Драбблы по Брэдбери

— Констанция! — было незаперто, и я, входя, окликнул ее. И был сбит с ног. Золотистое совершенное тело, жаркое и твердое, как высохшее на солнце дерево, врезалось в меня. Я рухнул как подкошенный, а с головы того, кто столкнулся со мной, слетел мотоциклетный шлем. Меня передернуло. Великолепное, сияющее тело Аполлона венчала седая голова злобного гунна. — Вы! — сплюнул Джон Уилкс Хопвуд, былая и давно забытая любовь Констанции Раттиген, ее партнер по съемкам в те далекие годы, когда он был влюблен в нее, она — в него, а вся Америка — в них, влюбленных. — Не очень-то вы спешите к своей старухе! — Вон отсюда! — крикнул я, так и не поднявшись. Я был идиотом, пытаясь командовать им, когда не чувствовал себя в силах хотя бы выпрямиться, но Констанция не желала его видеть. Она сказала, что боится; она просила меня приехать. — И не смейте больше здесь появляться! Я ждал, что золотистая рука сгребет меня за шиворот и отшвырнет, как пушинку. Но он оскалился волком и снова нахлобучил шлем. — С дороги! — прохрипел он и выскочил на улицу. А я остался собирать остатки самообладания и душить в себе сожаления. Почему он разозлился? И зачем раскрыл свою тайну! Я был бы счастлив и дальше считать этого Аполлона молодым человеком, незнакомцем с совершенным телом; был бы счастлив не злить его и иметь возможность снова видеть эту красоту. Ничего мне не было от него нужно — ни автографов, ни разговоров. Только встречать иногда, только смотреть... На улице взревел мопед. Придерживаясь за стену, как старик, я встал и отправился на поиски Констанции. Разумеется, дверь в глубине дома, ведущая на пляж, оказалась открыта, и темная голова Констанции мелькала далеко в волнах, как мяч. Я сел на песок и закрыл глаза. «Пегги, — подумал я, — когда уже ты вернешься! Констанция — чудо, Пегги, это знает пол-Америки со времен наших родителей, но только я один знаю, какое чудо ты». Пегги не отозвалась. В лучшем случае я мог рассчитывать на ночной звонок — днем у нее в командировке ни на что не оставалось времени. «Пегги, — снова позвал ее я, — когда?» — Он убрался? — перебила мои размышления Констанция. Она стояла передо мной нагая, как Венера, выходящая из морской пены, только не удосужившаяся прикрыться хотя бы волосами. Капли сбегали по ее гладкому и блестящему телу, сверкали на вершинках грудей, скользили по нежным прохладным бедрам. — Словно черти унесли, — я поднялся. — Констанция, не стоило тебе с ним встречаться — особенно сейчас, когда происходят эти убийства. Ты ведь сама говорила, что его боишься. — Не думаешь же ты, что я звала его, — Констанция пожала плечами. Смуглые полусферы ее грудей подпрыгнули и опустились перед моими глазами. — Он явился сам. Пойдем в дом, сохнуть на ветру уже холодно. И она проскользнула мимо, а я пошел за ней, сомнамбулически наблюдая за движением ее округлых ягодиц. Они были такими же смуглыми, как и плечи, и спина — нигде никаких белых полос или треугольников, солнце привыкло гладить все ее тело. У Хопвуда, помнил я, тоже был загар без каких-либо следов белья, но его кожа была светлее. Мне стало жаль, что я не видел их таких вместе. — Чего он хотел? — спросил я, когда она вышла и вернулась с полотенцем. — Это наши старые дела. Все давно кончилось, только он думал, будто что-то осталось, — она вытерла волосы и потрясла головой. — И что ты ему сказала? — Чтобы его выставить? Что ты — мой молодой любовник. — Констанция! Ну у тебя и шутки! — я подавился возмущением и, устыдившись своей вспышки, замолк. Что говорить, роль идиота сегодня была точно по мне. — Ну, — Констанция натянула полотняное платье и присела в кресло, — я и в самом деле сказала так. — Но он же не мог принять это всерьез! Посмотри на него — и на меня! — Он бы не поверил, — подтвердила довольная Констанция, — если бы я дала ему время подумать. Но я этого не позволила. Я рассказала ему, что именно мне в тебе нравится. Рассказала, какова твоя нежность. Как мне хорошо, когда ты раздеваешь меня. Как сладко ты вылизываешь мой рот. Как нежны твои руки, когда они касаются моей груди, мягко мнут ее. Как ты целуешь меня всю, от губ моего рта до губ моего живота, как раскрываешь меня языком, как долго дразнишь им, прежде чем проникнуть внутрь по-настоящему. Как медленно во мне двигается твой член… — Констанция! — задыхаясь, пролепетал я. — И я показала, что чувствую, — она улыбнулась. — Что чувствую, даже просто вспоминая об этом. Я показала — я же все еще актриса. Я закрыл лицо руками. — Он меня убьет, — сообщил я Констанции, этому прекрасному чудовищу, поджидающему меня в темноте. — Даже если остальных убивал не он, меня он прихлопнет. Констанция, моя смерть будет на твоей совести. Мне не тягаться с тобой — я никогда не смогу убедить его, что не делал ничего подобного! А Пег... Если об этом услышит Пег?! В тот момент я даже не думал, что вряд ли Хопвуд захочет рассказать такое кому бы то ни было. Где-то в темноте Констанция рассмеялась, и маленькая ручка погладила меня по голове. — Я пошутила, малыш. Я не говорила ничего подобного — просто сказала, что уйду сама, если он не хочет. А ты поверил, да? Поверил! Ну... Я все еще актриса!