A lullaby

Море раздалося вширь. Как туман, мягко вода обнимает весло. Спи… спи крепко, венан, и не знай, как тебе повезло. Пусть не приснится тебе ни морозный курган, ни лунные сумерки. Гладь — как стекло. Спи… спи мирно, венан, и не знай почти ничего. Пусть не приснятся те обвалы в седых небесах, те страшные снежные ливни, и далекие снежные сходы; лишь нежные хлопья метели, лишь вьюжные стоны — лишь то, что могло б отразиться в хрустальных глазах. С лишком горечи вылилось, чтобы испить, чтобы силы найти окунуться до дна. Снежную шею твою обернула та черная нить, что мною предназначена была для меня. Сон слишком явствен. Перья холодом пусть ласкают лицо. И руки застыли, протянуты ладонями вверх — знак доверья? В расплату за грех? Спи, и может… из этого с нами не произойдет ничего? Спи и забудь о жестокости душного дня. Спи и забудь о страхах элвэн и людей. В этих снах ты была бы свободна… почти… такой же как я… Открывая ж глаза, увязаешь в молитвах чужих все сильней. Моей силой пусть не вспомнишь ты неравной борьбы, пусть не вспомнишь и пылающий багрянцем лед. Убежищем в снах проступают следы по снегу цепочкой потерь… Не иди! Кто последует ими, тот скоро умрет… Тебе же назначено не год и не два, тебе предначертано дожить до седин! Ты не веришь мне? А я так наивно поверил в тебя… Я забыл, что волос твой уже с рожденья белее горных вершин. Не плачь, я молю, над чужою бедой, не сочувствуй, венан, не жалей. Они в щедрости напоют болью своей, как водой, тебя, что тщетно пыталась стать взрослей и мудрей. Я не верю из них никому, да и ты не должна. Что толку? В конце концов, всем нам назначено недолго прожить. Но ты руку все тянешь, и улыбка не сходит с немого больного лица… Ты устала… О, венан, почему ты не можешь хотя бы сейчас отступить? Почему ТЫ должна с головою погружаться в буран? Почему ТЫ должна подниматься из мглы? И почему Я должен хранить твое тело от ран? Я разучился в столь многом, что теперь лишь только могу облегчать твои сны. Я один лишь могу заставить тебя позабыть или на время стереть до утра те мысли, что вскоре отравят. Жаль, что от этого нам не спастись. Жаль, что от тяжести выбора-долга нам не избавится уже никогда. Но пока что ты спишь. И мысли чисты, как в овраге ручей, В них галлы ведут на закат, и, как частокол, теснятся ольха и орех; В них боги велики. И ты вторишь искореженной правде их диких речей. Как Первая, лжешь, без осознания слов, умножая и без того приумноженный грех. Так же Первой однажды шагнешь в пустоту, в отраженье, где вишни цветут и молочное море мертво. Что шепчешь? Пусть Митал укрепит? Андруил отведет пораженье? Гордец ФалонʼДин — не хозяин удач… Их имена… не значат уже ничего. Так что же? Туманное море обступает нашу лодку вокруг, и эхо умирает, глотаемое им. Брошенное в воду весло зеркало режет острым краем своим. Ты же дремлешь в ловушке из сомкнутых рук. Я так много однажды скажу тебе… А пока просто спи. Спи, и дай… кто теперь может тебя охранить? кто ответит Народу в последней мольбе? дай… кто бы то не был… сожаленья тебе не познать, не познать то мгновенье, когда время шагает в ущерб, и знанье-незнанье никого не в силах уже защитить… Оправдать… Когда страшная суть широко раскрывает глаза, и кровь на руках, уже боле не чьих-то, твоих; Когда нужно пролить еще больше, когда нужно до истоков испить и горе, и боль… я должен был… и ты однажды будешь так же должна. Тщетны будут мольбы… Но ныне ты смотришь — пока что без страха — в лицо воплотившейся смерти своей. Как же гласит то проклятье? Ты смотришь, не пряча сияющих глаз, не опуская светлого взгляда. Я напомню… Жаль, ма саʼлас, к тебе уже ближе других — ближе чем жизнь — стоит ФенʼХарель… *** Но пока что невинны все сны. Но пока что море Рока тихо. Снежинки опадают со снежных ресниц И руки твои молочно белы… Венан! О, как же тебе повезло! *** В мельтешеньи веков или лиц Ты — не я, ты не помнишь совсем ничего…