Ли-лич-ка.

      Петька действительно приперся с сюрпризом. Сюрпризом этим оказался их с Мишкой сосед по подъезду - Илья. Поскольку все они крутились с детства в одном дворе, наливались пивом на одних лавочках, а выливались в одних кустах, то Илюха был свой. Его долго не было видно, если слухи не врали, тянул срок за наркоту. Димон с Михой, вернувшись в родные места и узнав об этом, подивились неожиданному обороту и быстро забыли — своих дел хватало. А теперь вот Илья откинулся и они были рады это дело отметить. А что такого — от сумы да от тюрьмы, как говорится. Тем более, Петруха с завидным упорством утверждал, что Илюха невиновен - менты подставили. И неплохо посидели, с пивком, копченым сырком и вяленой рыбкой собственного улова. Илюха сильно изменился. Они помнили его как красивого мальчишку, весельчака и сердцееда. А сейчас перед ними сидел худой молчаливый парень, отводящий взгляд и избегающий дружеских касаний. Он вроде бы пил, закусывал, вспоминал прошлые совместные годы, посиделки на лавочке с гитарой и портвейном, вроде бы даже улыбался, но при этом словно был «настороже». Об связывающих Димона и Миху отношениях он знать не мог, это стопроцентно: Петруха — могила. Значит, дело в другом. Может, и впрямь — наркотики. Дурное дело нехитрое. Последним звонком стало, когда Петруха решил отлить и позвал Илью с собой на улицу, пьяно теребя замочек ширинки. Глаза Ильи были даже не звонком, а набатом, тревожно бьющимся в явно сломанном мозгу приятеля.  — Ты че, Петь, заблудиться боишься? Так далеко не отходи, возвращайся на свет, — свел в шутку затянувшуюся паузу Димон. — Иль тебе че, подержать надо? Так я помогу, друг. Как себе подержу. Петька смешливо фыркнул, зыркнул на Миху и толкнул дверь гаража.  — Погодь, — вскочил Илья, — я с тобой. Мне тоже надо. Их не было всего пару минут. Отливали рядом с дверью, слышно было даже журчание и вжиканье молнии на джинсах. Но этого времени вполне хватило Димону и Мишке на разговор. Разговаривали глазами и кивками. Молча и удрученно. Илья никогда не был им близким другом, сказывалась разница в несколько лет, в школьные годы младшие на три-четыре года казались салагами. Но оба поняли, почему Петруха именно к ним притащил его. И наркотики тут были не при чем. А что теперь с этим пониманием делать — оба не знали. Психологическими приемами они не владели, жизненной мудростью не обросли, а собственный опыт был слишком отличен от Илюхиного, чтобы давать советы, опираясь на свои ошибки. Димон вдруг прикинул, что было бы с его Мишкой, попади он в такую ситуацию, и с немым ужасом отринул от себя эту глупую страшную мысль. Мишка не был красавчиком, ярким и обаятельным, как когда-то Илья, но невысокий и тонкий в юности, с этими его глазами и губами… Нет-нет-нет! Вернувшиеся разлили остатки пива по стаканам и, выцедив, поползли по домам.       Солнышко пускало лазеры своих лучей по асфальту и стенам домов. У подъезда хозяйничали, шумно возмущаясь и прыгая, круглые комочки — воробьи. Мишка лениво тянул сигарету, свесившись с балконного парапета. Воробьи чирикали, махали крылышками и нагло налетали на падающие хлебные кусочки. Кусочки падали из тонких пальцев Ильи. Лица видно не было, но заметно обросшая золотом волос макушка выдавала владельца. Настроение было благостное — в детской оба семейства праздновали день рождения Ванюшки. Поэтому там, за дверьми и стенами дома, скакал козленком Димка, веселя народ, все шутили, смеялись, водили хороводы, выбирали «каравай» и отгоняли мелкую Светланку от торта. А здесь почти тихо, только воробьи. Много наглых маленьких и один большой одинокий.  — Ты чего тут? — высунулась на балкон раскрасневшаяся Димкина морда.  — Глянь, вон, — Мишка кивнул подбородком в сторону лавочки. — И так почти каждый день. Юлька говорит, либо из-за компа не встает сутками, либо тут. Димон почесал затылок и удрученно сморщился.  — А Петруха че?  — В командировку срочно уехал, не меньше чем на месяц.       Второй раз к себе в гараж они сами его решили позвать. Илья открыл дверь и выполз на лестничную клетку к консервной банке-пепельнице. Под глазами по-прежнему мешки. Неопределенного возраста. Сколько ему сейчас лет — 25-26? Можно было дать и 20, и 30. Худой, с длинной тощей шеей и казенным ёжиком волос, в собственной футболке, ставшей ему больше на несколько размеров. Совсем как подросток. И тут же синева под глазами, сжатые в полоску губы, напряженная складка между бровями и взгляд… В пол, в сторону, на собственные руки. Неправильный взгляд. Не Илюхин.  — Пошли, Илюх.  — Куда?  — Посидим, потрындим в гараже. Скидывай тапки и двинули. Ща Миха с пузырем подрулит.  — Да я вообще-то не любитель. Отвык. Да и нельзя мне, я ж поднадзорный… — и взгляд настороженный, неправильный какой-то взгляд.  — Пошли. Мы тоже не любители. И Илья пошел, будто в омут нырнул, даже переобуваться не стал, лишь крикнул матери, что к друзьям, прежде чем захлопнуть дверь квартиры.       Теплый летний вечер разливался киселем по округе, а Димка с Мишкой усердно спаивали Илью. Ему действительно немного-то и надо было — поплыл с пары стопок. Еще столько же, и перестал отговариваться «нельзями» и «янепьюми». И вроде уже был «готов», но как перевести разговор на то, для чего они вообще все затеяли, ни Мишка, ни Димон не знали и никак не могли решиться. Впрочем, им и не пришлось. «Клиент» сам заговорил. Перебив собственную фразу о какой-то ерунде про наколки, заговорил, судорожно сжав пустую рюмку.  — Вы ж… Это… Ну, тоже п… — он подавился словом и пьяно встряхнул головой. — Они меня Лилькой звали. Ли-лич-кой. Уронив рюмку, закрыл лицо ладонями. Они не знали, что делать с плачущими женщинами, а уж с плачущим мужчиной и подавно. Но Илья не плакал. Просто сидел молча, спрятавшись за тонкими пальцами, рожденного быть художником или музыкантом. Димон смотрел на эти пальцы нетрезвым взглядом и не мог идентифицировать собственные чувства. Вроде как этот парень их раскусил и теперь представляет для них с Михой опасность. Но какую вообще опасность может представлять это сломанное существо? Какое ему вообще дело до этого, по сути, постороннего ему человека? Песни пели в детстве? Где те песни, а где это… Вот это, что корежит сейчас спину этому человеку. Без возраста и без лица. Не должно быть ему до него никакого дела — он не друг, не родич и даже не случайный попутчик. Не должно, но почему-то было. Может, потому, что помнил того мальчика с золотыми волосами, что одним своим присутствием в любой компашке был гарантией, что вечер удастся — будет шумно, весело, легко и набежит уйма телок. А может, потому, что не так уж и давно, какой-то десяток лет назад сам вот так же, глотая боль и страх от невозможности выговориться, поделиться грузом, услышать совет. Может. Димон не знал.  — Ты расскажи, просто расскажи. Что сам захочешь, — Мишкин шепот совсем рядом. Мишка был проще, добрее, конечно, но и проще. Человеку плохо — человеку надо помочь. Можешь помочь — помоги, не можешь — пошли к тому, кто сможет. Послать было нельзя, значит, надо помочь. Помочь тоже было нечем. Значит, что бы не сделал — хуже уже не будет. Мишка, он такой — простой. Всегда был таким. Потому в детстве вместо игр и гулянок ходил по магазинам, сидел с маленькой сестренкой, был надежным сыном, другом, мужем, любовни…любимым. А Димон смотрел на пальцы и кусал губы.  — Это останется между нами троими. И наше и твое. С доверием была явно проблема, но предложение в стиле «мы с тобой одной крови» возымело результат. Голова приподнялась, и над пальцами показались воспаленные сухие глаза. Красные с голубым прицелом и черным провалом зрачка.  — Ли-лич-ка…