Не/Зависимость

Соблазн так силен. Уже несколько часов я смотрю на забытый Шенноном телефон и нервно обгрызаю губы. Моя зависимость бьется изнутри о ребра, воя в ликующем предвкушении. Того, что даст мне Тревор за новенький айфон, хватит, чтобы заставить ее заткнуться. Мне нужна-то всего бутылка водки. Всего несколько глотков, чтобы усыпить ворочающееся чудовище моих ночных кошмаров. Остатки совести все еще мешают мне решиться. Я даже не касаюсь телефона, только загипнотизировано смотрю на него, обхватив руками колени. Это ведь не будет кражей? Шеннон сам оставил телефон, я не рыскала у него по карманам. Он, наверняка, даже не помнит, где посеял свой мобильник. Это все равно что клад найти, верно? Я тяну руку к телефону и, так и не коснувшись его, отдергиваю пальцы. Со злобой отталкиваюсь от стола, едва удержав равновесие на скрипящем стуле, и скрываюсь в ванной. Крепко сжав пальцы на краю раковины, я наблюдаю за их пляской. Дрожь будто распространяется по всему телу, отдавая в виски пульсирующей болью. Меня трясет в ознобе, таком же холодном, как вода из крана, и я не могу понять вода это пахнет затхлостью и тленом или я сама. — Мне нужно выпить, — шепчу сама себе, не сводя глаз с побелевших пальцев. Я не просила Шеннона меня жалеть. Я не нуждаюсь ни в его подачках, ни в нем самом. Я обменяю его сотовый на то, что мне действительно нужно. Не давая совести унять мою решимость, я хлопаю дверью ванной, сую телефон в карман толстовки, и, натянув на голову капюшон, выхожу из дома. Я не могу поднять глаза на прохожих, просто иду сквозь них, пряча дрожащие пальцы в рукавах и глядя исключительно под ноги. Логово Тревора расположилось на окраине города, и из моего приличного района добираться до него больше часа, но денег на автобус у меня все равно нет. Сначала я иду довольно споро, но вскоре жара и усталость делают свое дело. До Тревора я добираюсь вместе с сумерками. Он обустроился в проулке между двумя заброшенными зданиями, сверкающими выбитыми стеклами и нецензурными надписями в стиле граффити. Убежище отгорожено от улицы высокой сеткой забора и устоявшимся запахом испражнений. Ни один нормальный человек не сунется сюда по своей воле, но для таких ненормальных как я нет препятствий. Замерев у забора, я с силой луплю по нему ногами. По ту сторону тихо и пусто. Слева высятся ржавые мусорные баки, в углу ветер шевелит стопку картона и грязного тряпья, да сверху из-под ската крыши доносится недовольное карканье ворон. — Тре! Эй, Тревор, открывай! — я снова пинаю несчастный забор, стискивая в кармане телефон, давящийся вибрацией. Куча тряпок нехотя шевелится, и картон отъезжает в сторону, открывая спуск в подвал. Поднявшийся по щербатым ступеням человек молча разматывает проволоку, не дающую воротам открыться, и пропускает меня внутрь. Я протискиваюсь мимо него в подвал и оказываюсь лицом к лицу с Тревором — поигрывающим внушительными мышцами чернокожим мужчиной. — Детектив Грехем, — Тре насмешливо кивает мне. Ирония судьбы. Восемь лет назад дело Тревора стало моим боевым крещением в полиции. Он обвинялся в торговле краденым, в незаконном хранении оружия и еще добром десятке нарушений. В силу своей неопытности я завалила дело, и Тревор вышел из воды практически сухим, за что сейчас считал себя должным и без вопросов платил мне ту цену за принесенные вещи, которую я называла. — Ты прекрасно знаешь, что я больше не детектив, и даже не Грехем, — я пытаюсь не дышать носом, чтобы не дать тошноте захватить меня. — Мне нужно продать это. Тревор напускает на себя деловой вид, и придирчиво рассматривает айфон, кажущейся игрушечным в его могучих ладонях. Телефон снова вибрирует, светясь фотографией какого-то бородача. — У кого вы украли его, детектив? — Тре задумчиво всматривается в фото на экране. — Какое-то знакомое лицо… — Я ничего не крала, — возмущается во мне коп. — Это телефон моего…друга. Он мне его подарил. Тревор разражается громким смехом, театрально утирая выступившие на глазах слезы: — Как не стыдно обманывать старого торговца, детектив? Знаете, сколько таких историй я слышал? Много. А знаете, сколько из них оказались правдой? Ни одна. — Ты купишь телефон, или нет? — Смотря сколько вы за него просите. Айфоны — это не ваша старая Нокиа, детектив, — Тревор задумчиво покусал губу, глядя на экран. — Где же я видел... — Дениз, иди сюда. Знаешь, кто это? Невысокая мулатка, дочь Тревора, послушно материализовалась рядом с отцом и уставилась в телефон. Ей было лет семнадцать, но выглядела она гораздо старше, изуродованная обилием дешевой косметики и вызывающей одеждой. — Джаред? — прочитала она имя звонящего. — Похож на Джареда Лето, но… Дениз круто развернулась на высоченных каблуках и на пару секунд скрылась за перегородкой, а вернувшись, бросила перед нами журнал со звездами на обложке: — Вот! — она пролистала пару страниц. Под огромным заголовком „Актер и музыкант Джаред Лето получил Оскар“ красовалась фотография длинноволосого красавчика в стильном белом пиджаке. Тревор хмыкнул: — Дружите со звездами Голливуда, детектив? Я пропускаю его вопрос мимо ушей, продолжая рассматривать обильно сдобренную фотографиями статью. «Одним из первых Джареда поздравил брат, так же присутствующий на церемонии награждения. Шеннон Лето является барабанщиком созданной братьями рок-группы „30 seconds to Mars“, и Джаред не преминул со сцены поблагодарить старшего брата за поддержку». — Послушайте, много дать не смогу, сами понимаете, такое так просто сбыть не получится, но в знак нашей старой дружбы сойдемся, скажем, на двух сотнях? Я молча киваю. В голове бушуют совсем другие мысли, и я, пожалуй, согласилась бы сейчас даже на двадцатку. Я догадывалась, конечно, что Шеннон не из бедных, но что он не только богат, но еще и знаменит… Не хватало только толпы его фанатов у меня под окнами. Получив у Тревора деньги, домой я отправляюсь на автобусе. Прислонившись лбом к холодному стеклу, я позволяю вибрации выбить из моей головы все мысли. Новости о Шенноне бледнеют по мере приближения к дому, зато предвкушение растет. Я знаю, что после нескольких глотков все неважное отсеется, останусь только я, звенящая, словно лед в бокале. Мысли отступят, чудовища зароются в ил на глубине сознания, кошмары побледнеют. Всего несколько глотков, и я снова смогу примириться со своим никчемным существованием. В магазине я беру только бутылку водки, запретив себе малейшие попытки увеличить дозу. Мне нужно всего несколько глотков, я не хочу уходить в запой. Презрение в глазах юной продавщицы, смешанное с жалостью к моей персоне, не проходит мимо меня, но мне плевать. Мне нужно лишь несколько глотков, чтобы расслабиться. Я прячу бутылку за пазуху, едва не выронив ее из дрожащих пальцев, и покидаю магазин, спрятавшись под капюшоном. Желание выпить прямо здесь и сейчас жжет огнем бок и пульсирует в такт с плещущимся алкоголем, но я стискиваю зубы и едва ли не бегу к дому, лавируя между пешеходами. Я прихожу в себя только столкнувшись с темной фигурой у своего крыльца. — Мама? — я облизываю пересохшие губы, ненавидя ее всем сердцем за то, что она встала между мной и водкой. Губы старой цыганки презрительно кривятся, когда она осматривает меня с головы до ног: — Здравствуй, Лина. Где ты была? Все мои мысли сосредоточены на предвкушающем моменте первого тепла, разливающегося по венам. Меньше всего мне хочется выдумывать себе оправдания и тянуть время. — Я ходила в магазин. — Зачем? — Это не твое дело, мама. — В твоем доме полно еды. Я думала, ты взялась за ум, Лина. Но ты… в таком виде, — мама сдергивает с меня капюшон. — Кошмар! — Это все? — я смотрю на нее злобным взглядом. — Я могу пойти домой? — Зачем, Лина? Что ждет тебя дома? Выпивка? Ты мечтаешь напиться и уснуть в своей блевотине, да? — Какое тебе до меня дело? Ты мне даже не мать! Не мать, ясно? Не лезь ко мне! — я срываюсь на крик, чувствуя, как ненависть к женщине, посвятившей жизнь моему воспитанию, захлестывает меня. Даже пощечина не отрезвляет меня. Ее хлесткий звук, как и ощущение боли, доходит до меня с опозданием, и почти одновременно с этим я слышу звук стекла, бьющегося об асфальт. — Нет! Нет-нет-нет, — бормочу скороговоркой, чувствуя, как пусто и холодно стало левому боку. — Нет-нет-нет… Мое ожидание, мое предвкушение, мое избавление топорщится осколками у моих ног и ручейками стекает с тротуара. — Я тебя ненавижу! Мама качает головой и тихо всхлипывает: — Что ты делаешь с собой, Лина? Подумай о своей семье. Подумай о своих детях… Это гораздо больнее пощечины. Она словно проезжается по мне бетонным катком. Мама делает это раз за разом, словно надеется, что сравняв меня с асфальтом, принесет мне избавление. — Моим детям не нужна такая мать, — я говорю уверенно, хоть дрожь в голосе не скрыть. — А мне не нужна ты. Я хрущу осколками бутылки, чувствуя, как вместе с ними хрустят обломки ребер, прикрывающих пустоту, и, обогнув маму, скрываюсь в подъезде. Мне больше нечему радоваться, и голодные чудовища воспоминаний впиваются изнутри в мои кости.