Ибо крепка, как смерть, любовь.

Мариса с отвращением посмотрела вслед выходящему из спальни Эдварду и неловко перевернулась в постели. Беременность протекала просто невероятно тяжело, и физическая тяжесть усугублялась внутренним состоянием женщины. Это были девять месяцев кошмара, и Мариса думала, что если она не родит в ближайшие несколько дней, то просто повесится. Все это началось, как красивая сказка, а превратилось в гнетущий душу кошмар. Лицо Эдварда, светящееся от счастья, когда ему сообщили, что жена ждет ребенка, преследовало Марису во снах еще несколько недель после. Она просыпалась в поту от страха посреди ночи, и Озимандиас дрожал вместе с ней. Ее до смерти пугало, что Эдвард каким-то образом узнает о ее связи с Азриэлом, а в том, что ребенок именно от него, женщина ни на минуту не сомневалась. Азриэл. Еще одна проблема. Она перестала отвечать на его письма, стала избегать общества, но вечно скрываться нельзя. Мариса живо помнила его побледневшее лицо, когда на очередной вечеринке Эдвард Колтер поведал всем о грядущем прибавлении в его семье. Мужчина, видимо, тоже не питал особых иллюзий насчет того, чьего ребенка Мариса носит под сердцем. Она впервые видела на лице Азриэла растерянность, но он почти сразу взял себя в руки и нацепил на лицо привычную равнодушную усмешку. - Поздравляю, Колтер, - он кивнул Эдварду, не глядя взяв бокал с подноса и шутливо отсалютовав им мужчине. – Наследники, - он сделал вид, что задумался, и сделал большой глоток, - это важно. Эдвард, к счастью, не заметил иронии в голосе Азриэла. А Мариса, стоя рядом с мужем, холодела от страха под внимательным взглядом мужчины, казалось, прожигающим ее насквозь. Как? Как это могло случиться? Они ведь были так осторожны… Хотя, как призналась Мариса самой себе, они вообще практически не думали об этом. Запретная связь вскружила голову обоим, и было не до таких мелочей. Ребенок Азриэла… Она погладила шелк платья, туго обтягивающий живот, и почувствовала, как ребенок внутри нее зашевелился. Иногда он не давал ей спать по ночам, и Мариса почти вскрикивала от боли, когда маленькие ножки отбивали ей все внутренности. Она ненавидела это существо внутри себя, и одновременно ждала его появления на свет. Это… это ребенок Азриэла, думалось Марисе, и в любой другой ситуации она была бы счастлива подарить ему сына. Почему-то женщина была уверена, что у нее родится сын. Не может же девочка еще в утробе матери быть такой бешеной! Азриэл пытался связаться с ней после той вечеринки всеми возможными способами, но Мариса упрямо игнорировала все его попытки. Незачем усложнять, все и так полетело к чертям. - Если он будет похож на Азриэла… - тихо произнес Озимандиас, с отвращением глядя на выпирающий живот Марисы. - Я не хочу даже думать об этом, - она закрыла глаза и отвернулась от деймона. – Может, это ребенок Эдварда. - Брось. Сама знаешь, что это бред. Он, наверняка, даже не может иметь детей. Мы женаты уже несколько лет. Мариса уставилась невидящим взглядом в другую сторону. Приоткрытые шторы едва колыхались от ветерка из распахнутых окон. Было тридцатое апреля, но стояла необычная жара, и Мариса чувствовала себя как никогда ужасно. Солнце стояло в самом зените, освещая спальню, его лучи падали на Озимандиаса, каждая шерстинка деймона казалась словно выкованной из тончайшего золота. Он почти не двигался, тяжелое состояние Марисы передавалось и ему. Внезапно послышались шаги, в комнату осторожно вошел Эдвард. Мариса отвернулась от окна и бросила на мужа взгляд. - Я должен срочно уехать, - в его тоне Марисе послышалось… извинение? Она даже моргнула от неожиданности. – Королю стало хуже, назревает переворот. Большая часть Совета не хочет видеть на престоле этого хилого паренька, его единственного наследника. - И кого же все хотят видеть? – Мариса задала этот вопрос просто из вежливости. Ей было совершенно все равно, какие события сейчас происходят в политической жизни страны, она мечтала только о двух вещах: чтобы стало прохладнее, и чтобы ребенок наконец родился. Больше она ни о чем не могла думать. - Младшего брата короля, Филиппа. Мариса молча кивнула, глядя, как ее супруг хмурится и постукивает ногой по полу. Его деймон крутился возле ног, показывая истинное волнение человека. - Я вернусь только завтра, - продолжил Эдвард. – Собрание будет тайным, в Лондоне его проводить опасно. Дождавшись повторного кивка женщины, Эдвард вышел из комнаты, а Мариса зажмурила глаза, почувствовав себя невероятно несчастной. Шерстка на Озимандиасе взмокла от пота, он лежал в изголовье кровати, остро переживая каждую вспышку боли Марисы. Роды длились уже несколько часов, близилась полночь. В пугающе белой палате находилась только акушерка, периодически подбадривая женщину, стонущую от боли. Волосы Марисы тоже были влажными, как и шерсть ее деймона. Боль была ужасной, в какой-то момент Марисе просто захотелось умереть, чтобы ничего этого не было. - Ну же, давай! – прикрикнула на нее акушерка. – Не останавливайся! Делаешь только хуже – себе и ребенку! Марисе было откровенно плевать на ребенка в данный момент, она тяжело дышала и молила бога, чтобы все это поскорее закончилось. «Хоть бы он умер!» – мелькнуло в голове женщины, и в этот же момент акушерка одобрительно кивнула: - Вот так, молодец! Еще немного, давай, собери все силы! Где-то за стеной пробили часы, возвещая наступление первого мая, и в тот же самый момент Мариса сквозь пелену боли и собственные крики услышала тоненький писк. Она потеряла связь с реальностью, перед глазами плясали кровавые пятна, и только по физическим ощущениям женщина поняла, что акушерка через некоторое время положила ребенка к ее груди. - Это девочка, - бодрым тоном сообщила женщина, - крепкая, здоровая. У вас родилась дочь! Мариса с трудом открыла глаза и опустила взгляд на маленький сверток, из которого доносился раздражающий плач. Красное личико девочки искажали крики, а сердце Марисы тут же ухнуло в пропасть: ее ребенок был просто копией Азриэла. Нечего было и мечтать о том, что Эдвард поверит в ее наглую ложь. Марисе захотелось отодвинуть девочку от себя подальше, приказать унести ее в другую комнату, в другое здание, в другую страну, в конце концов! Еще не пришедший в себя до конца Озимандиас медленно переполз в ноги женщины, туда, где на мокрой простыне лежал деймон девочки, маленький серый котенок. Он слабо попискивал под умилительным взглядом деймона акушерки, большого ленивца. Озимандиасу ничего не оставалось, как взять его в свои руки, ведь так полагалось делать, верно? Он с трудом поборол чувство отвращения. - Девочку нужно покормить, - возвестила акушерка. – Давайте я вам помогу… - Нет, - резко перебила ее Мариса, и женщина удивленно посмотрела на нее. – Найдите кормилицу. Мариса с трудом перехватила ослабшими руками маленькое тельце девочки и протянула его акушерке. Озимандиас передал маленького котенка деймону женщины, тот немедля преобразился в крошечного ленивца под стать последнему и рефлекторно ухватился лапками за шерсть взрослого деймона. - Что мы будем делать? – истеричным тоном спросила Мариса у Озимандиаса, когда акушерка вместе с ребенком вышла из палаты. – Что делать?.. Деймон стремительно соображал, потирая темные лапы друг о друга. Но у них не было особого выбора, оставался только один вариант, и женщина переглянулась со своим деймоном, в глазах у обоих застыла твердая уверенность в том, что они собирались сделать. Через десять минут Мариса, превозмогая боль, неловко сидела в постели и быстро писала письмо, руки ее немного подрагивали. «Азриэл. Этот ребенок – твой, ты сам прекрасно это знаешь. Мне она не нужна, я не хотела ничего этого. Наша связь была огромной ошибкой…» Тут Мариса прервалась и тихо заплакала. Озимандиас с тревогой взглянул на нее, внутри разливалась невероятная тяжесть. Что она оплакивала? Свою жизнь, которая пошла под откос? Этот короткий, но сумасшедший роман с мужчиной, который так внезапно вошел в ее жизнь? Женщина интуитивно чувствовала, что больше она никогда не встретит такого, как он, человека. Человека, который за ее красивой оболочкой сумел увидеть душу, увидеть ее суть. Вместе они бы смогли добиться многого, но судьба распорядилась иначе. Утерев слезы, Мариса продолжила писать: «Эдвард непременно узнает о том, что ребенок не от него, она слишком похожа на тебя. Это твоя дочь, твоя целиком и полностью. Я ее не хотела, не хочу и сейчас. Бери ее и делай, что хочешь, воспитывай или отдай, но я ничего не хочу знать о ее существовании». Она еще немного посидела над листком, но больше ничего не смогла добавить. Тогда она тяжело вздохнула и позвонила в колокольчик над кроватью. Азриэл держал перед глазами лист бумаги, в его руках он слегка подрагивал. Кроме тяжелого дыхания, побледневшего лица и деймона, который с силой хлестал себя по бокам длинным хвостом, ничто не выдавало в мужчине сильнейшего гнева, охватившего его существо. На диванчике в маленькой гостиной сидела женщина с усталым лицом, она почти не смотрела на мужчину, стоящего перед ней. На руках у нее спала девочка, в складках одеяла свернулся деймон, принявший вид песчанки. Азриэл с силой смял в руках лист и повернулся к камину. Шок был настолько силен, что губы его совершенно не слушались, и тогда Стелмария ответила за него: - Скажите Торольду, чтобы он приготовил вам комнату, - она обращалась к деймону женщины, сурикату, и тот кивнул. – Пока мы не найдем местную кормилицу для ребенка, останьтесь в поместье, вам хорошо заплатят. На этот раз кивнула женщина. Она встала с дивана, ее юбка тихо прошелестела по полу, когда она направилась к выходу, но Азриэл остановил ее. Он молча протянул руки, и кормилица его поняла, осторожно передав младенца отцу, а затем вышла из комнаты. Азриэл опустил голову, разглядывая ребенка. Дочь. Его дочь. В голове не укладывалось, что такое могло произойти. Его шокировало не то, что у него родился ребенок, не то, что Мариса отдала ее – он мог понять женщину – а то, какими словами она сопроводила все это. «Связь… была ошибкой… делай с ней что хочешь…». Как она могла так относиться к ребенку? Ладно – он сам, но ведь… это ее ребенок. Ее плоть и кровь, от которой она так хладнокровно отреклась. Стелмария с интересом взглянула на ребенка, который проснулся и зашевелился в одеяле. Яркие голубые глаза девочки были глазами самой Марисы, единственное, что досталось ребенку от матери. Азриэл смотрел на дочь, как завороженный. Он не испытывал к ней любви, он хотел ее не больше, чем Мариса, но он бы не смог вот так взять и выкинуть ее из своей жизни. Казалось, что, взяв ребенка на руки, он подписал какой-то негласный договор, посмотрев в ее глаза, обязал себя заботиться о ней. А Мариса… Он нахмурился и произнес: - Ну нет, малышка, о ней ты никогда не узнаешь. - Когда-нибудь она начнет задавать вопросы, - подала голос Стелмария. - И получит ответы, - пожал плечами Азриэл. – Скажем ей, что она дочь Джеймса и Алисии. - Ты… ты не станешь говорить ей, что ты ее отец? – не поверила своим ушам Стелмария. - Не стану, - кивнул Азриэл. – Ни к чему это девочке. Она моя племянница – и точка. Джеймс Белаква был его братом, погибшим вместе со своей женой в экспедиции три года назад. Что случилось, точно никто не мог сказать, но их воздушный шар нашли лежащим на земле у подножия скал на третий день поисков. Азриэл не особенно горевал тогда, потому что не общался с братом вот уже много лет, слишком разными людьми они были. - Как мы ее назовем? – сказала Стелмария после недолгого молчания. – Она не дала ей имя? - Не дала, - глухо ответил Азриэл. Он снова посмотрел на ребенка. На ее пухлых щеках были неровные красные пятна, сонные глаза то открывались, то снова закрывались на несколько секунд. Она не плакала, и Азриэл осторожно стянул с ее головы мягкую белую шапочку. Волосы светлые, как у него, но более золотые, почти желтые, как у его отца. «И как у Джеймса», - усмехнулся про себя Азриэл. Идеально. Он подошел к окну, глядя на то, как в бледно-голубом небе занимается рассвет. Тишина, нарушаемая только дыханием девочки и треском огня в камине, почти давила на уши. - Лира, - наконец сказал он. – Ее будут звать Лира. Стелмария кивнула головой в сторону свертка на руках мужчины: - А его? Слышал, как он голосил, пока женщина ее не покормила? - Слышал, - криво усмехнулся Азриэл. – Твое право. - Пантелеймон, - ответила она, и Азриэл снова перевел взгляд на девочку. В левой руке он все еще держал письмо. Осознав это только сейчас, он вернулся к камину и бросил скомканный листок в огонь. Тот немедленно вспыхнул, и через несколько секунд от него ничего не осталось. В душе Азриэла мелькнуло что-то, похожее на сожаление, но он прогнал это чувство. - Лира, - задумчиво протянул он. – Пантелеймон. Пусть будет так.