A lullaby

Посмотри, небо жадно раскрыло пасть. Облака — шипы, дымка — гребень, созвездье — глаз. Посмотри, его клыки впились в тело солнца. Зорл-Стисса желает его сожрать. Сизо-алый ящер развернул крыла, громадой пара небо заполнив от сих до сих. Зорл-Стисса тебя звала. Но ты пред собою видел другой лишь лик. Ты мечтал о струях ветра под тугим крылом, дремля в объятьях святых и шлюх. Змеем кровавым пропитался сон, и Зорл-Стисса страшна не боле ныне, чем мстящий дух. Как забылся рыцарь, так я услыхала зов. Светило одиноко в небе и столь малая его часть… Мы оба — ведомые, я — когтем богини, ты — рукой ее. Обе — матери — нас зовут, но моя — создатель мира, из пустоты жизни выцепившая зерно… Твоя — греза, рожденная в безделье и скуке разума силков и пут. И еще долго в громе я слышала ее слова, холодным блеском созвездий она следила пристально, сердце обвив змеей. Встретив, наконец, с тех пор я не предателем тебя звала, как она, кляня, мне шипела… В тот миг в тебе увидела солнце… и божество? Ведь кто же — жалкое оправдание — сумеет противиться сказкам сухой земли? Где каждое слово полно тоской и негой, где страсть живительна, как ночь и зной. Принц-солнце, смотри, небо твой крылами скрывает лик, моя богиня тебя призывает в бой. А куда за собою ведет твоя? Ленив и сыт ты был, знал лишь усталость и умиранье чувств. Ты спал. Пока во сне не узнал ее. Пока зобом дракона не стал казаться любой очаг. Почему же моя чешуя как злато? Ее монетами отдала бы, все отдала бы за горсть лучей, за взгляд на меня, не сквозь — все отдала бы, солнце мое и враг. Почему же я — не она и для тебя не больше, чем ничего? Твоя мечта, посмотри, в тебе проросла и лишила сил. Кто был умен стал вдруг и слеп, и глух. Вспомни же, Зорл-Стисса тебе предлагала мир, но ты отвел свой взгляд, не подал ей рук. Солнце — гляди же в небо — умирает, тонет в своей крови. Чешуя моя почернела отныне, ее — бела, но не она заставила вонзить клыки в горло, жарко шепча: «Полюби МЕНЯ!» *** Так давно — дай сказать мне — скитаясь по чужой земле, в редких снах я видела, как маяк, тебя. Во дворце своем меж оазисов и песков ты сам стал грезой моей, песней о любви без края и без конца. Но жестоко небо, зол кровожадный рок, безжалостно куклами обращая смертных своих детей. Ты был свободен, иссыхая от пресности мира и без нее, теперь стремишься к цели любым путем и могуч, как бог, но, как раб, стремишься к одной лишь ней… Я хочу — не тебя, ты не будешь моим вовек — свободы для души, рук, грез, глаз, воли, полета дум! Обрати же взгляд, мой Отец драконов, теперь ко мне. Я шла навстречу, как самый страшный и злой твой враг, как возмездие гроз, что глотают солнце. Зорл-Стисса в небе я… клыком ее я до того была… Но теперь сама веду спящего к забытью, на его пути разгоняю мрак. Неспособная растоптать неуместно в столь порочном сердце нежно распустившуюся мечту. *** Но приглядись же, ближе, и ответь мне каков итог? Смиривши сердце для твоих надежд, я раба отныне, вдвойне раба. Разорвать бы горло, как в ожерелье из капель крови, что в чешуе! Но… она, как ты, лишь частица грез… не найти мне сил, не найти и зла. Я — богиня, Зорл-Стисса пала, чтобы я взяла… Что же? Целый мир у ног? Даром стала ночь — ночь длинною в жизнь — как и жизнь, одна. Я была с тобой, взгляд — в глаза мои, только на меня, и казалось, сплю. Но не желала много, лишь бы только слышать: «Я люблю тебя». Как же я ошиблась… «Я люблю тебя, — было мне ответом, — И ее люблю».