Мой ангел-2. Богема

      Дин вернулся почти к обеду.       Константин помог ему раздеться. Обычно омега крепко спал после своих этих похождений. Кас лежал с ним рядом, пока Дин засыпал, а потом возвращался к работе. А вечером был секс.       Сегодня Дин лежал долго, обнимая своего человека, гладил руки, и почему-то начал их целовать – руки, удушающе пахнущие краской и растворителем. Кас гладил его по лицу. Провел пальцами по устам, которые ему так нравились. Поцеловал – Дин отвечал на поцелуй – долго, нежно, не вторгаясь языком внутрь, а только слегка облизывая губы Новака изнутри и проводя по деснам. Распахнул испачканную цветными пятнами старую сорочку, которую художник надевал, когда работал. Трогал грудь мужчины, гладил плечи. Дин явно хотел ласки.       Новак нырнул под одеяло – к голенькому теплому омеге. Ласкал его, стараясь не касаться исхлестанной спины. В этот раз и на груди, и на животе парня розовым светились воспаленные полоски. С каждым разом становилось все печальнее и печальнее!       Ласкал ягодицы – гладкая тонкая кожа. Упругие полушария мышц, такие аппетитные и соблазнительные, что внизу живота человека тут же стискивался тугой узел. С дуру полез к влагалищу – хотел приласкать бархатистые складочки, нежно-нежно, как Дин любит. Так, как делал, чтобы аккуратненько разбудить его ранним утром, а омега ерзал попой и терся о пальцы, словно котенок. Еще чуть-чуть, и замурлыкает…       Дин дернулся и отшатнулся от ласкающих его пальцев. Кас решил, что, может, это от неожиданности, или пальцы холодные. Накрыл горячий вход всей ладонью, согревая, прижал осторожно. Дин снова дернулся и перехватил его руку, отвел от себя.       Тут уже Новак не мог ошибаться. Посерьезнел, отвернул одеяло, настойчиво развел омеге ноги, заглянул. И ужаснулся – точечные ранки с запекшейся кровью – ему будто толстые спицы продевали сквозь половые губы, что ли? Ах, ты!       Дин отвернулся – в глаза не смотрел. А Новак не знал, что сказать:       - Этот твой… – начал.       И прикусил язык. «Твой Хопкинс!» чуть не ляпнул.       - Это не он, – глухо ответил Дин.       - А кто?       - Совсем другие люди.       - Может, это ты тоже сам?       Зря ляпнул! Дин сжал упрямо губы. Но и Новак уже не мог молчать. Становилось ГОРАЗДО печальнее! А чем помочь, не знал. Хопкинс говорил, что у него все безопасно. Но разве ЭТО безопасно? Это уже – откровенный садизм!       Дин сердито запахнул одеяло. Нахмурился – между бровями складочка. Упрямый мальчик! Насколько же это должно быть больно!       Бедный мальчик… Кас смягчился:       - Больно?       - Терпимо. Давай закроем тему, а?       - Хорошо.       А что еще Новак мог сказать? Это же Дин – психанет, и упорхнет. И останется совсем один.       - Голоден?       - Нет. Иди ко мне, – Дин притянул мужчину к себе за плечи, поцеловал снова. И произнес предельно серьезно: – Если тебе когда-нибудь надоест терпеть меня или мои выбрыки, просто скажи. Не оскорбляй меня ложью. Договорились?       - Договорились.       - Обещаешь?       - Обещаю, – кивнул Новак.       Винтер улыбнулся:       - А теперь – трахни меня, пожалуйста. И я посплю.       - Дин! – Новак поднял брови от возмущения.       Омега засмеялся:       - Да ладно, понял я. «Тебе будет больно, бла-бла-бла.» Не будет, не волнуйся… Просто руками там не трогай, и все.       - Я не поддамся на шантаж!       - Я тоже! Я не угрожаю тебе, а просто предупреждаю, что сделаю это. Себастьян ждет меня в клубе.       - Умеешь же ты вывести меня из себя! – всегда такой спокойный и уравновешенный Хопкинс, пылал от гнева.       Упрямый мальчишка! Что ты будешь с ним делать! Энтони надеялся втайне на совсем другую развязку. Всю неделю надеялся! Думал, отойдет парень, переварит, переосмыслит все, пересмотрит отношение к жизни и к себе. И больше никогда не согласится на подобное!       Обычно, так и происходило. Что греха таить, Дин был далеко не первым «пациентом» Хопкинса, которого Энтони сознательно экзаменовал Азазелем. У многих такое испытание заканчивалось произнесением стоп-слова. Или, по крайней мере, после первого, он же единственный, сеанса истязаний. Был еще один вариант, крайний, когда нижнему этот ужас нравился. Но это было, скорее, исключение – отклонение, и от таких партнеров Энтони избавлялся. Это были душевно больные люди, и с ними опасно было играть – их надо было лечить.       А тут – такое! Мало того, что Дин так и не произнес заветное «баста», и это пришлось сделать самому Энтони (тоже, кстати, впервые за все время подобной практики). Мало того, что Хопкинс попросил Азазеля сразу начать с откровенной жести, подозревая, что легкий хардкор Винтер щелкнет, как орешек. Так Дин еще и просит продолжения! Дин не любит боль и Дин – не больной. Вот, что теперь с ним прикажете делать?       Больше всего смущало то, что этот разговор не был истерикой сорвавшегося неврастеника – это Хопкинс мог бы понять. Он знал бы, как с этим бороться по долгу своей первой специальности. Но Дин говорил совершенно уверенно – планомерно и, не повышая голос, вот уже полчаса выносил старому альфе мозг. Просто твердо и спокойно ставил перед фактом. И вот это было плохо.       - Пойми, Эн, – говорил Дин с той стороны коммуникатора, – я не давлю на тебя. В конце концов, мы оба взрослые и вправе принимать решение каждый за себя.       - Не это тебе нужно, – возражал Хопкинс.       - И я тебе про это, Эн! Я не против твоего мнения, но решай за себя – за меня не надо!       - Я не решаю за тебя, Дин, я хочу тебе помочь!       - Хочешь помочь – позвони Азазелю. Или дай мне его номер.       Опять – двадцать пять! Как переубедить омегу, у которого упрямства – на двоих альф? У Энтони заканчивались аргументы:       - Зачем тебе это, Дин? Ты ведь не любишь боль – я вижу.       - Мы это уже обсуждали, Эн.       - И я остался при своем мнении. Не боль ты ищешь, а наказание.       - Эн, - останавливал его омега.       Но Хопкинс упрямо продолжал:       - Поверь моему опыту, Дин, это лишнее. Ты ни в чем не виноват. По крайней мере, в том, за что стоило наказывать до такой степени жестокости…       - Эн! – голос Винтера звенел от напряжения.       - Дин, ты сам себя наказываешь настолько жестко, что никакая телесная боль это не перебьет…       - Энтони!       - Ты сам с собой делаешь это! Хватит себя истязать, Дин, дорогой. Ты ни в чем не виноват! Любовь – не преступление, любовь – дар…       - Баста!!! – прохрипел Дин.       И, через бесконечно долгую секунду, сбросил звонок.       Проклятье! Хопкинс вдруг очень явственно представил трубку коммуникатора, которую Винтер в бешенстве запускает о стену, и та разлетается вдребезги!       О, боги! Что же ему делать? Психиатр по образованию, полжизни практиковавший в качестве лекаря человеческих душ, теперь растерялся перед упрямым сопливым пацаном! Хопкинс не знал, какое принять решение. Тут любое решение будет неправильным. Ну, нет лекарств от любви! Тем более, несчастной. И психологических методов нет. Ни таблеток, ни уколов. И смирительная рубашка не поможет. Разве что…       Разве что другая любовь. Но другую любовь Дин не готов принять. Ни от кого. Может быть, ПОКА не готов? Может, через время все изменится? Значит, надо дать ему немного больше времени.       Все мы живем несбывшимися мечтами!       Хопкинс снова набрал номер коммуникатора Дина, молясь о том, чтобы упрямец не отклонял сигнал.       Слава Богу, коммуникатор, вопреки фантазиям Энтони, был все еще цел. Дин ответил раздраженно:       - Слушаю!       - Что делаешь, Дин?       - Собираюсь уходить, – Винтер сердился.       - В свингер-клуб?       - Не знаю, – честно ответил омега, – я еще не принял решение. Но домой я сегодня точно не вернусь…       - Не езди в клуб. Если бы я победил на выборах, клуб я закрыл бы первым своим распоряжением! Это гнилое место – там распадаются семьи, ломается психика людей. Не вступай туда, пожалуйста, не принимай опрометчивое решение. Этот клуб – ошибка…       - Я найду другое место. Или других людей…       - Господи, Дин! Ну, зачем тебе Азазель? Он же псих конченый! Они оба психи – на всю голову! Я никогда не делал бы с тобой такое, если бы не надеялся, что…       - Что я испугаюсь и передумаю, – закончил за Энтони Дин.       - Да, – признался Хопкинс откровенно, – а тебя по-прежнему тянет отдаться в руки какого-нибудь маньяка!       - Ты про желтоглазого или про клуб?       - И про клуб тоже. Они там не подчиняются никаким правилам, никаким ограничениям, их цель – унижать, ломать, делать рабами, а потом цинично использовать…       Дин вздохнул в трубку:       - Я понимаю твои чувства. Ты был рабом, и как никто другой… Ладно, Эн, сейчас не об этом. Если тебе так тяжело видеть, как меня будут…       - Тяжело, Дин, – перебил Хопкинс: – Думаешь, почему я смотрел? Потому что мне нравится? Или я получаю удовольствие от того, что тебя истязают? Или от вида крови? Нет, Дин, дорогой! Просто я знаю, на что способен Азазель – ты видел его нижнего. Этот человек тоже особо не подчиняется правилам, у него тормоза конкретно заедают! Я не дам тебе его номер, прости. И никогда не оставлю с ним наедине. Я даже не пустил бы его на порог своего дома, но в МОЕЙ игровой Азазель хотя бы бесчинствует под МОИМ присмотром! А у него дома или те неадекваты в свингер-клубе…       - Вот тебе и ответ, – перебил его Дин.       Проклятье! Молчали. Наконец, Хопкинс сдался. А что он мог поделать? Вынужден был сдаться:       - Хорошо. Где ты, Дин?       - В баре, – Винтер назвал адрес.       - Я вышлю за тобой машину.       И отключился.       Азазель не давал своим нижним длинных пауз на отдых. Никогда. Максимум, пару минут.       Дина сняли с цепей, он опустился на пол – задница горела, но спина горела больше. Потирал руки под наручами, насколько мог достать пальцами. Сильно его в этот раз растянули – пришлось стоять на кончиках пальцев и руки почти занемели. А по натянутой коже ребер хлыст ходил, ох, насколько звонче! Со свистом рассекал воздух и заботливо обнимал торс, огнем обжигая нежную кожу.       Непередаваемые ощущения! На груди крови, вроде бы, не видно – только вспухшие багровые полосы. А вот на спине – наверняка. По крайней мере, что-то щекотало и саднило под правой лопаткой – так, если бы тонкая струйка стекала поперек ссадин, оставленных хлыстом. Медленно текла – раздражала, выводила из себя.       Азазель в этот время целовался взасос со своим молчаливым супругом и сжимал его мошонку вместе с мягким членом. Продел большой палец в кольцо и натягивал, взяв в охапку причиндалы саба. От одного этого зрелища у Хопкинса мурашки бегали по позвоночнику. Садист чертов!       Пару минут – не больше. И – все!       Азазель оторвался от губ саба:       - Поднимайся! – Дин встал. Желтоглазый обошел вокруг него, проскользнул ладонью по влагалищу: – Мы кое-что не завершили в прошлый раз…       С кресла Энтони донесся то ли полувздох, то ли полустон (не смог сдержать). Дин повернулся к нему:       - Эн, если тебе тяжело, ты можешь не смотреть…       - Я вернусь, – Энтони поднялся на непослушных ногах: – Мне просто надо выпить. Не закрывайте дверь.       И вышел, направившись, видимо, к бару в гостиной.       Пару минут. Его не будет лишь пару минут.       - Подойди! – приказал Азазель боттому. Тот приблизился к Дину. Человек провел по бокам саба ладонью: – Хочешь такое?       Шрамы вдоль тела саба не были беспорядочными – они составляли довольно оригинальный орнамент из повторяющихся вычурных элементов. Белое на коже цвета слоновой кости – тонкий изящный рисунок.       - Я мог бы тебе сделать такое. У Энтони, я знаю, есть рабское тавро. Глубокий ожог, оставленный полвека назад раскаленным железом – чистая абсолютная боль! Мы еще не закончили рисунок – это может продолжаться долго. По элементу раз в неделю или две. Кожа пузырится, когда металл проваливается в нее... Тебе нравится, когда мы это делаем, любимый? – спросил Азазель у саба.       Тот молча кивнул. Топ нежно погладил его по шрамированному бедру:       - Потрогай! – предложил Дину: – Хочешь такое же? Нравится?       Дин погладил бедро саба – кожа под пальцами не была абсолютно ровной – выпуклые гладкие рубцы чередовались с небольшими впадинками – работа мастера. Это должно быть запредельно больно! А у саба такие узоры на плечах – по нескольку в ряду. На ребрах – по боку торса, и на бедрах – от таза до колен на одном, а на другом – пара даже на икрах, чуть ниже колена.       Дин покачал головой:       - К сожалению, это невозможно. Я – актер и…       - Без повреждений, я помню, – махнул рукой Азазель: – Тогда это?       Человек поднял член саба, демонстрируя кольцо. Дин потрогал и его – тяжелое. Скорее всего, золотое. Кольцо толщиной в мизинец, продетое через уретру и дырку возле самой уздечки. Такое надо было бы прорезать скальпелем. Ух, мороз по коже!       - Иногда я приковываю его за это кольцо, – продолжал Азазель, – или подвешиваю на него груз. Я очень хотел бы сделать тебе такое же.       Азазель взял в руку пенис Дина – гладил уздечку, ласкал большим пальцем по краю уретры. Член Дина приподнялся, наливаясь.       - К сожалению…       - Я понял, – перебил Азазель, вкрадчиво шептал, горячим воздухом щекоча ухо: – Актер и нельзя повреждения. Это все отмазки, Дин! Сколько актеров с татуировками или пирсингом – и ничего! Им это не мешает – наоборот, это становился их фишкой! Здесь я слишком ограничен, слишком зажат в рамки, придуманные Хопкинсом. И трахать тебя твой топ не разрешает. Еле сдерживаюсь, Дин, – человек запустил пальцы омеге во влагалище и гладил там, пытаясь нащупать простату: – Здесь тоже такое поле для деятельности! И для удовольствия, и для причинения боли. Так нет же, нельзя! Я принимаю правила только потому, что я уважаю этот дом и его хозяина. Но, Дин, – топ вытянул откуда-то (как кролика из шляпы фокусника, честное слово!) небольшой прямоугольник тисненой бумаги и засунул в карман брюк Дина, которые лежали тут же, на полу, небрежно сброшенные перед сеансом: – Это моя визитка. Звони, когда захочешь, в любое время. Тебе понравится, обещаю…       Азазель хотел, видимо, поцеловать Дина в губы, но только скользнул по ним своими, то ли услышав что-то, то ли почувствовав. Крутанулся мимо, подошел к инструментам, вынутым из саквояжа:       - Ложись на кушетку! – скомандовал. Повернулся к боттому: – Подготовь его! И положи под спину полотенце.       А ведь Энтони не было всего-то пару минут…       Хопкинс вернулся, тяжело опустился в свое кресло. Сегодня он выглядел не так моложаво, как обычно – ссутулился по-стариковски и рука слегка дрожала. Принес не вино – в руке стакан с ледяным виски, да еще и бутылку с собой прихватил – поставил на пол рядом. Видимо, чтобы не бегать по многу раз.       Саб не терял времени даром – обрывком веревки перевязал яички Дина вместе с членом – подтянул умело наверх, конец веревки завел вокруг талии, закрепил. Мужская часть хозяйства подтянулась чуть выше, натягивая половые губы и делая их более доступными для манипуляций.       Подошел Азазель с антисептиком:       - Раздвинь ноги. Шире! – присел, обрабатывая розовые складки.       Дин старался успокоить дыхание и унять дрожь в коленях:       - Ты не будешь меня привязывать?       - Сегодня – нет, – ответил топ, протягивая хлыст. Винтер понял – зажал деревянную рукоять хлыста зубами.       Хопкинс в своем кресле пошевелился, но не произнес ни звука, хлебал из стакана крупными глотками.       Азазель отложил антисептик.       - Стоп-слова' принимаются только от нижнего! – произнес он в пространство.       И взял в руки закругленную хирургическую иглу с толстой нитью…       - Мистер Новак, к Вам курьер с пакетом, – звенел неприятный металлический голос в домофоне.       - Курьер? Я ничего не заказывал.       - Я заказывал, – перебил Дин, выбираясь из-под одеяла, – пускай поднимается!       - Ты? И что же? – Кас вопросительно смотрел на омегу. Курьер ни разу еще не приходил к Дину.       - Билеты.       - Билеты?       - Помнишь, я обещал как-то пробить почву насчет одного дела?       - Напомни.       Дин улыбнулся:       - Не хочу. Пускай будет сюрприз. Я тут позвонил куда надо, и два билета на антрепризный спектакль – наши.       - Спектакль? В театре?       - Увидишь…       Нет, не совсем в театре. Дверь без вывески. Проверили билеты, у некоторых требовали документы (у тех, кто выглядел помоложе). Уже интересно!       Крохотный зал – кажется, мест на пятьдесят, не больше. Небольшая сцена, посреди сцены – кровать. Ни лож, ни балкона, только партер – широким амфитеатром вокруг сцены.       Новак и Винтер – на первом ряду, в центре, у самой рампы. Лучшие места! Константин отчего-то нервничал.       - Здесь есть… ну, ваши, трехполые?       Кас все еще не всегда был уверен. Вон тот мужик, рядом с Дином, коренастый, вроде похож на альфу. А еще больше похож, потому что держит за руку миловидного парня – большеглазого, с пухленькими губками, по виду омегу. Улыбаются друг другу – не иначе, семейная пара.       Дин огляделся по сторонам, втянул воздух носом, пожал плечами:       - Не уверен. Пахнет нашими, но больше со сцены и из-за кулис, и сквозняк оттуда. Точнее определить не могу. Но… возможно. Думаю, тут, в основном, туристы. Как ты.       Новак посмотрел на Дина, но спросить еще что-либо не успел – начался спектакль.       Незамысловатый сюжет. О том, как юный омега искал свое счастье, запутался в жизни, и, пройдя через череду разных любовников и неприятных ситуаций, наконец, нашел его.       Почти весь спектакль омега, исполняющий главную роль, был голый, кроме небольшой косынки на талии – в виде набедренной повязки. Играл неплохо. Невзрачный парень – лицо обыкновенное, не запоминающееся. По бокам тела – на плечах, торсе и бедрах – тонкий орнамент. Кажется, бодиарт. Впрочем, кто его знает? Может, светлый татуаж или прижизненный клеточный краситель. Наверное, чтобы все понимали, что этот омега – особенный. Не важно.       Другие актеры тоже почти все были голые или легко сбрасывали одежду по ходу действа. Теперь понятно было, почему у молоденьких зрителей на входе проверяли удостоверения личности.       Ну, голыми людьми Новака не удивить, особенно на Эдеме. Удивляло другое – половые акты. Настоящие, как положено. Да не один или два! Омегу хорошенько потрепали по жизни, пока он не дошел до финальной сцены (как Дина, прям!). Некоторые ухаживали за омегой, прежде чем затянуть в постель, другие брали грубо. Короче, парень, в своих душевных метаниях, принял несколько членов прямо на сцене. Акты были недолгие, но и не об этом было повествование.       Главный герой менял партнеров, не находя чего-то важного, пока не встретил ЕГО.       СВОЕГО АЛЬФУ.       Это обыграли красиво. Сначала он увидел его, а когда приблизился, запах подсказал ему, что это именно ТОТ альфа. Как-то так. Плюс красивая задушевная музыка, игра света и тени и прочие сценические эффекты. А потом…       Музыка. Она натянутой струной звенела под потолком, забиралась в уши, вибрировала под диафрагмой. Новак смотрел, не отрываясь. Один прожектор – через зал на сцену. В круге света – двое на белоснежной постели.       Альфа сбросил свою минимальную одежду – мускулистый мужчина, мощные плечи, эрекция, смуглое крупное «ого». Омега сбросил свой набедренный платок – блеснуло что-то вроде кольца, в головке его члена, тоже поднявшегося по максимуму. Влюбленные стояли на коленях на смятых простынях. Слились в поцелуе. Зал затих так, что Новаку показалось, что он слышит, как гулко стучит сердце Дина в соседнем кресле.       Целовались мокро, отдаваясь страсти целиком. Чмоканье было слышно во всех уголках небольшого зала. Гладили друг друга, щедро расточая ласки. Терлись членами, альфа запустил пальцы омеге между ног, возил там, елозил. Омега стонал (кажется, не по театральному, а по настоящему).       Потом альфа развернул его боком к зрителям, попой к себе. Приставил фаллос, медленно ввел. По настоящему, как все на Эдеме! А как же иначе! Близко сидящим от сцены Дину и Касу видно было все – до мельчайших подробностей! Новак не дышал. Да, что там Новак – весь зал забыл дышать!       Альфа двигался, убыстряя темп. Шлепал лобком по ягодицам омеги, тот постанывал в такт и хватал альфу за бедра, подгоняя.       И тут… смолкла музыка. Еще пару рваных хлопков, альфа перехватил омегу под впалый живот, натянул на себя, зарычал утробно – его трясло.       - Можешь начинать считать, – тихо-тихо, одними губами, прошептал Дин, взяв ладонь Каса в свою.       Считать?.. Очень скоро Кас понял, ЧТО считать.       Оргазмы. Настоящая сцепка – подлинная, не театральная. Ни один актер такое не в состоянии сыграть! Альфа и омега сцепились на сцене в замок, и их колыхало на волнах оргазмов, как в штормовом море. Их трясло и ломало, они стонали, альфа рычал, а омега иногда покрикивал, переходя на сдавленный фальцет. Раз!       Альфа старался поддержать партнера, прижать к себе, обнял за западающую от резких выдохов грудь. Два!       В какой-то момент омега все же подался вперед, оперся на вытянутые руки. А потом и вовсе уткнулся лбом в простынь. Три!       А потом альфа, кажется, пропустил один раз и, пока омега скулил в простынь, ласкал его, гладил по спине, дотянулся до груди одной рукой. А второй до пениса – и обхватил его ладонью, двигал резко вверх-вниз. Кольцо на пенисе болталось резкими рывками, отбрасывая блики в свете прожектора. Четыре!       Новака самого уже трясло – его ладонь вспотела в горячих руках Винтера, а в штанах член опух и накалился, согнутый в брюках в неудобном положении. Из паха – только, что дым не шел!       Сколько это все длилось, Константин посчитать не мог бы – он потерял счет времени. И, кажется, не дышал вовсе в продолжении всей кульминационной сцены...       Наконец, все закончилось.       Замок разомкнулся. Видимо, говорить и сильно двигаться омега не мог. Альфа обнял его, держал бережно. Голос за сценой пафосно прогнусавил последние реплики – что-то о вечной любви. Альфа произнес в зал хрипловато:       - Теперь ты только мой.       А омега, слабо и с видимым усилием, ответил шепотом в мертвецкой тишине:       - А ты мой…       - Навсегда!       - Навсегда...       Заиграла музыка и свет погас.       Аплодисменты зазвучали не сразу. Зрители приходили в себя. Сначала послышался один хлопок. Другой – с другой стороны партера. Потом нестройные хлопки зазвучали чаще, слились в непрерывный шум. Кто-то крикнул:       - Браво!       И еще раз. Зрители восхищенно аплодировали и кричали.       Когда загорелся свет, на сцене стояли все актеры, принимавшие участие в спектакле, с главными героями в центре. Омега вернул на свои бедра косынку, полностью прикрыв пах. Улыбался устало. Альфа все еще поддерживал его, слегка приобняв за талию.       Вышел режиссер и, как оказалось, один из партнеров мечущегося в чужих объятиях омеги, в каком-то из его неудавшихся романов. Один из тех, с кем у главного героя тоже была связь. Человек. Тоже невзрачный такой, лицо непримечательное, кроме глаз – желтовато-карих. И неприятного немигающего взгляда – демонического.       Все поклонились. Спектакль закончился. Занавес.       После спектакля Винтер почему-то не стал вызывать такси. Кас был не против – ему тоже надо было проветрить мозги.       Шли пешком, шлепая по лужам – как раз начался небольшой дождик. Молчали. О чем думал Дин, человек не знал. А сам шел, пришибленный тем, что увидел. Одно дело, когда тебе об этом рассказывают. Или, если прочел такое в Космонете – просто из любопытства. Но видеть собственными глазами – совсем другое! Ни с чем не сравнимое!       А, правда, с чем подобное можно сравнить? Тут один-то оргазм с омегой – крышу сшибает начисто! Хоть на десять секунд, но срываешься в нирвану, летишь по тоннелю из белого света. И падаешь в море наслаждения, зажмурившись и забыв, что людям, вообще-то, иногда надо дышать. Похрен воздух! Во время такого оргазма и умереть было бы не страшно!       А тут… Твою ж мать, это вообще невозможно! Несколько оргазмов кряду, а между ними – стоны наслаждения, и бешенные, не наигранные, ласки. А этих, трехполых, говорят, еще и феромоны прибивают начисто! Это хорошо, наверное, что Константин не слышит феромонов, а то без инфаркта из театра не вышел бы. Вообще бы не вышел!       Фу-х, блин! Понятно теперь, почему омеге человека всегда будет мало! А Новак, глупец, еще на что-то рассчитывал, на что-то имел наглость надеяться! Дину мало Каса, даже если Кас сдохнет от усилий!       Блин, да разве ж это усилия – жалкие потуги! Хилый, слабый, бесполезный, немощный человечишка! Прости, Дин, Константин Новак тебе не поможет! В такой ситуации мало одного желания. И страсти мало. Чертова физиология! Твою мать, Готлиб, что же ты натворил!..       Если бы Кас сейчас мог, он бы не шел, а полз ниже асфальта – так он себя чувствовал. Земляной червь рядом с прекрасной ланью!       Наконец, Винтер первый нарушил затянувшееся молчание:       - Ну, как ты?       Новак вздохнул:       - Хреново.       - Не понравилось?       - Я даже не знаю, как сказать, – Константин отвечал искренне.       Не знал. Не знал, как к этому относиться. Проще было, как к необычному и весьма смелому спектаклю, исключительно игровому действу. Или сказке. Творческому эксперименту – не иначе. А Кас невольно примерил то, что увидел, на себя. И исчез в собственных глазах – превратился в микроба, в молекулу, в пар.       Дин был спокоен, скорее даже, отстранен:       - Ты шокирован?       - Сказать шокирован – ничего не сказать. И… так у вас каждый раз?       - В большей или меньшей степени…       - Куда уже в большей?!       Дин заулыбался:       - Опять комплексуешь? Не принимай это так близко к сердцу. А то я начинаю жалеть, что заказал эти гребаные билеты.       - Нет, что ты, Дин, спасибо тебе! Это такой адреналин! Как если бы я побывал в эпицентре ядерного взрыва и выжил. Я теперь буду лучше понимать вас – твой народ. А… Дин, во время течки?       - Примерно так же, но только много-много раз. Ну, или даже сильнее.       - Фу-х, блин! – только и смог ответить Константин.       Помолчали. Дин поежился, нервно дернул шеей (прям, как Сэм):       - Кас, у меня скоро течка.       Новака тоже мороз по коже прошиб:       - Когда?       - Дней семь-десять. Примерно.       - И что ты будешь делать? – спросил Новак, понимая, к чему Дин об этом говорит.       - Еще не знаю.       - Боишься?       Винтер посмотрел на спутника странно – не думал, что Новак догадается. Ответил честно:       - Боюсь. До усрачки...       Человек вздохнул:       - Черт! Почему я не альфа?       - И что тогда было бы, Кас?       - Я бы никуда тебя не отпустил…       - У тебя не выйдет. Прости, Кас.       - Я понимаю. ТЕПЕРЬ понимаю… – Новаку было так хреново! От невозможности что-либо предпринять, от невозможности помочь. И, он это чувствовал, невозможности предотвратить беду!       - Да, теперь понимаешь, – вздохнул омега: – Но во всем есть свои положительные стороны.       Новак хмыкнул скептически:       - И какие, например?       - Альфам тоже кое-то недоступно из-за угрозы набухания узла в неподходящий момент.       - И что же?       - Например, минет. С альфами в это играться опасно – можно задохнуться.       - Без минета можно прожить…       - Кас, не впадай в меланхолию! – Дин рассердился: – Твою мать, Кас, если бы ты был альфой, разве могли бы мы вот так!..       Винтер внезапно схватил мужчину за плащ и потянул в ближайшую подворотню. Обнял порывисто, грохаясь спиной о металлический парапет, припал к губам жадно. У Новака воздух вышибло из легких! Он только теперь словно прозрел, как же ему хочется секса! Встало тут же, за секунды! Кровь так резко отлила от головы, что свет ближайшего фонаря поплыл в сторону!       Дин торопливо стаскивал с человека штаны – прижался к нему всем телом, полуодетому, целуя грязно, пошло, нагло вторгаясь в рот языком. Горячий, возбужденный, буйный омега!       Сел на корточки, взял в рот пульсирующий пенис, втянул резко. Человек застонал в голос, забыв, что они все еще на улице, между прочим. И отошли от дороги всего-то на пару метров, за жидкий кустик местного растения, покрытого рыхлыми пахучими цветами. Константин не успел ничего сказать, чтобы остановить такой порыв, да и не хотел ничего говорить. Вцепился Дину в макушку – мягкие короткие волосы, чуть влажные от дождя. Дин наяривал, работал горячим ртом, как поршень, обхватив ладонями человека за напрягшийся зад.       Константин и сам уже вовсю подмахивал – безбожно трахал рот омеги, забивая головку в горло, и слышал только, как Дин шумно дышит через нос. Да, можно прожить без минета, можно вообще без секса прожить.       Но – зачем?       Дин снова вскочил на ноги, припал к губам Новака, целовал, будто хотел их изгрызть – рьяно, оголтело, отбирая весь воздух. Целовал ртом, которым только что отсасывал ему же, и человека это нешуточно заводило! Стянул штаны с себя, развернулся, схватил человека за бедра, рванул к себе. Новака уговаривать было не надо – направил головку между ягодиц омеги, вставил. Дин снова дернул его на себя – насадился, вскрикнул. Одной рукой оперся о металл, другой держал человека за таз, задавая ритм.       Константин Новак – знаменитый художник – трахал в темной подворотне омегу! Пялил дырку, долбил сзади. Грязно пользовал! И кайфовал от этого! Свихнуться можно!       - А-а-а! У-у-у! – кричал, закусив губы, и не в силах полностью погасить рвущийся из горла звук.       Кончал бурно, член внутри омеги не пульсировал – он толкался, дергался, изрыгая из себя семя.       - Твою мать, Дин! Твою ж мать! – хрипел.       Это вместо «люблю». Твою ж мать, Кас!       Ох, как же сладко! Так никогда и не вынимал бы…       Дин тяжело дышал, опираясь о парапет. Пошевелился. Новак нехотя вышел из омеги, напяливал брюки на липкое – подтереться было нечем.       - Нет, не смог бы… – прошептал омега.       Нет, не смог бы. Альфа побоялся бы вот так, на улице. В рот нельзя. НИКУДА нельзя – а если сцепка? Не выстоять так полчаса! Да и заметить могут…       Кстати, их тоже могут заметить. И вызвать копов.       - Дин? А ты? – Новак говорил тихо, все еще с хриплым придыханием.       Омега тоже поспешно одевался:       - Дома, Кас. Я кончу для тебя дома. Когда захочешь, как захочешь, сколько захочешь. Ты не альфа, но ты охренительный, как для человека! Просто обидно, что человек…