Опер Haute Сouture

В кабинет к приятелям Дима с Юрой зарулили в поиске, чем себя занять до банкета. Все ждали отлучившегося по делам Стаса и того заветного момента, когда можно будет уже припасть к накрытым столам, а пока коллективно валяли дурака, развлекаясь, кто как умеет. — …Заведут. — Не заведут. — Заведут. — Да хер там. Виу-виу-виу, доносилось в открытую форточку. Дима листал журнал. Со стула, на котором он устроился, двор был виден как на ладони. Там, во дворе, двое патрульных пытались вернуть к жизни старенький служебный УАЗик. Один из «пэпосов» ковырялся под капотом, на всеобщее обозрение был выставлен его зад, туго обтянутый серыми форменными брюками. Второй сидел в кабине и по отмашке первого включал зажигание. Стартер свистел и захлёбывался, патрульный в кабине морщился, а филейная часть погружённого в реанимационные мероприятия задиралась всё выше и выше. — Заведут. — Не заведут. — Слушайте, вам не надоело? — Савицкий отвлёкся от разложенных на столе бумаг и посмотрел на прилипших к окну Юру и Пашу. — Полчаса уже спорите. — Неа, — откликнулся Паша и вернулся к словесному пинг-понгу: — Заведут. — Не заве… УАЗик взревел раненым зверем. Паша повернулся, наградил Юру ухмылкой, но обратился не к нему, а к Савицкому. — В твоём полку прибыло, Ромыч. Ещё один оракул. Дима спрятал усмешку за журналом. Намёк был более чем прозрачен. Накануне Савицкий полдня потратил, предрекая Ткачёву всевозможные кары. — Карпова кондратий хватит, когда он твой вернисаж увидит. И это я ещё молчу про самоуправство. С огнём играешь, Ткач. На самом деле всё вышло с точностью до наоборот — Стасу идея понравилась. Постер с красоткой в бикини он, конечно, велел убрать, но в целом концепцию одобрил. Обошёл зал по кругу, надолго залип у плаката «Овладею!», с уважением разглядывая работягу с болтом, и высказался в своей неподражаемой манере: — Да, Ткачёв. Фантазия у тебя кипучая. Эту бы энергию да в мирных целях. В общем, затея получила зелёный свет, а Паша — законное право глумиться над лжепророком. Чем он, собственно, теперь и занимался, превратив в мишень для своих острот ещё и Пономаренко. Юра, в отличие от мнительного Савицкого, обижаться не собирался. Он отлично понимал, когда его троллят, и за ответным словом в карман не лез. Дима даже журнал отложил в предвкушении. Юра не разочаровал. — Ром, — сказал он вкрадчиво, — а давай его поколотим. Как однополчанин однополчанину предлагаю. — А давай! — согласился воспрянувший духом Савицкий. Пошарил в столе и выгреб из его недр резиновую дубинку. — Давно пора. Парочка уставилась на Пашу с кровожадным ожиданием. Паша в ответ сделал вид, что всполошился. — Но-но, двое на одного? Димон! — Ну нет, — Воронов включился в игру. — Я — рефери. Он поёрзал на стуле, сложил на груди руки и кивнул Юре с Ромой: — Приступайте. — Предатель! — завопил Паша и кинулся за помощью к ещё одному обитателю кабинета. — Санчо! — А ну, отвянь от Сашка! — погрозил дубинкой Роман Иванович. — Его только-только попустило. Не трожь! Дима с Юрой фыркнули в голос почти синхронно. Да уж. С самого утра «Сашок» исполнял. Увидев на планёрке Карпова в «парадке», застыл зачарованным сусликом, да так и просидел всё совещание с открытым ртом, тараща на Стаса свои марсианские глазищи. На планёрке он молчал, зато потом, в курилке, Воронова и Ко накрыло лавиной вопросов. — А Стас форму только по праздникам надевает? — А почему? — А на банкет он останется? — А когда у нас следующий праздник? Степнов выстреливал вопросы пулемётной очередью, не дожидаясь ответов, и при этом ни секунды не стоял на месте: притоптывал ногой, рылся в карманах, перевешивался через перила и вытягивал шею, высматривая что-то в коридоре, и вызывал желание взять его на поводок. После, вплоть до обеда он болтался по отделу, суя нос во все кабинеты, присаживаясь на все подряд стулья в коридоре и тут же вскакивая, кружил, гипнотизируя дверь в кабинет начальника, и угомонился только с отъездом Стаса. Тогда он наконец засел в оперской, вытащил плеер, воткнул наушники и отключился. Пропал из эфира и перестал замечать всё вокруг. Паша угрозу проигнорировал. Подскочил к Степнову и выдрал из его уха наушник. — Саня! Слезай с единорога! Наших бьют, пока ты там по Нарнии гуляешь! — А?.. — Степнов подпрыгнул на стуле. Вид у него был такой, словно упомянутый единорог только что лягнул его со всей дури. — Что? Что случилось? Ткачёв надул щёки, готовясь разразиться возмущённой тирадой, но в этот момент дверь в кабинет приоткрылась и в щель просунулась лопоухая башка Мелешина. — Эй, братва, вы чё тут застряли? Стас давно приехал, все уже в зале. Айда бухать! *** Воронов покривил душой, если бы сказал, что забил на совет Пономаренко. Всё же Юра был его другом, проверенным годами напарником, которому Дима доверял и чьим мнением не мог пренебречь. Однако последней каплей, перевесившей чашу его скептицизма, оказались не доводы Пономаренко, а короткий и, на первый взгляд, проходной разговор с Савицким. Посетовав в сердцах на неугомонного друга, в ответ Дима получил неожиданное. — Да, — сказал Рома, — Ткачик меня тоже достал. Но знаешь... Он сделал паузу и замялся: покрутил между пальцев сигарету и покачал головой, словно сомневаясь, говорить или нет. — Возможно, они не так уж неправы. Я, конечно, не берусь утверждать, но Карпов... — тут он снова замялся. — Как хочешь, Димон, но... по-моему, что-то там есть. Договорив, Рома пожал плечами и посмотрел на Диму сконфуженно: дескать, прости приятель, но вот такие дела. С большим трудом Воронову удалось не вспылить. Позже, понаблюдав за Карповым, он понял, что его разозлило. Друзья оказались куда проницательнее Димы. Юра и Паша, и даже Рома — человек-сомнение, тот, кого личная жизнь начальника волновала в последнюю очередь, и он заметил, что со Стасом что-то не то. И только он, Дима, оставался слепым как крот. Карпов, конечно, не Степнов, его так просто не вычислишь. Такой аргумент вполне проканал бы за оправдание, но толку-то? Отмазываться подобным перед друзьями было смешно, а перед самим собой так и вовсе — тупо. Лажанул ты, товарищ майор, первый зам. Проебал вспышку. Факт. Сожалеть было поздно, да и не водилось за Вороновым привычки о чём-либо долго сожалеть. Потому он, пусть и не сразу (для подобного нужно иметь известную степень гибкости, а у него с этим были некоторые проблемы), всё-таки плюнул на загоны и добавился в группу сталкеров. *** — За жесть! Короткий, как выстрел, тост. Кивок подчинённым — можно! Глубокий выдох и водку залпом. До дна. За жесть! Стас восседал во главе стола. Скупые жесты, лаконичные фразы. Острый, но не лишённый иронии взгляд, усмешка на бескровных губах. Карпов, как он есть — уравновешенный, спокойный. Слишком. Перестав упираться, Воронов заметил то, что должно было броситься в глаза сразу: Стас культивировал в себе хладнокровие, заставлял себя быть таким — сдержанно-ровным. Получалось неплохо, но теперь Дима видел. Улавливал эту заданность, принуждение себя. Карпов как будто боялся проколоться и врубил самоконтроль на максимум: движения выверены, каждое слово взвешено. Под стать и голос — без полутонов, бесстрастный. И мимика. Идеальный баланс. Слишком. Тосты, как это принято у оперов, следовали один за одним почти без перерывов. Выпитое раскрепощало, развязывало языки: все говорили одновременно, гомонили, перебивая друг друга, смеялись — гвалт стоял как на рынке в торговый день. Карпов в разговорах не участвовал. Откинувшись на стуле и сложив на животе руки, он поглядывал то за окно, то на всеобщее жеребячье веселье. На Степнова тоже смотрел. Как на всех... и всё-таки по-другому. Линия челюсти становилась твёрже, а в глазах... Воронов не знал, как назвать этот взгляд. Озадаченный? Безысходный? Как у человека, перед которым встала проблема, справиться с которой он не надеется. Смотрел так... блин, невозможно было его понять — и решительно, и внимательно, и будто борьбу с собой вёл. И проигрывал. Раздумывать, что бы всё это значило, Дима остерегался (ему и увиденного хватало для охуения по всей длине), но в одном убедился окончательно — история с Антошиным Стаса ничему не научила. Прав оказался Ткачёв: грабли — они такие... грабли. К Степнову, к слову, никто не цеплялся: остроты и солёные шутки, которыми обменивались опера, не задевали его даже краем. И дело было не в отсутствии поводов (их-то как раз имелось в избытке) и не в присутствии Стаса (что выглядело бы логично), нет. Причина крылась в сочувствии. В мужской солидарности, том самом чувстве локтя, которое... «Я понимаю, приятель. С бабами та же хрень. Сам через это прошёл и, знаешь, что уяснил? Все эти птицы высокого полёта, они... Да ну, нафиг, в общем. Лучше синица в руке». Или: «Слушай, ты хороший пацан. Не лезь туда, где висит табличка "Осторожно! Убьёт!" Ты ж сам потом... Поверь опыту бывалого ходока — не стоит туда заглядывать». Поведение Степнова — лихорадочное веселье, искусственные улыбки и пластмассово-радостный смех — не казалось неадекватным. Ведь ни для кого уже не было секретом, что мальчишка серьёзно влип. Угораздило парня, эх... Ни для кого, кроме Стаса. Почему? Чёрт знает. Паша объяснял эту странность заковыристо: типа чувства глаза застят, личное мешает смотреть на вещи трезво, и вообще, все влюблённые слепы. Влюблённый Карпов, а? Нехило. Дима такие «вотэтоповороты» всерьёз не воспринимал, тем не менее, готов был спорить на что угодно: Стас действительно не замечает, что происходит со Степновым. Точнее, не врубается. Удивительно, да? Но факт. На то, как Паша кладёт руку на плечи и прижимает к себе Степнова, Карпов взглянул без интереса, ни на йоту не изменив скучающего выражения лица. Только шеей повёл, словно ворот рубашки резко стал ему мал, и отвернулся. Ещё через пару минут он поднялся из-за стола. — Ладно, орлы. Отдыхайте. — Стас, ну ты куда? Чего так рано-то? — раздалось со всех сторон. — Настало время для безобразий, — глухой смешок, будто пёс лениво брехнул из будки, но Дима всё-таки уловил закипающую в этой насмешливой интонации желчь. — Начальству пора и честь знать. Прикрытый шуткой сарказм предназначался всем, а предупреждающий взгляд одному Воронову — поглядывай! И на этом всё. Эмоции под замок. Бесповоротно. После его ухода Степнов моментально скис. Вот уж по чьей физиономии можно было без проблем отследить градацию: неуклюжее оживление сменилось растерянностью, растерянность — смятением и подавленностью. Он перестал улыбаться, вывернулся из дружеских объятий, а затем и вовсе тихо свалил курить. Из курилки он вернулся задумчивый, пересел на место напротив и замолчал окончательно. А потом потянулся за зубочистками. *** В искусстве травить анекдоты Ткачёву не было равных. — ...швыряет гандоны аптекарше: «Заберите свои презервативы! Они рвутся!» И такой сварливый старческий голос из очереди: «Вот-вот. А ещё мнутся и гнутся». — Западло с нами, да? Не нравится? — громко сказал Степнов. Смех оборвался на самой высокой ноте. Три пары глаз уставились на Сашу. Крайне озадаченно. — Сань, ты чего? — осторожно поинтересовался Ткачёв. — Одному лучше... с бумажками своими... Конечно, ага. Мы-то... Зачем с нами... ску-у-учно... Это точно не было ответом, Степнов разговаривал сам с собой. Он по-прежнему пялился в стол и сосредоточено гонял пальцем по столешнице обломки зубочисток. — Ты про Стаса, что ли? — первым сообразил Юра. — Так он никогда не засиживается. — Почему? — Саша поднял голову, уставился на Юру и немного свёл брови вместе, словно натолкнулся на что-то ему непонятное. — Почему? Воронов проглотил смешок, подумав, что если бы отделовские девицы, тайно вздыхающие по Степнову, увидели сейчас своего любимчика, они бы точно пришли к убеждению, что не зря называют его между собой щенком. Сейчас герой девичьих фантазий выглядел, как щенок-брошенный-несправедливо-обиженный-и-несчастный. Юра ухмыльнулся: — Да кто ж его знает? А сам чего не спросишь? Ссыкотно? Ну молодца, Юрец. Наехал, подъебнул и взял на слабо парой фраз. Дима пнул его под столом, но было поздно. Степнов вспыхнул. — Спрошу! Он резко вскочил, покачнулся, схватился рукой за край стола, и стало ясно, что пацан прилично накидался. — Спрошу! — повторил он и, не разбирая дороги, рванул на выход. — Эй, стой! Куда? — окрикнул его Воронов. Подняться не получилось из-за повисшего гирей Савицкого.— Куда ты, балда?! Степнов! — Оставь его, Дим, — подал голос молчавший до этого Паша. — Пусть идёт. Проследив, как Степнов исчезает за дверью, Воронов повернулся к приятелям. — Ну и зачем? Паша с Юрой обменялись взглядами и залыбились, как два замысливших недоброе психа. — Пошла Красная Шапочка в лес... — загадочно начал Юра. — Встретила волка... — подхватил Ткачёв. — Угу. Тут ей и пиздец, — закончил сказочку Дима. — Запомним её молодой и красивой. — Да нифига! — хохотнул Паша. — Наша Шапочка зелье храбрости на грудь приняла, и теперь она — дерзкая чикса. Спорим, она волка поцелует? Потому как не волк это, а заколдованный принц. — Не сработает, — уверенно заявил Юра. — Чего не сработает? — Поцелуй не сработает. Принц сильно заколдованный. Тяжёлый случай. Тут взрослые меры нужны. Глаза Ткачёва масляно блеснули. — Минет? — жарко выдохнул он, подвинулся к Юре и положил руку ему на колено. — С проглотом? — Ну-у... — прикипев взглядом к ползущей вверх по его ноге ладони, Юра облизнул губы. — Для начала сгодится. — Э, завязывайте! — возмутился Дима, заметив, что шутка принимает совсем уж неприличный оборот. — Дома миловаться будете, озабоченные. Паша лукаво улыбнулся и подмигнул Юре: — Ревнует? — Ревнуешь, Димон? — переадресовал вопрос Пономаренко. Вот придурки. Воронов оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что за ними не наблюдают, и состроил скорбную мину. — Опасаюсь. Вдруг это заразно? Насмотрюсь щас на ваш порно-фестиваль и Савицкому вдую. — А? — встрепенулся Рома. — Спи, Ромыч, я ещё не в кондиции. Друзья заржали, как ненормальные. Идиоты.