Опер Haute Сouture

— Шестьдесят на сорок. Как договаривались. — Вообще-то, договаривались — пятьдесят на пятьдесят. — Антошин, жадность тебя погубит. Опа! А чего это они там, а? Бабки дерибанят, что ли? Интересно. Саша оглянулся убедиться, что вокруг никого, и подошёл вплотную к двери. — Это не жадность, Серёг. Это — справедливость, — голос Антошина сочился довольством. — Лохов кто навещает? Кто им, наивным, лапшу на уши вешает? Денис Олегович. — Да? А Дениса Олеговича кто надоумил? Придумал всё кто? — Вот я и говорю — честно: ты мозг, я — руки. Ровно и справедливо. — Руки... — пробухтел Глухарёв, которого, похоже, не слишком радовала такая справедливость. — Руки-крюки... Про Ирку-то хоть там не брякнул? А то с тебя станется... — Обижаешь, Серёг, — насмешливо хрюкнул Антошин. — Товарищи свято верят, что они под надёжной крышей нашего вездесущего. Приветы ему всякий раз передают вместе с баблом. И пожелания всяческих благ. Тип-топ всё. Не парься. — Тип-топ у него... — продолжал брюзжать Глухарёв. — Ты деньги-то со стола убери, банщик. Дома пересчитаешь. Ушлый Глухарь. Хитрожопый Глухарь. И у кого же додумался проценты отжимать? Хотя.. Не Сашино дело. Каждый крутится, как может. Постояв ещё полминуты, Саша постучал и сунул голову за дверь: — Сергей Викторович, здрасьте. Не занят? — Алекса-а-андр, — рот начальника следствия растянулся так широко, что можно было разглядеть пломбы на коренных. — Входи, входи! Чай будешь? — Нет, спасибо. Я на минуту, — Саша подошёл к столу, пожал руку развалившемуся на стуле Денису и перегнувшемуся через стол Глухарёву. — Сергей Викторович, я там задержанного доставил... Саша обрисовал ситуацию, не забыв коротко изложить суть конфликта. — Потерпевшего на красном плюсе увезли. В двести девятнадцатую, на Райниса. Не знаю, насколько там всё серьёзно, но кровищи с него натекло, как с кабана. Табуреточник в «обезьяннике». Мы с патрульными его в холодном душике освежили, но он всё равно пока невменько. Машину по дороге чуть не заблевал, сука. Его в допросную или как? — Или как, Саша. Какой с него сейчас толк? Пусть посидит, а через часок-полтора побеседуем, — Глухарёв потёр лысину и язвительно заметил Антошину. — Вот, Диня, бери пример. Человек с утра трудится. Ра-бо-та-ет. А ты? Эффекта его замечание не возымело. С таким же успехом Глухарёв мог бы предъявить претензии стоящему неподалёку неработающему телевизору. Антошину было похуй. Абсолютно, откровенно, глубоко насрать. Широко зевнув, он чуть отклонился на стуле, достал заныканную под столом бутылку с пивом и с наслаждением присосался к горлышку. «Идите в жопу», — говорила его расслабленная поза и совершенно отсутствующее пустое лицо. — «Идите в жопу. Все». — Разгильдяй, — предпринял ещё одну попытку Глухарёв. — Тунеядец. Балбес. Глухарёв — три, Антошин — ноль. — Сергей Викторович, ну я тогда пойду? — Сашу совсем не занимала разыгрываемая в кабинете сцена. — У меня ещё дел полно. Карпов... — Что, напрягает тебя Стасик? — мгновенно забыв об Антошине, переключился на него Глухарёв. — Доволен, небось, до усрачки, что есть на кого рутину спихнуть? Гоняет по всякой ерунде, да? Заданиями грузит... — Да нет, — пожав плечами, прервал его Саша. Обсуждать Стаса, тем более с Глухарёвым, он точно не собирался. — Нормально всё. Так я пойду? Справитесь без меня? — Справимся, — махнул рукой Глухарёв. — Не впервой. Не переживай, Санёчек, разберёмся с твоим лиходеем. И, кстати... Ты про моё предложение помнишь? Насчёт посидеть? — Ага, — откликнулся Саша, который, конечно же, не забыл про приглашение попить пива после работы. — Помню. Только я сегодня опять никак... Ты уж извини. Другу обещал с переездом помочь. — Ну да, ну да, — состроил понимающую мину Глухарёв. — Друзья — это святое. Но предложение в силе, если что. Маякни, как созреешь. — Обязательно, — пообещал Саша, вышел и, закрыв дверь, позволил себе поморщиться. *** — Санчо, ты куда пропал? — спросила трубка голосом Ткачёва. — Я у школы. — У школы? — насмешливо уточнил Паша. — И чего там? Завуча поджидаешь? Или классуху? Решил припомнить им детские обиды? — Угу, блин... Ностальгирую... — Не, серьёзно. Ты чего там трёшься? — Как чего? Толкача вашего пасу. Иваныч же попросил... — А-аа, точно. Я и забыл. И как? — Да никак! Не будет его, походу. Уроки закончились, малолетки щас бычки дошмалят и разбредутся. Ещё полчасика покараулю и поеду. Зря только время теряю. — Ага, ну ладно. Давай. — А ты чего хотел-то? — спросил Саша, но Ткачёв уже отключился. Саша вздохнул и отхлебнул пепси из открытой минуту назад банки. Интересно, что там с задержанным? Допросил его Глухарь или нет? Четыре часа прошло, по идее, должен был. Пальцы рассеянно побарабанили по рулю. Назойливое внимание начальника следствия к своей персоне уже начинало конкретно напрягать. Шуточки-прибауточки, настойчивые приглашения встретиться в неформальной обстановке. Вопросы издалека: будто между делом, будто невзначай. За дурака держит? Саша мало чего рубил в чужих мотивациях, но после истории с пропажей оружия чутьё на подставы у него обострилось до предела. Да и вообще, чтобы понять, что чистота глухариных помыслов нуждается в проверке на вшивость, много ума не надо. Ясно же, как божий день — в соратники вербует. Засланным казачком к Карпову. Антошин не справился, решил с другой кандидатурой поработать. А что, ловко! Новенький, молодой, глупый — идеальный вариант. Да только хрен ему. Перебьётся. Степнов в резиденты не нанимался. За полтора месяца в «Пятницком» Саша худо-бедно разобрался в хитросплетениях отношений внутри отдела и довольно быстро определился, чья позиция ему ближе. Все, кто так или иначе были осведомлены о противостоянии двух начальников подразделений, делились, согласно своим предпочтениям, на три неравных лагеря: болельщики Глухарёва, команда Карпова (в которую входили почти все опера и малая группа сочувствующих) и, наконец, самая многочисленная категория — наблюдатели. Этим в принципе было пофиг, кто в итоге окажется сверху, их забавляла сама ситуация и прилагающиеся к ней спецэффекты. Ни один уважающий себя гадюшник не может обойтись без кривотолков, а пикантная тема «кто кого в результате нагнёт», как никакая другая, великолепно подходила для пересудов. Обитатели ОМВД «Пятницкий» высоко несли знамя образцово-показательного террариума. При выборе стороны «баррикад» Саша меньше всего задумывался над этической стороной вопроса. Он вообще с этикой был на «Вы». Просто... Просто ему не по душе пришёлся Глухарёв. Лысому майору нельзя было отказать в уме, но Саше он всё чаще напоминал капризную примадонну, которая, быть может, и хороша, если смотреть на неё с последнего ряда амфитеатра, а вот подходить ближе явно не стоило. Сквозь густой слой показного дружелюбия и гуттаперчевых улыбок просвечивал махровый эгоист, самовлюблённый и заносчивый сноб с синдромом непризнанного гения. Фальшивка с претензией на класс. Саша не жаловал подделки. Карпов обладал классом в полной мере, но, в отличие от Глухарёва, отнюдь не стремился выставлять его напоказ. Напротив, со стороны Стас казался тем ещё подарком — грубый, скупой на эмоции, циничный. Тяжёлый немигающий взгляд рептилии и напористость бульдога не добавляли ему симпатий. Большинство окружающих видело в нём лишь отморозка, беспринципного ублюдка, готового идти по головам во имя достижения своих неблаговидных, корыстных целей. Саша не раз и не два слышал подобные разговоры и поначалу даже был склонен с ними согласиться. К счастью, заблуждение длилось не долго: природная наблюдательность и привычка оценивать людей по поступкам сделали своё дело. Карпова сложно было заподозрить в человеколюбии, а его методы не отличались гуманностью. Он запугивал, угрожал, а иногда и пытал. Попавшему под его пресс приходилось ох как несладко. Его поступки мало кто одобрял, ещё меньше было тех, кто считал подобные методы приемлемыми, однако никто — никто! — не мог оспорить тот факт, что Стас всегда добивался результата. Чистюли и моралисты брезгливо морщили носы, но, попадая в сложные ситуации, все, как один, бежали за подмогой к Карпову. Не гнушались просить, некоторые так даже требовать, а, получив желаемое, тут же стремительно теряли память. Грёбаные лицемеры! С Сашей, возможно, было что-то не так, но он прекрасно понимал Стаса. Изнанка жизни, с которой ежедневно сталкивались опера, не оставляла места абстрактному милосердию, а попадающие к ним экземпляры были весьма далеки от святости. Карпов жесток, но его жестокость рациональна и хладнокровна. Он не мучил из желания мучить, не бегал по отделу с руками по локоть в крови и всегда был готов предоставить выбор. Если же кто-то оказывался настолько туп, что не мог воспользоваться шансом, то... Тут уже «а-ля гер, ком а-ля гер». Насилие не развесные карамельки, ровно не отсыпешь, увы. У Карпова было чему поучиться: практичности, целеустремлённости, твёрдости, отсутствию сантиментов. Саша взял на себя труд присмотреться и, в отличие от многих, сумел увидеть за всем этим внешним «парадом беспредела» умело выстроенную систему с логичной структурой и жёсткими, но честными правилами. «Чёртов упырь» оказался человечнее и справедливее любого из многочисленных «борцов за добро», храбро выступающих на словах, но сливающихся при столкновении с реальностью. А ещё Саша Стаса... жалел. Нелегко, должно быть, постоянно чувствовать всеобщую неприязнь и, неся на себе клеймо изгоя и отщепенца, упорно следовать по единожды выбранному пути. Выдержка и гордая независимость Карпова внушали уважение, а его готовность бескорыстно помогать даже тем, кто плевал ему в след, вызывала в Саше что-то близкое к восхищению. Он не всегда понимал Стаса, обижался, а порой даже злился, регулярно получая от Карпова нагоняи и выволочки, но ни разу не задумался о том, чтобы уйти: перевестись в другой отдел или вообще подать рапорт на увольнение. Напротив, Саша считал, что ему крупно, по-настоящему повезло. И дело даже не в намёках, которыми его щедро осыпали приятели. Нет, нет и ещё раз нет! Причина в том, что ему нравилось в «Пятницком». Впервые нравилось приходить на службу, нравился коллектив и — подумать только! — нравился начальник. Проблем на подведомственной территории хватало: дрались, воровали, ширялись тут не меньше, чем в любом другом столичном районе. Нынешние сослуживцы были далеко не ангелы: и с делами химичили, «договариваясь и решая вопросы» в нужном им направлении, и подследственных лупцевали только в путь! Ну, и позлословить или там бухнуть на халяву мало кто из «пятницких» оперов отказывался. Но! Люди работали! Реально работали, а не создавали имитацию, прикрывая жопу бумажками и перекладывая свои обязанности на удачно подвернувшиеся плечи, как это нередко практиковалось в «Мневниках». Здесь не считали нормальным косить от дел и на волынщиков вроде Антошина смотрели с презрительным неодобрением. Просиживать штаны, пока другие пашут за троих — западло, а подгадить своему брату-оперу, свалив на него вину за собственные огрехи, настучав начальству или — упаси бог! — людоедам из УСБ, и вовсе немыслимо. Такое паскудство в «Пятницком» не спускали. Урод, провернувший подобное, вылетал с работы и до конца жизни икал, вспоминая свою скотскую выходку. И это ещё если сильно повезло, а то ведь разные несчастья с человеком случаются. В машине с незаглушённым движком заснул и задохнулся или на разлитой по кухонному полу сметане поскользнулся, да и приложился височком о табуретку — ай-ай, что ж ты так, мил человек, это ж надо, горе-то какое! Вечная память товарищу, земля ему стекловатой! Ты мог быть уверен — здесь тебя не подставят и спину твою прикроют. А ещё помогут советом, подбодрят добродушным матерком и выручат до зарплаты. Тебе простят твою задиристую дурость — «Да, ладно, Сань, фигня. Проехали!» — с метким остроумием окрестят «сыном полка» и незаметно проследят, чтобы не вляпался сгоряча в какое-нибудь откровенное дерьмо. Тебя примут. Тебя примут, и ты поймёшь, что год в «Мневниках» был прожит тобой не напрасно. Теперь ты легко отличал мента от «мусора» и видел разницу между работой и «работой». Обладая живым воображением и неугомонным характером, а проще говоря, «шилом в жопе», Саша осознанно пошёл в «менты». Романтика милицейских будней, так увлекательно описанная в детективах и показанная на экранах, с самого детства манила в мир приключений, в мир погонь, перестрелок, драк. В мир настоящей мужской работы — суровой, опасной, но значимой и чрезвычайно интересной. На деле же бытие опера на территории обернулось презануднейшей и утомительной рутиной. Бесконечным бегом по кругу между показательным рвением по бумажкам, «для отчётности», и минимальным результатом на выходе. Рейды, суточные дежурства, проверки и вздрючки вышестоящего начальства за зарплату размером... Ой, давайте не будем о грустном. Одним словом — болото. Сиди и не квакай. Вкалывая в «Мневниках», Саша неоднократно жалел о принятом когда-то решении, и только природное упрямство и приобретённая привычка не пасовать перед трудностями удерживали его от увольнения. Однако, попав в команду Карпова, он понемногу начал понимать, что не всё так однозначно, как ему виделось раньше, что даже в такой, на первый взгляд, безыскусной, работе есть масса нюансов и возможностей делать то, о чём когда-то мечталось.