Опер Haute Сouture

Изменения в личной жизни Карпова стали мини-сенсацией для обитателей «Пятницкого» и персональной звонкой оплеухой чрезмерной самонадеянности Степнова. Он-то думал — да чего там! — был уверен, что никакой «личной жизни» у Стаса в принципе не существует. Карпов дневал, а порой и ночевал на работе и казался загруженным проблемами по горло: постоянно куда-то ехал, что-то решал, вникал, устранял, улаживал и разруливал. А если не ехал, то сидел в своём кабинете и писал-писал-писал, заполняя таблицы, составляя отчёты, просматривая и подписывая бесконечный поток документов и отвлекаясь только на то, чтобы отдать необходимые приказы и распоряжения. Саша ни разу не видел Стаса праздно шатающимся по отделу, никогда не слышал, чтобы он вёл разговоры, которые не относились бы к делу, и искренне считал Карпова одержимым работой. Женатым на ней трудоголиком. Какая уж тут личная жизнь? И вдруг этот работяга, этот... этот памятник служебному долгу появляется в отделе с такой рожей, что хоть святых выноси! …Накануне Саша заступил на дежурство. День прошёл без эксцессов, зато ночью Степнова несколько раз дёргали на вызовы. Последний случился уже под утро, и на планёрку Саша не успевал. Однако, вернувшись в отдел, услышал, что «оперативку» перенесли — вроде Карпова срочно вызвали в Управление. Подробности Саша расспрашивать не стал. Во-первых, меньше знаешь — крепче спишь, а всё, что непосредственно его касается, до его сведения доведут и без лишних телодвижений. А во-вторых, уже несколько раз Саше показались странными выражения лиц тех оперативников, с которыми он заговаривал о Карпове. Странными — если не сказать больше. Было похоже, что парни с трудом сдерживают ехидные усмешки, а за спиной втихомолку посмеиваются. Вымотанный беспокойной ночью Степнов находился как раз в том звеняще-полусонном состоянии, когда слова доходят с задержкой, смысл сложных фраз теряется, не задевая мозг, а разгадывать сложные ребусы о том, что это вдруг так развеселило народ, организм категорически отказывается. В ожидании начальника Саша неосмотрительно присел на стул возле лестницы, ведущей в курилку. Глаза сами закрылись, усталое сознание успокаивающе выдало, мол, это только на минуточку… Разумеется, он отрубился сразу, как только сомкнул веки. Наверное, Саше снилась работа. Во всяком случае, голос Пономаренко во сне звучал естественно и очень убедительно, совсем как в жизни — ни слова в простоте, ни дня без сарказма. Дима Воронов тоже поддакивал ему весьма похоже. — Надолго Стас в РУВД, не говорил? У меня дела вообще-то, — это Дима, более ответственный или беспокойный. Юрец в этом плане сдержаннее, без лишней суеты. Его кредо — махровый фатализм. Все потихоньку перенимают его крылатые выражения: «Мир спасёт не красота, а нужная доля похуизма» или «Не суетись под клиентом, а то помрёшь уставшим». Вот и теперь он никуда не торопится. — Не говорил. Забей, если бы ему нужно было, он бы тебе и на утюг дозвонился. И вообще, у него такая физия была… даже не знаю. Довольная, что ли. Сытая, вот. И он спокойный был, как... как... Ну, представь себе нажравшуюся до отвала акулу. Воронов, кажется, изо-всех сил постарался представить непривычную картину. Уточнил: — А с чего это вдруг он такой довольный? Ночью наши нарыли что? — Нет, я думаю, Ткачик был прав. Радар у него, что ли, настроен? Даже я не верил, что получится. О, Санёк, здарова! Спишь прямо под кабинетом начальника? Что, ночка выдалась бурная? Саша разлепил глаза, пытаясь понять грань между сном и явью, но сделать это было нелегко. Он сидел, совершенно неприлично развалившись на стуле, съехав наполовину и раскинув ноги в стороны. Шея немилосердно затекла, страшно хотелось пить. Саша осторожно повертел головой по сторонам, с силой потёр лицо ладонью, словно умываясь, и только потом сипло переспросил: — Чего? Ночь? Не, не очень. Немного сумбурно, но без жести. А Стас ещё не вернулся? Юра ткнул локтем Диму в бок и со значением хмыкнул: — Вот, а я о чём! У Ткачика глаз-алмаз! — и, повернувшись обратно к Саше, подмигнул: — Ну, давай, колись. Как, чё, понравилось? — Что понравилось? — Саша вытаращил глаза. Ему показалось, что он ещё не проснулся, потому что понять, что от него хотят, был не в состоянии. — Дежурить на сутках? Я ж не в первый раз. — Дежурить на сутках, — повторил Пономаренко, — это что-то новое в любовном лексиконе нашего двора. — Каком лексиконе?! — Степнову уже казалось, что он не во сне, а в дурдоме. — Ты вообще про что, твою дивизию?! Он вдруг услышал странные сдавленные звуки сбоку, резко обернулся и увидел, что Воронов трясётся и с трудом сдерживается, чтобы не заржать в голос. Но у него это плохо получается. — Радар! Ой, не могу, — Дима смахнул невольно выступившие от смеха слёзы. — Откалибруй ты Пашке его радар, а то нарвётесь вы с ним оба. Пеленгаторы! Погоду вам предсказывать. — Нет, чё, правда — ничего? Совсем? — разочарованию Юры, казалось, не было предела. Как будто у ребёнка игрушку отняли. — И даже не целовались? — Кто, я? Да с кем? Нет, стоп! Ты же не серьёзно сейчас? — до Саши, наконец-то, дошло, кого ему так упорно снова сватал Пономаренко. — Конечно, дядя Юра шутит просто, — грозно сдвинув густые чёрные брови, заявил Воронов. Смешинки ещё бегали в его глазах, но он старался держаться и даже исподтишка погрозил Юре кулаком. Пономаренко раскрыл было рот, но опасный глупый вопрос так и не сорвался с его языка. То ли он вовремя сообразил, что не Сашу об этом надо спрашивать, то ли его отвлёк шум возле дежурки. Вернулся Стас, на ходу привычно здороваясь, и его сразу же окружили те, у кого были самые срочные дела. Саша остался сидеть на стуле и разглядеть начальника смог, лишь попав в кабинет. Вот тут-то его и накрыло... Зрелище было незабываемым. Давно сложившийся, привычный образ поблёк и истаял, уступив место какому-то другому незнакомому Стасу. Новый Стас будто никогда и не работал в «Пятницком», существовал вне его стен: навещал родных и знакомых, встречался с друзьями по вечерам. Шутил и смеялся, беседовал на отвлечённые темы. Соглашался и спорил, помогал и сочувствовал. Любил... Жил... Этот новый Стас отдавал и получал сторицей. Увлекался и увлекал: улыбкой, взглядом, прикосновением. Жарким шёпотом на ухо в ночной тишине... Нуждающийся и необходимый. Желающий и желанный. Это был чей-то Стас... Чей-то... Чужой. К такому жизнь Сашу не готовила. Кабинеты гудели, как ульи, в оперской, словно в день зарплаты, царила атмосфера воодушевления и душевного подъёма, а Саша... Саша мечтал забиться в угол, закрыть глаза и зажать ладонями уши, чтобы не видеть дурацкие улыбки и не слышать, как сослуживцы обмениваются тихими репликами, искренне радуясь за Стаса. Ему, наверное, тоже стоило порадоваться, хотя бы тому, как коллектив переживает за командира, но... Саше хотелось домой, в тишину. Или башкой о стенку. Или ворваться в кабинет к Карпову, схватить его за грудки и трясти, трясти как грушу, пока выражение убийственного самодовольства не исчезнет с ненавистного лица. Ненавистного? Он подумал, ненавистного? Нет! Это не так! Конечно не так! Просто... Это, блядь, нечестно! Тупо нечестно! Стас принадлежал работе и им, его операм! Только им и никому больше! Вернувшись домой, Саша понял, что заснуть не получится. Включил приставку, нашёл среди игр какую-то отвязную стрелялку и, выбрав персонажа пострашней, несколько часов к ряду мочил всех подряд: и врагов и союзников — не желая объяснять свои действия даже самому себе. А ещё через день на планёрке Карпов вновь выглядел как... Карпов. Сосредоточенность и предельная собранность, ровный голос, сухие и чёткие команды. Лишь в глазах, в самой их глубине притаился отблеск недавней сытости, который Саша предпочёл не заметить. Он вообще решил считать произошедшее сном, недостойной внимания случайностью. Ошибкой. Ведь все имеют право на ошибку. Взглядов, которыми обменялись между собой Паша с Юрой, Саша не видел. И, конечно, не слышал глубокомысленного Диминого: «Дела-а...»