Во славу Империи!

Настоящая коронация Малика пришлась на приятный облачный день, один из последних перед сезоном дождей. Земля еще не успела остыть, но прохладный ветер, гуляющий по улицам, остужал и увлажнял обычно сухой и горячий воздух. Вторую церемонию провели спустя два месяца после первой в том же столичном монастыре Абхамула. Такова была воля Малика, не боявшегося повторения событий. — Если Абхамулу действительно будет угодно забрать мою жизнь в его обители, значит, пусть будет так, — отвечал Малик на попытки переубедить его, и советникам и Альтаиру пришлось отступить. Их страхи, вызванные горьким опытом и печальными воспоминаниями, так и остались беспочвенными. Никто не напал на процессию, никто не прервал церемонию. Самый главный момент — момент возложения тюрбана, украшенного тем самым обручом с рубиновыми вставками, что был на нем на помолвке, — вышел запоминающимся. Бледные лучи света, проникающие в зал из белого и серого камня, отражались от блестящего мраморного пола, плящущие в лучах пылинки аккуратно приземлялись на золотую лепнину. В самом центре зала, куда падал самый крупный луч света, в пляшущих пылинках и едва заметном дыму от благовоний Малик, признанный своими свидетелями достойным трона, преклонил колени в ожидании возложения. Волнительную тишину разрушал лишь шорох одежд настоятеля Арслана, обходящего ритуальный золотой рисунок на полу, в середине которого и сидел Малик, по краю и допевающего последнюю ритуальную молитву. — Тот, кто на истинном пути, не может быть сумасшедшим. Тот, кто поминает Бога, не лишится ничего, — завершая молитву, Арслан-ул, крепко держащий в руках внушительного размера тюрбан, встал перед Маликом. — На каждом рассвете цветет и не увядает, словно роза желает воссоединиться с весной. Не успели своды храма разнести гулким эхом последние слова молитвы, как Арслан-ул возложил на голову Малика тюрбан. — Именем нашего небесного отца, Абхамула, я нарекаю его младшего сына, поклявшегося своей жизнью на священной книге Алхакме, императором! Славьте императора Малика Аль-Саифа! — Слава императору Малику! Слава императору Малику! — закричали со всех сторон, и Малик, поднявшийся на ноги, обвел взглядом почти что весь зал, чтобы найти среди толпы лица близких. Конечно же, в первом ряду за ним наблюдал Альтаир. Его начищенная до блеска униформа сияла даже в тусклом свете солнца и церковных свечей, и Малик на миг задержал на ней взгляд, залюбовавшись этим зрелищем. Рядом стояла Мария, которую Малик с трудом мог назвать близким человеком, по крайней мере, не так скоро, даже несмотря на то, что в последние два месяца они общались больше, чем раньше. Конечно, Малик знал, что не перестанет ревновать до конца, но теперь он совсем не жалел о том, что не помешал этому браку, ведь он не имеет права рисковать жизнью Альтаира, запрещая ему заключать брак и заводить наследников из своего желания ни с кем его не делить. Узнав Марию получше, Малик смог найти в себе силы выйти на путь примирения с фактом их с Альтаиром женитьбы, ведь Мария, как выяснилось, во многом была похожа на Альтаира. Она была такой же гордой и сильной, она стремилась к независимости практически во всех сферах, где могла ее добиться, и явно не планировала останавливаться на этом. Она прекрасно дополняла Альтаира там, где он был слаб — в политике и дворцовых интригах, и Малик был рад такой сильной союзнице на женской половине дворца. В конце концов, Мария обладала удивительной духовной стабильностью, присущей истинным воинам, и Малик был готов отстаивать ее право учиться воинскому искусству перед всей страной, если однажды случится так, что тайна о нестандартных для имперской жены навыках и интересах всплывет наружу. Но пока что эта тайна оставалась в стенах резиденции Ла-Ахадов, выделенной им Маликом в богатом районе, что все находили удовлетворительным. Чуть в стороне от четы Ла-Ахадов Малик увидел счастливую Майсу, впервые решившуюся облачиться в открытую версию пристойной женской одежды. Она больше не прятала лицо, ограничившись лишь легкой вуалью на волосах, а рукава платья стали короче, и эта смелость, как потом узнал Малик, вдохновила многих других девушек не прятаться за слоями одежды тогда, когда они сами этого не хотели, что не могло не вызвать возмущения среди особо консервативных горожан. Да и сам факт присутствия Майсы на церемонии чуть не стоил ей отлучения от культа, а Малику конфликта с духовенством — настоятельница Менекше, заручившаяся поддержкой родственницы, служившей настоятельницей в часовне Саильфы в дворцовом комплексе, забрасывала Малика возмущенными записками и почти опустилась до откровенных угроз. Где это видано, чтобы наложницу, рабыню, выводили в свет и приглашали на празднования, куда и самых знатных и чистых дев не берут! Разгневанный этим, Малик решился на кардинальный метод — он тайно посетил рынок рабов вместе с настоятельницами, после чего сопроводил их в лечебницу при монастыре Инаи, где искали убежища женщины, отвергнутые сульфитками по самым разным причинам. Тогда он сказал им: «Посмотрите на этих женщин и подумайте, какое вы право имеете звать себя матерями нашего народа, защитницами рожденных и нерожденных, если вы, гонясь за традициями, не видите страданий своих уже родившихся дочерей. Вы, отвергающие их за следы от рабских цепей на их ногах, о которых они не просили, не лучше тех, кто заковал их в эти цепи, ибо вы тоже бросаете их на произвол судьбы». Это отрезвило настоятельниц, и, если верить слухам, они не только направили свои силы на помощь женщинам, но и поддержали молодых девушек, пожелавших быть кем-то большим, а не только дочерьми, женами или матерями. Майса пока что мало знала о том, что происходило за пределами Дворца Розы, но Малик, знавший о том, как давно она мечтала посмотреть на окружающий ее мир и узнать его лучше, впервые задумался о самой большой несправедливости своего царства. Империя веками жила на труде рабов, но никому не было до этого дела. Ведь когда не слышишь чужих слез из-за собственного смеха, проще думать, что есть кто-то, страдающий ради твоих удовольствий. И пусть Майса была довольна своей жизнью в гареме, Малик не мог не думать о тысячах других девушек, живущих в худших условиях, или о миллионах рабов и рабынь, о чьих судьбах и условиях жизни ему было известно непростительно мало. Эта девушка, вдохновляющая своим душевным равновесием и желанием жить, подтолкнула Малика к идее и мечте, которой, возможно, суждено было стать целью его жизни и всего правления. Люди, которым он доверял, и без поддержки и мудрости которых не стал бы тем, кем он был в этот радостный момент, тоже были рядом. Малый круг совета, возглавляемый сейчас Рауфом, громче всех прославлял его. И Малик не мог не прослезиться, ощутив щемящие чувства радости и благодарности к ним — и к Альтаиру, и к девушкам, и к советникам. Он хотел было подойти к ним и поблагодарить за все, но почему-то мир вокруг словно завертелся с бешеной скоростью смазывая его воспоминания в одну большую палитру. Вот он принимает поздравление от очередного наместника. Вот возвращается во дворец по Золотому пути, Альтаир едет совсем рядом, а народ, выстроившийся по обеим сторонам дороги, славит его громкими криками и радостными приветствиями, на лицах счастливые улыбки — даже обычный люд рад, что весь этот кошмар закончился. Вот на большом пиру они с Альтаиром смеются над Робером, недовольным своим вынужденным возвращением, и Нумаиром, отбивающимся от стайки окруживших его наложниц… Нормальное восприятие времени и пространства вернулось к нему спустя несколько часов, когда пир уже закончился, и почти все разошлись. Выйдя в личный участок сада во дворе Золотого бутона, Малик с наслаждением вдохнул сладкий цветочный запах и ощутил себя по-настоящему живым. Боли в руке иногда беспокоили его, но сегодня он ни разу не сжался от болезненных судорог — сегодня их попросту не было. Он подошел к фонтану и опустил пальцы в прохладную воду. От его движений вода пошла рябью, всколыхнув плавающие на ней кувшинки. Где-то за спиной, в покоях, послышались знакомые шаги — Альтаир пришел, чтобы провести с ним время. Главнокомандующий подошел к своему сателлиту и встал рядом, тоже опустив свою руку в воду. Они провели эти короткие мгновения в молчании, поскольку за последние дни они говорили слишком много и буквально обо всем. Им давно не хватало этих тихих моментов единения, когда все понятно без слов. Хотели бы они пробыть вместе подольше, но сегодня это было опаснее, чем в любой другой день — кто угодно мог зайти и напомнить императору о том, что ему нужно рано лечь. Утром ему предстояло судить самого опасного заговорщика, и восстановиться перед этим ему было попросту необходимо. — Могу я попросить? — тихо спросил Альтаир прежде, чем уйти. — Конечно. О чем? — Назначь меня палачом. — Ты уверен? — удивленно посмотрел на Альтаира Малик. — Конечно же, ты имеешь право на его голову, но… исполнить это будет сложнее, чем кажется. — Я не позволю встать у меня на пути, — Альтаир был настроен серьезно. — Мне нужно лишь твое разрешение. Малик рассмеялся, пожалуй, впервые за все это время. — Прости, правда, прости, — он повернулся к Альтаиру и заглянул ему в глаза. — Я просто понял, что это так удивительно, ведь я остаюсь единственным, кто стоит у тебя на пути, но, вместо того, чтобы убрать меня с него, ты спрашиваешь моего разрешения. Конечно же, я даю на это разрешение. На этом они были вынуждены закончить свою и без того короткую встречу. Поклонившись, Альтаир покинул дворец, чтобы успеть за ночь подготовиться к исполнению второго своего заветного желания. Малик же задержался у фонтана, чтобы попытаться увидеть в отражении неба события следующего дня.

***

Недели расследований, разбирательств и судебных заседаний подошли к своему логическому завершению — публичному суду. Все, кто был так или иначе задействованы в этом тяжелом и печальном процессе, прекрасно понимали, что все уже решено. Судьба Аль-Муалима уже была предрешена, и всех интересовал только один вопрос. Какую же смерть избрал для него император? В зале Судебного министерства, где проводились публичные заседания, было не протолкнуться. Все свободные места были заняты, некоторые особенно отчаянные забирались на ограждения и деревья, лишь бы издалека посмотреть на императора и суд. И видели они сдержанного молодого человека в традиционных белых одеждах, в которых кого-то обычно провожали на смерть. Ничто не могло сообщить о судьбе его бывшего Старшего советника яснее, чем такая, казалось бы, простая деталь. Получив от слуг знак, что все готово, Малик поднялся на ноги. Его диван находился на специальном возвышении справа от входу, под незанавешенным окном, чтобы оставить место для судей, свидетелей и подсудимых. Так он мог видеть всех, рассматривать дело со стороны и оставаться при этом непредвзятым. Но в таких случаях, когда судьей был он, ему предстояло выходить со своего места и руководить процессом. Выйдя в центр зала, Малик поднял руку, призывая зрителей к молчанию. — Сегодня Абхамул послал мне непростое испытание, — громко сказал Малик, когда зрители затихли. — На моих плечах лежит большой груз — вынесение приговора самому жестокому заговорщику из всех, что знала история Империи. Этот человек совершил достаточно преступлений. Ловко надавив на слабые места самых верных людей, он превратил их в своих пешек, толкнул их во грех. На его совести так много смертей, что невозможно сосчитать и перечислить. Но мы пристально рассмотрели все события и обстоятельства и готовы вынести приговор. Стража! Введите осужденного! Из коридора послышался стук в дверь, и два стража, дежурившие рядом, распахнули их. В зал ввели Аль-Муалима. Его конвоиры, не дойдя до центра зала, остановились на безопасном расстоянии, так, чтобы в случае чего, попытаться помешать ему напасть на императора. — При правлении моего отца ты был известен как Аль-Муалим, учитель, — громко и уверенно произнес Малик. — При правлении Аль-Фадхи тебя звали Рашид ад-Дин Синан. Но мне и отцу моему небесному нет дела до количества твоих имен, ибо они не покроют твоих преступлений. Правом, данным мне Абхамулом, я оглашаю твой приговор: смерть. Ты будешь казнен сегодня, и палачом твоим станет Альтаир ибн Ла-Ахад. Я смиренно прошу и позволяю ему очистить наш мир от твоего нечестивого существования. Зрители удивленно зашептались, переглядываясь друг с другом. Это решение поразило всех, кто наблюдал за вынесением приговора. Но никто не казался разочарованным, наоборот. Малик слышал шепот одобрения и согласия с его решением. Вскоре одобряющий шепот перерос в громкие поддерживающие крики, и под них Аль-Муалима вывели из зала в другой коридор. Коридор этот звали Дорогой Смерти, ибо вел он во двор, где казнили самых отъявленных преступников, лишая их возможности сбежать от палачей на площадях и улицах. Зрители начали расходиться, торопясь выйти на улицу и занять удобное место у ворот или забора, чтобы понаблюдать за казнью. Малик же подошел к открытому окну, выходящему во двор. На улице все было подготовлено заранее. Альтаир, переодевшийся в облачение палача, ждал у плахи, его рука лежала на рукояти излюбленного ятагана. Всем, кто плохо знал его, Альтаир казался спокойным и даже расслабленным. Янтарные глаза безразлично уставились в проход, откуда должны были вывести предателя, ладонь, затянутая в кожаную перчатку, свободно лежала на рукояти ятагана, да только Малик видел, как напрягся главнокомандующий, едва седовласый старик показался на пути, как заострилось лицо его сателита, терзаемого бурей смешанных чувств. Альтаир с тяжелым сердцем и с грузом непосильного долга на плечах терпеливо ждал, пока предателя отконвоируют к нему, застывшему изваянием палачу у плахи. Альтаир коршуном вперился в испещренное морщинами лицо старика. Аль-Муалим постарел лет на двадцать в катакомбах. Хилый и немощный, утративший горделивую осанку и важную походку. Сутулый, жалкий и не вызывающий ничего, кроме разочарования и жалости. Даже ненавидеть его не получалось. Лишь глубоко оплакивать достойного человека, умершего в нем давным давно. Аль-Муалим улыбался. По доброму так, без злой насмешки или снисхождения, разве что немного печально. Осознал ли он, что был неправ? Вряд ли. Скорее смирился, что все труды и возложенная на алтарь всеобщего блага жизнь — все это было напрасно. Зато теперь больше ничего не нужно. Никому и ничего не должен. Он не слышал громких проклятий гореть Шайтановым пламенем от зевак, не видел взглядов сочувствующих: провожающих его в последний путь. Аль-Муалим, по-своему, освободился от бремени, которое сам на себя и возложил несколько десятков лет назад. Старик смиренно опустился на колени перед плахой и спокойно уложил седую голову в желоб. Альтаир коршуном навис над Аль-Муалимом, перекрыв широкой спиной солнце и уронив свою тень на бывшего наставника. Мозолистые ладони крепко сжали ятаган. — Делай что должен. С вспарывающим воздух свистом, лезвие ятагана обрушилось на высохшую стариковскую шею: одним точным ударом отсекая голову, пачкая кровью давно ставшей бурой площадку, некогда вымощенную белым кирпичом. — Мира и покоя тебе, Аль-Муалим, — одними губами произнес Альтаир, стряхнув с лезвия алые капли и убрав ятаган в ножны. Но Малик не услышал последних слов наставника и его воспитанника друг к другу, он услышал лишь свист клинка да мягкий звук, с которым голова Аль-Муалима отлетела в подставленную корзину. Решив, что с него достаточно, Малик отвернулся. Только сейчас на него нахлынула сильнейшая усталость, которой он не чувствовал в последние дни, и на нее его раненая рука отозвалась ноющей болью. От этого в ногах появилась слабость, и Малик поспешил усесться на диван, чтобы передохнуть перед возвращением во дворец. К моменту, как Альтаир, переодевшийся в обычный костюм, вернулся за ним, Малик был готов к возвращению. Но от Альтаира не укрылась его бледность, и Малику пришлось ответить на его немой вопрос. — Я в порядке. Просто немного устал. Пора мне вернуться домой. Альтаир не стал уговаривать его задержаться и отдохнуть подольше, поскольку знал, что это плохо заканчивается. В последний раз, когда он пытался уговорить Малика больше отдыхать, Малик чуть не послал его на повторную экзекуцию уже всерьез, и Альтаир был вынужден смириться с этим. Малик восстанавливался, делал все упражнения, прописанные лекарями, но боли иногда все еще мучили его. Тем не менее, он запрещал всем вокруг жалеть его или указывать ему, когда ему следует отдыхать. Альтаир изредка пытался перечить ему, но все чаще и чаще отказывался от этого намерения, чтобы не волновать Малика лишний раз. Он давно заметил, что боли возвращаются лишь когда Малик волнуется, и теперь делал все возможное, чтобы избавить сателлита от лишних переживаний. Поэтому сейчас он лишь знаком велел слуге подать лошадь для него и карету для Малика. Вернувшись во дворец они вынуждены были расстаться ненадолго. Малик ушел в свои покои отдыхать, а Альтаир отправился на патрулирование дворца. Он был занят почти до самого вечера, но, завершив свои дела, Альтаир отправился к Малику, чтобы провести с ним время перед возвращением домой. Он снова нашел Малика в саду, у того же фонтана, у которого они стояли вчера. Малик гладил пальцами зеркальную поверхность воды, изредка расталкивая подплывающие к его руке кувшинки в разные стороны. Конечно же, Малик услышал его шаги и понял, что он здесь. — Я знаю, что сам подарил тебе тот дворец, — тихо сказал Малик, зная, что Альтаир услышит. — Но все же… Вы с Марией можете продолжать жить здесь, со мной. Это многое упростит… — Это невозможно, — так же тихо ответил ему Альтаир, и они оба знали, что он прав. Но Малику было важно напомнить ему об этом, и Альтаир искренне ценил это. Он тоже подошел к фонтану, чтобы посмотреть, как от движений Малика по водной глади расходятся неровные круги. — Я буду часто оставаться здесь. — И Мария не сочтет это странным? — Ей все равно до тех пор, пока я закрываю глаза на ее увлечения. — Справедливо. Убедившись, что поблизости нет слуг и даже шептунов, Альтаир еще больше сократил разделяющее их расстояние так, чтобы прикосновение его руки к руке Малика было почти незаметным со стороны. Их пальцы переплелись в прохладной воде. — Я люблю тебя, — прошептал Малик еще тише, и его слова услышали только Альтаир и расходящиеся от их переплетенных рук круги на воде. Альтаир улыбнулся на это так, что стало без слов понятно — его чувства точно так же сильны. Он крепче сжал ладонь Малика и поднял голову к иссиня-черному небесному покрывалу с узором из переливающихся звезд, и вознес молитву тем, кто был там, по ту сторону, прося их о помощи, защите и благословении. Если боги провели их через такие трудные испытания сейчас, значит, впереди их ждет нечто прекрасное. Альтаир верил в это, верил он и в то, что рано или поздно убедит в этом Малика. Их жизнь только началась.