Мой ангел-2. Богема

      Вернулся Тарантино. Появился в мастерской у Новака – улыбающийся, подтянутый, вальяжный. Такой, как всегда.       Дин, усмехаясь, поднялся ему навстречу, обнялись нежно. Квентин поцеловал Дина в губы.       Вроде, так и должно было быть. Это, ведь, тоже – «как всегда». Но настолько глубокий поцелуй и рука Квена, скользнувшая по заду омеги, неприятно резанули по сердцу. У ревности острый нож – стальной, похожий на скальпель. И Константин стоял рядом – разве Тарантино не видел? Или ему просто наплевать?       Новак сделал над собой грандиозное насилие, подавляя желание послать знаменитого режиссера на хуй. Улыбнулся, чтобы не хмуриться, прочистил горло:       - Гм, здравствуй, Квен. Как съемки?       - Все замечательно, – ответил альфа, не оборачиваясь и продолжая нежно трогать Дина за щеку.       Это раздражало.       - Ты за заказами? – произнес художник несколько громче.       Тарантино, наконец, обернулся, но продолжал обнимать Винтера одной рукой, улыбнулся приветливо:       - Я тебя слышу... Все хорошо – спасибо, Кас! А как у тебя дела?       - Нормально, – ответил художник натянуто.       - Заказы я заберу позже – сейчас нет на это времени. Я только из карантина, и сразу сюда. Я украду у тебя Дина – соскучился страшно! Не против?       Что Новак мог ответить? Что человек мог ответить альфе?       - Если Дин не против, – проговорил, поджав губы. Ах, чтоб тебя!       Хотя, с другой стороны… Тарантино – альфа, а у Винтера скоро течка. Кто ж ему поможет, как ни альфа? Если человек уж настолько (как оказалось) бесполезен! Это и может быть тем самым шансом на благополучный выход из ситуации. Квентин, вроде бы, Дина любит – это видно. А то, что Дин не разделяет его чувств, так и браков таких до чертиков! Когда один партнер любит, а другой позволяет себя любить. Не самый худший вариант, между прочим. Ничего – живут себе, растят детей, и многие вместе встречают старость. Так что... как знать?       Квентину же не знакомы были такие рассуждения. Он просто хотел Дина, повернул к нему лицо:       - Что скажешь, Дин?       Омега отрешенно пожал плечами:       - Ну, укради.       - Я так счастлив! – улыбался Квен, снова сжимая Дина в объятиях: – Идем, дорогой, машину я не отпускал. Пока, Кас! С заказами разберемся позже.       - Пока! – Новак махнул рукой закрывающемуся лифту.       И с размаху швырнул об стену замызганную красками палитру…       - Я в душ, – бросил Дин, поднимаясь.       Квентин не успел удержать его. Рука брякнулась на пустое, еще теплое и сладко пахнущее омегой, место на смятой постели. Тарантино вздохнул, снова закрыл глаза и откинулся на спину, разбросав расслабленные руки-ноги подобно огромной, загорелой, волосатой морской звезде.       Хорошо-то как! Дин, Динчик… Секс с ним, как всегда, великолепен! Нежный омежка. Страстный омежка. Самый дорогой его сердцу!       Квен отдыхал после изматывающей сцепки. Ах, как он стонал под ним! Этот срывающийся голос, приглушенные хрипы и крик, переходящий в скулеж. Сильные спазмы, ломающие тело. Пальцы, вцепившиеся в шелковые простыни. Складочка между темных бровей. Соблазнительно приоткрытые губы… Все это снилось ему одинокими ночами – все эти бесконечные месяцы.       Как же он скучал!       Тарантино вдыхал такой родной запах. Густой, обволакивающий, насыщенный, почти как… Оу, кажется, и вернулся он вовремя! Тело омег вырабатывает больше феромонов с каждым днем – по мере приближения течки. Уж, на этот раз, он своего не упустит. Он уж постарается, чтобы Винтер, наконец, понес от него. И никаких таблеток! Если понадобится, к кровати привяжет упрямого омегу, цепями прикрутит. У Энтони займет кандалы, и…       Неясное шуршание вытянуло его из ленивой послеоргазменной неги и неспешных фантазий. Квентин открыл один глаз, потом другой – Дин не лег рядом с ним восстанавливать силы перед вторым заходом – он собирал по спальне свои вещи.       - Брось, горничная потом приберет, – улыбнулся Квентин, похлопывая по простыне рядом с собой: – Иди ко мне!       Винтер натягивал штаны, комично прыгая на одной ноге:       - Мне пора.       - Ты не останешься? – удивился Квен.       - Нет. Кас ждет меня.       - Кас?       Квентин не понимал. Как человека можно сравнивать с альфой? Какие вообще могут быть параллели? Ну, скрасил художнику несколько вечеров. Побарахтались в постели – тоже физкультура! Ну, пожил у него – компанией веселее. Сказали, даже поснимался в какой-то третьесортной киношке за это время – ладно, чем бы дите не тешилось…       Но после секса с альфой – бежать к человеку?! Точнее, ВМЕСТО секса – Тарантино изголодался, его и на второй заход хватит, и на третий. И на все время течки, мать вашу! Это что, шутка или такой каприз?       - Дин! – в голосе Тарантино слышался упрек.       Винтер продолжал одеваться. Чтобы завязать шнурки на туфлях, присел на кровать. Квентин попытался приобнять его за попу, скользнул рукой к паху, но Дин отстранился. Альфа нахмурился:       - Что-то не так? Тебе не понравилось?       Омега вздохнул, не поворачивая головы:       - Понравилось, Квен. В том-то и дело, что понравилось…       - Тогда что же?       - Этого мало, мой друг.       - Друг? – Тарантино даже привстал на локте: – Ты впервые называешь меня другом.       - А как я должен тебя называть?       - Хотелось бы партнером. Любимым. Мужем. Но, пока что, можешь хотя бы любовником.       - Пока что? – Винтер горько усмехнулся: – Сколько лет мы с тобой трахаемся, Квен?       Тарантино задумался:       - Мне кажется, лет пять-шесть…       - Да, видимо, где-то так… – грустно проговорил омега.       - Целую вечность вместе…       Винтер чуть не застонал:       - Твою мать, Квен, мы НЕ вместе!       - Не понимаю…       - Вот именно – не понимаешь!       Квентин снова попытался приобнять Дина:       - Чего ты сердишься?       - Отвали, Квен! – омега сбросил его руку: – Я тоже не понимаю! За эти годы я столько раз сношался с другими самцами! И эти полгода тоже времени не терял зря. Скажи мне, тебе реально на это наплевать?!       - Нет, конечно же, нет, – улыбался Тарантино примирительно: – Но я думал, если тебе так лучше, то пусть будет так.       - Лучше? Ты думаешь, отдать меня садисту было лучшим из твоих поступков?       - Не понимаю…       - Ты отдал меня Хопкинсу! – выкрикнул Дин, разворачиваясь резко.       - Ну, я подумал, что лучше он, чем кто попало! К тому же, ты попросил не звать Сэма и не звонить двуполым – что мне оставалось?       - Господи, Квен! Вызвать полицию, примчаться самому, если ты меня так любишь! Все, что угодно, но не звонить другому самцу, чтобы он завершил случку!       - Дин, не злись. Я не смог бы примчаться настолько быстро с Вулкании, да еще и карантин проходить – три дня минимум. А Энтони я знаю давно – от него еще ни один омега не пострадал. Наоборот, после сеансов терапии Хопкинса дурь из них выбивается – аж бегом!…       - Сеансов терапии? Выбивается дурь? Это так теперь называется?       - А как еще? К тому же, Энтони стерилен.       - Ага, то есть для тебя ЭТО важно!       - Ну, да! – Тарантино не слышал в тоне омеги подвоха и продолжал спокойно: – Поэтому, лучше с ним, чем с «другими самцами», как ты выразился. Если уж ты без этого не можешь. И лучше, чем с людьми.       - Да? – глаза Дина уже зеленели от гнева: – А тебя не смутил тот факт, что все это время я жил с Новаком? Он человек, между прочим. И мы с ним ночами не кроссворды разгадывали…       - Человек альфе не конкурент… – начал Квен.       Но Дин вскочил, не в силах больше продолжать этот разговор:       - Ладно, все ясно. Мы говорим ни о чем. Мне пора...       - Дин, не беги от меня! Куда ты так заспешил?       - К человеку, блядь! – Винтер сердился: – К тому, который не конкурент самовлюбленному альфе. Абсолютно согласен, друг, потому что он – в сто раз лучше! Хотя... а друг ли…       - О чем ты, Дин? – Тарантино присел на постели.       - О чем? – Дину было больно.       Снова. И говорить не хотелось, да и молчать больше нет сил! Они спят вместе уже пять или шесть лет. Боги, сколько воды с тех пор утекло! Сколько времени «коту под хвост»!       - Тебе хочется знать, о чем? – повторил Винтер спокойнее: – Квен, ответь мне, пожалуйста, на один вопрос! Только откровенно.       - Спрашивай, – кивнул режиссер.       - Почему ты ни разу не позвал меня сниматься в ТВОИХ фильмах? Так, для общего развития – мне просто интересно.       Тарантино помедлил, пожал плечами:       - Я никогда не думал об этом.       - Не правда, – возразил Винтер горько: – Ты – режиссер, а я – актер. Неплохой, как я думаю. По-моему, связь очевидна.       - Я не думал, что тебе это нужно. Кино – жестокий бизнес…       - То есть, ты меня оберегал…       - Пускай, так…       Дин закатил глаза:       - Господи, Квен! А ты интересовался когда-нибудь, на что я живу все эти годы? Ты знал, что мне редко удается заполучить роль, даже маленькую? Даже в массовке сняться – и то для меня удача! И потому, порой, мне ТУПО НЕЧЕГО ЖРАТЬ! А, может, ты знал, но тебе было наплевать? Или это тоже проявление твоей заботы – отправить трахаться с Энтони за деньги?       - Что ты говоришь, Дин?       - Что слышишь, Квен! Энтони платит мне деньги за секс. И за «сеансы терапии», как ты выразился. А ты знаешь, чем мы занимаемся на этих сеансах?       - В общих чертах…       - То есть, тебе и на это было наплевать…       - Дин! – останавливал его Тарантино: – Что ты говоришь?       - То, что давно хотел сказать, Квен! Признайся, хотя бы самому себе, что все эти годы ты ждал, что я упаду ниже некуда, и поэтому не предлагал мне роли? Мечтал, что я сорвусь в пропасть, чтобы потом «спасти» меня? А лучше всего, если бы я забеременел, ах!, «не важно от кого»! И тогда бы я точно приполз к тебе, потому что в этом случае мне реально некуда было бы идти. Моим уделом стал бы классный трах и утирание соплей нашим детям…       - Дин, ты же знаешь, что…       - Да, знаю, – перебил омега, качая головой, – знаю, что ты подобрал бы меня любого. Но, чтобы подобрать, надо дождаться, чтобы человек нахлебался досыта горя и грязи, и упал в эту грязь! Чтобы у него уже не было другого выхода, кроме как сказать тебе «Да». Ты боялся, что если дашь мне роль, и, не дай Бог, я стану УСПЕШНЫМ, то… Тебе не нужен успешный партнер, Квентин, тебе нужен домашний любимец с жаркой дыркой, послушно свернувшийся калачиком под твоим одеялом…       - Остановись, Дин! – ужасался Тарантино: – Ты не в себе!       - Я, наконец, в себе. Возможно, тысячи других омег мечтали бы об этом. Но я не такой, как другие омеги – ты же умный мужик, ты же мог это понять!       - Я знаю – ты замечательный! Ты самый красивый омега…       Винтер засмеялся нервно:       - Красивый, мать вашу! Ланья морда! А неплохая вышла бы из меня домашняя зверушка – приятно перед друзьями похвастаться!       - Дин, да что на тебя накатило?       - Правда, Квен. Правда накатила! Ты же ни разу не спросил, что на самом деле хочу Я! Если бы ты хотя бы делал вид, что тебе небезразличны не только моя смазливая морда и первоклассная задница, но и то, что я делаю! То, чем занимаюсь, в чем хотел бы преуспеть! Если бы ты хоть раз притворился, то, возможно, мы уже давно были бы вместе.       Тарантино вскинул руки в отчаянии:       - Дин, дорогой, ты же знал, что я люблю тебя! Я обеспечил бы тебя всем, что тебе нужно, если бы ты попросил! Одно твое слово и…       - Знал, – перебил парень, – все время знал! И даже верю, что ты меня любишь. По-своему. Не в этом дело, дружище, просто золотая клетка – не по мне. Я не хочу так жить. Не могу. И не буду! Не знаю, как низко я должен был опуститься, чтобы сказать тебе «да». Я не знаю, какой глубины падения ты ждал от меня…       - Я не позволил бы тебе упасть в пропасть! – горячился альфа.       Дин хмыкнул:       - Знаешь, Квен – я уже давно на дне, а ты и не заметил!..       - Дин, я…       Винтер махнул рукой обреченно:       - Ладно, пустой разговор.       - Но я же люблю тебя!       - Зато я не люблю тебя, Квен.       - Мне это не важно… – горячо начал Тарантино       - Вот именно! – устало прервал его Дин: – ТЕБЕ это НЕ ВАЖНО... Не провожай меня – я сам найду дорогу… друг.       И ушел, не оглядываясь.       Тарантино не понимал…       Высокий лоб с горизонтальными морщинами, бесформенный нос, желто-карие глаза…       - Меня зовут Фредрик Лене, – представился Азазель, улыбаясь, – можешь звать меня Фред – конечно, вне сессии...       - Зачем ты назвал мне свое настоящее имя?       - Ты все равно слышал его, когда меня представили после спектакля. К тому же, теперь мы будем общаться более близко…       Дин снова перебил:       - Не спеши. Я еще не принял решение.       - То, что ты пришел на спектакль и решился на личную встречу – уже похвально. Ты очень смелый омега, Дин Винтер!       Или очень глупый, как подумал сам о себе Дин! Но говорить этого вслух не стал.       Он не знал, решится ли. Пока не знал. До течки еще дня три-четыре, и этого времени на принятие решения должно хватить.       Одно Дин знал наверняка – у него практически не осталось альтернативы. Квентину он не позвонит – этот вариант исключен на сто процентов. К Энтони тоже – Эна ему и в нормальной фазе маловато, а во время течки он лишь сильнее намучается с таким партнером. Уж лучше оголтелая толпа ненасытных альф, как стеклышки в калейдоскопе, сменяющие друг друга. Лучше грязь и похоть, чем спокойный интеллигентный Хопкинс, не желающий ни на миллиметр отступать от собственных правил. Боящийся сделать Дину больно. Взвыть можно! Да, и семьдесят – не сорок. Старик крепится, но возраст еще никто не отменял, и Энтони просто может не выдержать недельного марафона с молодым течным жеребцом по имени Дин Винтер. У старика одно преимущество – он полностью стерилен, после него залететь невозможно. Но это достоинство не перекрывало остальные недостатки.       Уж лучше толпа… Хотя, нет, не лучше. При воспоминании о двух последних течках у Винтера волосы шевелились на всех местах, где он их не удалял. В памяти маячили руки, губы, гениталии. Запах, впитавшийся в кожу, в волосы, в грязную постель. Бордель! И он посередине этого кошмара – шлюха, провонявшая метками нескольких самцов. Липкая от смазки и спермы. Истекающая феромонами полуживая ПОДСТИЛКА. Дешевка! И члены, члены, члены…       Ух! Мороз по коже…       Дин задумался и даже не заметил, что Фред-Азазель уже держит его руки в своих, улыбается, в глаза заглядывает. Пусть его тешится!       Огляделся. Неплохое кафе. Каждый вечер, наверное, здесь аншлаг – приятный интерьер, ненавязчивый сервис. Персонал улыбчивый. Кухня хорошая и недорогая. Улица не слишком торная – боковушка от проспекта, рядом – стоянка такси, через улицу – отель с почасовыми номерами. Удачное место, чтобы знакомиться. Для неспешной беседы и долгих посиделок. И для быстрого перепихона в отеле напротив – идеальное. Но это вечерами.       А сейчас, в полдень, здесь слишком светло – солнце бьет в широкое окно. Зато немноголюдно, занято всего пару столиков – никто не помешает. И вкусно пахнет кофе и булочками.       - Повторите кофе, пожалуйста, – попросил Дин у проходящего мимо официанта. Тот кивнул и тактично удалился.       - Может, что-то поешь? Я оплачу, – улыбался Фред.       - Нет, спасибо. Кофе очень вкусный.       Нечего пока поощрять мужчину – омега еще ничего не решил. И у них не свидание.       Азазель – мужчина. Человек. Теоретически, люди течному омеге тоже не сильно помогут. Ни толпа (и снова мороз по спине и неприятное подсасывание под ложечкой – только не это снова!), ни, тем более, один. Даже такой славный, как Константин. Новак очень хороший, Новак в Дина влюблен. Но он всего лишь человек – Homo sapiens, а этого мало. Прости, Кас!       Азазель – другое дело. Он живет с омегой, как партнер, уже пять лет. И его омега до сих пор не свихнулся за те десять течек, которые прошли в браке с человеческим мужчиной. Впрочем, это вопрос спорный, если вспомнить того омегу – покорный, молчаливый саб с орнаментным рисунком из шрамов. Многократно повторяющееся художественное тавро. Выжженное каленым металлом, проваливающимся в живую плоть, как теплый нож в масло… Но, лучше пока об этом не думать. Внешне его саб выглядит неплохо – не слишком крепким, но вполне бодрым и здоровым, а что касается его психического состояния – у каждого свои тараканы в голове. Может, такой способ сходить постепенно с ума – не самый плохой! По крайней мере, довольно оригинальный.       И Фред сказал, что на время течки он обязательно находит для своего партнера-омеги какого-нибудь альфу, готового к экспериментам и определенной степени хардкора. А, чтобы не залететь, покупает ему таблетки экстренной контрацепции, но ими Дина, уж точно, не удивить! Дети – это хорошо, но не зачатые таким способом. И не рожденные неудачником и неврастеником с неразборчивыми половыми связями, который и сам-то себя не может содержать и сам свои мозги не в состоянии привести в порядок – не то, что поднимать ребенка! Детям нужна полная семья. Как минимум, два родителя – желательно, нормальные, что в случае с Дином Винтером – просто абсурд! Смешно даже…       Поэтому, однозначно – таблетки, что бы ни говорил доктор…       Кофе дымил в чашке – ароматный, обжигающий. Черный, как ночь – дна не видно. Прям, как в его нынешней жизни…       - Ну, что? – спрашивал Фред, вытаскивая Дина из задумчивости.       - Я уже сказал, что не принял решение. И не дам тебе ответ сегодня.       - Я не тороплю, – улыбался Лене, – просто…       - Просто очень хочется. Я понял, – перебил Винтер.       Азазель улыбался. Но от этой улыбки Дина потряхивало. Но, может, и ЭТО хорошо – разве не встряски он ищет? Разве не боли хочет? Азазель это ему даст. Однозначно – проверено! А обещает еще больше, когда недремлющего ока Энтони не будет рядом. Страшновато, конечно, а вдруг у него тормоза откажут? Но разве не этого Дин желает? Разве он сам – с тормозами? Да и его боттом до сих пор жив и вполне упитан…       - Тебе понравится – обещаю, – словно в подтверждение мыслей Винтера, кивал Фред.       Дин думал. Азазель на него течет, если это слово можно применить к человеку. Азазель его хочет. И получит, когда Хопкинса не будет рядом. И ладно – пусть трахает! Одним членом больше, одним меньше – пусть и этот вставит свой. Вон, сидит, слюни пускает, прожигает насквозь своими желтыми беньками. Немигающий, гипнотизирующий, демонический взгляд. Бр-р-р!       За руки берет – нежно так, обхватывает его ладони своими, наклоняется к уху, шепчет жарко:       - Мы попробуем с тобой кулак. Ты понимаешь, о чем я? Если ты хотел боли, то лучше для омеги не придумать ничего!       Вот, блядь! Еще бы! Дин читал про «кулак». Рабовладельцы так издевались над омегами – вставляли во влагалище кулак вместо узла. Рабы корчились от невыносимых мук! Мужской кулак по размеру чуть больше узла, к тому же, узел эластичный, равномерно округлый, а кулак твердый, угловатый. Когда мышцы сжимаются в замок – это очень больно! Организм не понимает разницы и реагирует, как должен – сжимает, гладит, пытается сцедить твердую оглоблю, а омега орет от боли и соглашается на все, чтобы только это прекратить. И умоляет о пощаде. Умоляет убить его. А, достигнув мучительного оргазма, умоляет повторить. Сочетание сильнейшей боли и нелогичного, неестественного, перехлестывающего через край, бешеного оргазма! Омеги, рассказывавшие об этом, белели от ужаса!       Кулак! Боги, выдержит ли Винтер такое? А ведь когда течка будет в разгаре – Дин будет просить еще! Непременно будет! Орать от страдания, пресмыкаться на полу в луже собственной мочи и спермы, и молить мучителя о повторе!       Так, ведь этого Дин и ищет, не правда ли? Об этом мечтает его выхолощенная душа – пасть еще ниже! Пасть, чтобы больше уже не подняться...       Дин почти согласен. Почти…       - Позвонишь мне, как только начнется течка – мой номер у тебя.       - Хорошо.       «Хорошо – позвоню» или «хорошо – номер у меня»? Не важно!       Он почти готов. Почти. Три дня еще – время есть…       Лежали в постели и почему-то оба не спали. Уже и Азазель со своим сабом угомонились – натрахались вволю в игровой и ушли отдыхать к себе. А сон все не шел.       Хопкинс поглаживал Дина по лицу – медленно так, будто исследовал. Только подушечками пальцев, едва касаясь кожи. Любовался.       Гладкий лоб с горькой складочкой между изогнутых бровей. Первые морщинки в уголках больших глаз. Зелено-карих, в вечерней полутьме. Длинные темные ресницы – закругленные, будто завитые.       Ложбинка переносья – нежная, с тонкими, едва ощутимыми волосками. Бархатная.       Спинка носа. Почти прямая, с едва обозначенной горбинкой. Дин сказал: в школе, грохнулся с велосипеда. Влетел в какой-то забор. Непоседливый мальчишка…       Крылья носа – не широкие, тонкие. Уверенно прорисованные – даже если бы опытный скульптор решил выделить их, не смог бы сделать лучше. Идеальные. На носу – веснушки. Замечательные, ни у кого таких хорошеньких больше нет.       Бороздки над верхней губой нерезкие, между ними – милая овальная ямочка.       Подбородок. Не заостренный, но и не тяжелый. Внизу слегка раздвоенный – не сильно, едва намеченный желобок. Аккуратнее, чем у брата. Рыжевато-русая щетина. Она его несколько старит…       И губы. Их можно трогать бесконечно. В меру полные, розовые, мягкие. Чувственные. Четкая каемка по краю. А знаете, как называется этот его красивый вырез на верхней губе? Лук Купидона. Так романтично…       Не удержался. Поцеловал в уста – нежно, едва прикоснувшись. Теплые. Уголки губ улыбаются немного иронично и бесконечно грустно.       Лежит на боку, согнув в коленях ноги. Энтони обработал ему спину заживляющим маслом. Не сильно его сегодня Азазель хлестал – бывало сильнее. Будто пожалел... И половые губы не терзал – после этого можно было спокойно позаниматься любовью. Зато через мошонку продевал спицу – осторожно, чтобы не задеть ничего важного, только через тонкую сморщенную кожицу. Продел и подвешивал грузы. Больно было. И страшно. Предлагал оставить, как пирсинг – вдеть в отверстие кольцо с шариком – он носит такие в саквояже, как раз для подобных случаев. Сказал, называется «Хафада». Дин не разрешил – слава Богу!       Азазель вообще сегодня сильно жестко мучил парню мужские органы – перевязывал, сдавливал, порол флоггером, протыкал, вставлял штырь в уретру и заставлял саба надрачивать Дину член вместе с железкой внутри. Саб наяривал, а Винтер корчился и скрипел зубами. Молча, без слов, без жалоб, как должное. По-прежнему наказывает себя, и все еще думает, что недостаточно. Эх, мальчик…       Проколы Азазель делал с антисептиком, штырь вставлял с ним же и лубрикантом, но… слишком уж сильно взялся – Хопкинсу десять раз, не меньше, хотелось кричать «баста».       А в конце еще и с вибраторами поизгалялся. Один, толстый, вставил Дину глубоко во влагалище. А другой, тонкий, как карандаш – в прямую кишку. Профессионально оттянул складки назад, раздвинул пальцами, нашел анус, смазал, вогнал вибратор туда и включил. Зачем, не ясно. У омег от такого воздействия удовольствия никакого – только дискомфорт сплошной!… Ах, да – для этого и вогнал.       Но, все равно – это все чертовски заводило! И Дина тоже – трахался потом, как подорванный! Будто боялся, что никогда больше трахаться не будет! Бедный мальчик…       - Скоро у тебя течка? – спрашивал Хопкинс, поглаживая Дина по выступающим ключицам.       - Да, – кивнул Дин.       - Когда?       - Через несколько дней.       - Позвонишь мне?       - И что ты сделаешь, Эн? – горько усмехнулся Дин.       - Помогу.       - Что-то у меня уже табун таких помощников…       - Что? – не расслышал Энтони.       - Говорю, у меня уже целая очередь желающих вставить мне во время течки! Может, собрать вас всех вместе?       - А ты бы хотел этого?       - Чего именно? – не поверил своим ушам Дин. Неприятно стало.       Энтони был серьезен:       - Этого. Чтобы тебе вставляли толпой. Вся твоя желающая очередь.       - Нет! – Винтер покачал головой: – Не хотел бы. Но по-другому, видимо, не будет.       - Почему? Выбор за тобой.       - У меня нет выбора. Я – омега, – вздохнул обреченно.       - Омега. Но если тебе что-то не нужно, всегда можно…       - И что же можно? – Дин не любил такие разговоры и сердился: – Ты такой умный, Эн! Наверное, ты точно знаешь, ЧТО мне нужно?       - Знаю, – кивнул Хопкинс спокойно.       - В таком случае, я знаю, что нужно ТЕБЕ.       - Знаешь? – Энтони поднял удивленно брови.       - Знаю.       - Это не серьезный разговор…       - Напротив, – заупрямился Дин.       - Я не хочу это обсуждать.       - У меня ты не сильно спрашиваешь… – не отставал омега.       - Это разное.       - А по мне – нет!       - Да! Я не прячусь от своей боли в панцирь…, как ты!       - Да что ты? А я как раз вижу, как ты втягиваешь в него голову! – распалялся Винтер все горячее.       - Ты не прав, Дин, дорогой. У меня все, как на ладони!       - Кому, как не мне, носом чуять двойное дно!       - Дин! – нахмурился старик.       - ...И разбитое сердце! И затаенную боль, которая съедает изнутри!       - Дин Винтер!       - ...Тебе нужна семья, Эн! Ты потерял это когда-то, и это тебя убивает. Тебе нужны дети…       - Баста!!! – рыкнул Энтони, белый от гнева.       Да, как он смеет! Щенок! Сопляк!       Хопкинс вскочил и пошлепал босыми ногами в гостиную. С грохотом открыл бар, плеснул себе виски. Стоял, склонившись над холодным напитком, смотрел на колыхающееся дно стакана. Вдох – на три, выдох – на три. Вдох – на три, выдох… Остывал – быстро, как и подобает профессионалу. Конечно, профессиональный психиатр вообще не должен был закипать. Но он же и человек тоже – со своими недостатками, со своими оголенными нервами. Ведь если признать, что…       А ведь, если не давать волю гневу, который застилает разум, то надо признать, что мальчишка – прав. И сам Хопкинс знает об этом, и Дин знает тоже. Оба они – одного поля ягоды. Оба с разодранным в клочья сердцем! По разной причине, но, все равно – братья по несчастью. И Дину сейчас больнее, потому что Хопкинс потерял родных давно, полвека назад. И все это время живет со своей болью. И полсотни лет уже знает, что не может иметь детей – давно это переболел, переварил, смирился и принял, как неизбежное. Старался помогать другим – и пережить потери, и сгладить боль. И с семейными парами работал, особенно с усыновленными детишками, помогал справиться с возникающими проблемами, давал советы по воспитанию. А вот своей семьей не обзавелся. Может, струсил? Боялся, что не переживет еще одной потери, если что-то случится? Возможно. Так и не решился с кем-то связать свою жизнь. И все равно терял – коллег, друзей, любовников…       Старый ворчун! Давно это было, только легкая грусть и осталась. Один только Дин может вытащить из самого дна его души то, что, как он думал, давно умерло или крепко спит. Только он может настолько вывести из себя, довести до белого каления! Дерзкий мальчишка!       А он сам – не такой? Нечего на других пенять, если у самого рожа крива! Дину больно, его раны свежи, а Энтони то и дело пытается расковырять их, вытянуть боль наружу, лезет в кровавое месиво, копается в нем, оправдывая себя тем, что он эксперт. Дину больно – чудовищно! А Энтони хочет, чтобы парень при этом не огрызался. Бедный мальчик…       Пить не стал – так и остался стоять на стойке одинокий, наполовину наполненный, запотевший стакан.       Вернулся, скользнул под одеяло, все еще немного сердитый. Буркнул, старый ворчун:       - Что-то не сильно помогает тебе ТВОЯ семья…       - Это разное, – нахмурился Дин.       - Ладно, – Хопкинс взял омегу за руку, – давай прекратим этот разговор.       - Давай.       Пустые разговоры!       Слово лечит, слово убивает. Но, порой, слово только отскакивает от души, как горошина от полированного пола. Не оставив следа...