Опер Haute Сouture

— Зачем? — Не помню, чтобы я соглашался делать работу за СК. — Когда узнал? — В тот же день. — Быстро. Не ожидал. — Конечно ты не ожидал. Расчёт был на другое. Пока я подниму связи, найду подходы, пока пойму, что твоя ушлая контора умыла руки и спихнула дело в СК... Неделя, не меньше. А ты тем временем успеешь провернуть свой гениальный план. Дать бы тебе в морду. — Дай, если хочешь. Оправдываться не буду. Ты вентилировал вопрос и сам понимаешь, что у нас не горят желанием включаться в разработку. В Следкоме тоже не спешат: передали дело молодому следаку, и теперь оно, по всей вероятности, уйдёт в висяки. А парни продолжат пропадать. Сами эти мрази не остановятся. — Мне плевать. — Не пытайся казаться циничнее, чем ты есть. Если бы это было так, ты бы не повёл людей в клуб. И сам бы не пошёл. Чего ты добивался, может, объяснишь? — Смешно. Что ещё рассказать? Чем болею? Сколько денег в кармане? — Извини, но ты злишься, и я почти уверен, что злишься не на меня. Есть ещё что-то. — А я уверен, что это не твоё дело. Без «почти». — Я знаю, тебе не всё равно. Сколько трупов ещё нужно, Стас? Мы должны... — Только не надо давить на сознательность. Мне её в детстве отдавили. Нет никакого «мы». — Это я уже слышал. — Ты слушал, но ни хрена не слышал. Но мне нетрудно повторить: Степнов не подходит для этой работы. Вообще никто из моих людей не подходит. Риск не на нашу зарплату. Хочешь устроить маленькую победоносную войну? Флаг в руки. Меня не агитируй. — Стас, ты прекрасно знаешь... — Егор, я прекрасно помню, как один раз позволил себя уговорить, а вы, комбинаторы хреновы, моего парня едва не угробили. Второй такой глупости я не совершу. Нужна информация — бери в оборот обслугу. Управляющего, или кто там у них... Охрану. — Я не могу допросить их официально. — Мне тебя учить, как добывать показания в частном порядке? Тихое место подсказать? — Это не мой метод. — Знаешь, в чём между нами разница? Тебе главное, чтобы формальности были соблюдены, а мне — чтобы мои люди были живы. Живы и сыты. Тогда и я буду живой и приятно румяный. — Ладно, я тебя понял. Тем более что весь этот разговор не имеет смысла — Степнов уже засветился. Придётся найти другой вариант. Что ж... Будь здоров. — И тебе не хворать. *** Кабинет начальника СКП тонул в полумраке; горела только настольная лампа, освещая разложенные на столе документы. Стас сидел в кресле, рассматривал нагромождение папок и обдумывал дилемму: запереть дверь, достать бутылку из тайника и напиться или всё-таки поехать домой и уже там, вдали от посторонних глаз, отвести душу. Принятию решения мешало ощущение... уверенность, что будет только хуже. Алкоголь купировал головную боль, снимал усталость, но вместе с тем притуплял осторожность и сдержанность, а этого Стас не мог себе позволить. Опьянев, он становился мнительным, опьянев сильно — агрессивным, искал, на ком выместить злость, и зачастую находил. Срывы редко обходились без последствий, аукались проблемами и тягостным чувством вины. Он до сих пор не забыл, как, не рассчитав в пьяном угаре силу, одним ударом убил беснующегося в «обезьяннике» наркомана. Да, случайно, да, отморозка и никому не нужную шваль — доводы звучали разумно, но облегчения не приносили. Он видел много смертей и сам убивал, всегда твёрдо зная, почему и за что. И чтоб вот так, походя, прихлопнуть человека, как клопа... Потеря контроля пугала. Стас всерьёз опасался, что когда-нибудь выкинет такое, от чего уже не сможет отмазаться, и тогда — прощай, карьера, здравствуй, скамья подсудимых, или того хуже — психушка. Признают невменяемым и запрут в стационаре, как социально опасный элемент. Провести остаток жизни привязанным к кровати, пуская слюни и испражняясь под себя... Милосерднее пулю в лоб. По трезвому ни рассудок, ни память его не подводили, хотя о последнем, наверное впервые, Стас жалел. Лучше бы да: впасть в беспамятство, забыть вчерашний вечер, как дурной сон. Тогда бы не тянуло нажраться, чтобы выкинуть из головы яркие, словно калейдоскоп, картинки. Ошибка. Он ошибся с самого начала: радикально подкорректировав план Егора, полагал, что минимизировал риски. Напрасно. Надо было отказаться. Повод был. Егор темнил, от Стаса не укрылись и слишком честный взгляд, и аккуратная расплывчатость ответов. Выяснить, что осталось за скобками, удалось быстро, спасибо Ирке. Огрызнулась для порядка («Я тебе Золотая Рыбка, что ли? Обнаглел»), но упираться не стала, подняла контакты, и уже к вечеру у Стаса был полный расклад. Теперь, разумеется, он Иркин должник, но это ничего. Свои, как говорится, люди. Сочтёмся. Мысль об уловках Егора коробила, дёргала досадой, но не злила. Его не раз пытались использовать в тёмную, а сколько ещё попытаются — Егор не первый и не последний. Да и мотив понятен. Перфекционист Коваленко ненавидел полумеры, хотел разобраться, и не его вина, что начальство рассудило иначе. Начальники, они везде одинаковые: в руководящие кресла не всегда садятся самые умные, но всегда — осторожные, натасканные держать нос по ветру. Учуяли проблему и перестраховались, отфутболив дело в СК. Очень предусмотрительно. Ведь если браться всерьёз, то эту тему надо со всех сторон копать: и с начала, и с конца, и посерёдке. Копать с усердием, и неизвестно ещё, что выкопаешь. Возможно, поднимешь раскрытие и заработаешь пару бонусов для родного ведомства. Но это в лучшем случае. В худшем — окажешься в эпицентре скандала. Влезешь голыми руками в электропроводку, и шарахнет так, что не только кресла зашатаются, а погоны и головы полетят. Кто добровольно на такое подпишется? Идиотов нет. Стасу следовало взять пример с дальновидных отцов-командиров и послать Егора. Сразу, как стало ясно, что разговоры о шуме в прессе и неизбежных проверках — чистый блеф. Но он не послал и теперь, спустя сутки, прокрастинировал над папками. Битый час зависал в безделье, гоняя воспоминания по кругу и проклиная себя за импульсивность. — Извини, но ты злишься, и я почти уверен, что злишься не на меня. Есть ещё что-то. Проницательности Егор не утратил, как и прежде умудрялся парой фраз убить любое многословие и вывести абсолютно чистый дистиллят. Взгляд «я вижу тебя насквозь» и доводящая Стаса до тихого бешенства великодушная бесстрастность: он о многом догадывался, но, щадя чужое самолюбие, предлагал Стасу самому озвучить причину. — Зачем? Привести в ответ с десяток аргументов не составило бы труда. «Баш на баш», к примеру, чем не вариант? «Ты определил меня на роль статиста, так получи обратку. Не нравится? Ну извини, не я это начал». Или более весомое: «Всего лишь защищаю свои интересы. Этот клуб не моя проблема, но может ею стать. Я должен знать, что происходит у меня под боком». Отмазки, конечно, — дерьмо, и Егор не поверил бы ни единому слову, но формально — не подкопаешься. Можно было... Стас не мог, вот в чём дело. Врать и выкручиваться было противно, сказать, как есть... Исключено. Они и в лучшие времена сохраняли дистанцию, душевный эксгибиционизм Стасу казался полной дичью. «Знаешь, я тут на Степнова запал ненароком. Выебать его не могу, принципы не позволяют, ну и подумал: хоть налюбуюсь всласть со стороны. Подрочу, так сказать, ментально». Интересно, как бы отреагировал Егор? Опешил? Вызвал бы санитаров? Рассмеялся? Стас сам посмеялся бы, но... Это было бы смешно, очень смешно, если бы не было правдой. От первого до последнего слова. Подполковник Карпов, тёртый, здравомыслящий мужик поступил как сумасбродный подросток: забил на осмотрительность, потащился в клуб, втянув тем самым себя и своих людей в дело, от которого за километр разило чем-то гнусным и опасным. И всё это ради возможности без помех поглазеть на мальчишку. Ради желания, эфемерной надежды ещё раз пережить чувства, которые он испытал, сидя над спящим Степновым. Трепет. Волнение. Радость. Тошно. Тошно ощущать себя кретином в сорок долбаных лет. Тошно вот так, одним махом, понять бессмысленность собственных усилий. Напрасно ты загонял себя в рамки и огораживал барьерами. Никто не собирался проверять тебя на прочность. Ты слишком много о себе возомнил. Не сопоставил фантазию с реальностью. Увлёкся. Чёрт, почему здесь так душно?! Стас поднялся рывком, шагнул к окну и, повернув ручку, дёрнул на себя створку. Ветер ворвался в кабинет, дохнул в лицо, оседая прохладой на коже. Стас закрыл глаза и с жадностью вдохнул полной грудью. Очнись. Очнись, или пожалеешь. Нельзя так себя накручивать, это, в конце концов, тупо. Что, собственно, произошло? Ты согласился сходить в клуб. И что? Обычное ОРМ, банальная разведка. Никто не догадался об истинной цели визита. Егор? Егор не в счёт, а остальные... Нет, вряд ли, с твоей-то репутацией. Что же до этих двоих... Лучше об этом не думать. Стас захлопнул окно и пару минут постоял, вглядываясь в своё отражение. Из глубины стекла на него смотрел человек с крепко сжатым ртом и хмурой морщиной между бровями. Этот человек всегда был рациональным, строил свою жизнь как по нотам, без жалости вычёркивая из неё всё, что вредило делу: бесполезные вещи, ненужные эмоции, лишних людей и отношения, которые, как он считал, делали его уязвимым. «Ты всё ещё тот самый Карпов? — беззвучно спросил у отражения Стас. — Или теперь ты другой?» Отражение не ответило. Стас обернулся и окинул взглядом заваленный стол. Ну хватит. Диагностика собственных заскоков занятие, безусловно, полезное, но пора бы вспомнить о насущном. Попытка отвлечься, переключиться на работу, как и все предыдущие, потерпела фиаско: спустя каких-то полчаса Стас в раздражении шваркнул по столу ладонью. Чёрт! Мысли роились, наплывали одна на другую, создавая сумятицу, а где-то на периферии сознания закольцованным видеороликом крутилась одна и та же сцена. ...Ткачёв подаётся навстречу и накрывает ладонью Сашину руку. Он сидит вполоборота, и со своего места Стасу хорошо видно, как раздуваются крылья его прямого ровного носа, а на лицо набегает тень. Нехорошая такая тень. У Стаса даже название для неё есть — «хищная истома». Определение дурацкое и невыносимо пошлое, но очень точно передающее ткачёвские намерения. Он смотрит на Сашу не мигая, пристально и нагло, как будто имеет право так смотреть, так раздевать глазами. Как будто заранее предвкушает, как и в каких позах они проведут эту ночь. А Саша не отклоняется. Не возмущается. Не возражает. Он явно заинтересован и готов... Стас откинулся в кресле и с силой сжал подлокотники. Господи, да что же никак не отпустит? *** Прошлой ночью его накрыло. Вопрос, который за весь вечер так и не оформился в его голове, выбрал именно этот момент, чтобы всплыть на поверхность из гущи бессвязных размышлений. А у голубков-то, выходит, всё тип-топ. Так какого же хрена Степнов приходил к нему, Стасу: жался всем телом, лез с поцелуями и пьяными признаниями? Где он был настоящим: там, в кабинете, или всё-таки после, с Ткачёвым? Пришедший на ум ответ заставил вскочить с постели и, не разбирая дороги в темноте, нестись к холодильнику, на кухню. Рука сама потянулась к бутылке водки, но Стас себя пересилил — взял минералку. Выхлебав полбутылки, почувствовал, что перестал задыхаться. Мысль, однако, никуда не делась: скребла и скребла по нервам, как грубый и острый наждак. А что если... Ты Степнова не звал — это так, но кто сказал, что с другой стороны его к тебе не подтолкнули? Тяга твоих оперов к дурацким шуткам тебе хорошо известна. Ты до сих пор не становился мишенью, но всё когда-то происходит впервые. Где гарантия, что это не было подначкой, грёбаным тестом на смелость для Степнова? — А чё, Санёк, слабо тебе к Стасу подкатить? Ты принял всё за чистую монету, а над тобою просто прикололись. Развели как наивного лоха. Программа «Розыгрыш». Улыбнитесь же, блядь! Вас снимает скрытая камера. Стас сжал кулаки, вдавливая ногти в ладони. Очень хотелось кого-нибудь убить. Возможно, даже себя. Выручила привычка ничего не предпринимать в запале. А может, сказался возраст: он не сорвался среди ночи, не прыгнул в машину, не помчался чинить расправу. Вернулся в постель и замотался в одеяло с твёрдым намерением уснуть. Сон не шёл. Стас ворочался с боку на бок, скидывал и снова натягивал одеяло, пробовал даже мысленно разбирать и собирать ПМ... Бесполезно. Словно издеваясь над измученным мозгом, эмоции и логика сошлись в ожесточённом диалоге. — Они пожалеют. — Браво, Карпов! Бей, круши, жги напалмом! Представляешь, как будет весело, когда ты очнёшься на обломках и поймёшь, какую глупость сделал? — Глупость?! Меня держат за идиота. Я должен молча утереться? — Утереться не должен, должен разобраться. Пока одни лишь домыслы. Где факты? — Какие, нахрен, факты?! — Железные. Твои опера, понятно, не подарки, но разве они дебилы? Подобные шутки уже за гранью. Тебя перестали бояться, а главное — уважать? — Хорошо... Допустим, насчёт парней я перегнул. — Допустили. А Саша? По-твоему, он притворялся? Забыл, как отчаянно он за тебя цеплялся? Волнение, с которым он не в силах был справиться, бешеный стук сердца — всё фальшивка? Стояк. Стояк он тоже подделал? — Но он и Ткачёв... Я видел... — Ты видел, да, но что ты слышал? Ты знаешь, о чём они говорили? Саша подавлен и, между прочим, с того самого, «майского» вечера. Может, из-за тебя? Ткачёв — его друг, и, как друг, он не мог остаться равнодушным. — Ну разумеется, не мог. И не остался. Так старался утешить, что ещё немного, и разложил бы Степнова прямо на стойке. Я не должен верить своим глазам? Они давно... — Ладно, пусть так. Но с чего ты взял, что давно? Может, как раз наоборот: ты оттолкнул, Ткачёв подобрал. Логично? Тебе-то, кстати, что за дело? Тебе ведь главное, чтобы имидж не пострадал. Он и не пострадал: ты себе не изменил, всё, можно сказать, сделал правильно. Так отчего же ты лезешь на стены? — Я не лезу. — Ещё как лезешь. И причина очевидна. Это ревность, мон шер. Ревность и зависть. Крутой и решительный Стас Карпов не нашёл в себе смелости рискнуть и вынужден был наблюдать, как вожделенное уплывает в чужие руки. Пока ты, как толстуха на диете, маялся мечтой о пирожном, кто-то это пирожное уже с аппетитом облизывал. Тебя обошли по всем статьям. Вот чего ты не можешь вынести. — Бред. Я не настолько одурел, чтобы включаться в какую-то гонку. Один опрометчивый шаг ещё не значит, что я готов пуститься во все тяжкие. Работа должна оставаться работой. В ней нет места личным пристрастиям. — Работа? Работа — аргумент. Удобная отмазка для того, кто прячет голову в песок, как сраный страус. Да, вот ещё! Если твоя теория верна, то где, скажи, в таком раскладе Юра? Он весь вечер сидел с тобой рядом. Ты заметил, чтобы он ревновал? — Он волновался. — Да, волновался. За Ткачёва. Павел наплевал на твой приказ — Юра знает, чем это чревато. Он лучше всех знаком с тяжестью твоих кулаков. Но ты уходишь от ответа. Он ревновал? — Не знаю. Я не силён в этой хрени. — Вот именно — не силён, зато уже успел вообразить, что за спиной строят козни и плетут интриги. Спустись на землю, Стасик, — мир не вращается вокруг твоей персоны. Всем наплевать, и будет лучше, если с собой для начала разберёшься. Бурный, но по сути бессмысленный и откровенно стрёмный спор с самим собой вымотал, выжал Стаса, как тряпку. Заснул он только под утро и, разумеется, проспал. Бреясь впопыхах, порезал щёку; уже в машине обнаружил, что забыл техпаспорт, и пришлось вернуться; встретил на лестнице соседку с пустым ведром. «Ну всё, весь день псу под хвост!» Планёрку провёл на удивление спокойно, ни разу даже не повысил голос. Хотел, но повода не дали. Притихшие опера зашли на цырлах, сидели смирно, докладывали чётко, тараща в усердии глаза. Ткачёв отсутствовал — отгуливал законный выходной, везунчик херов. Степнов устроился на стуле, стоящем в ряду вдоль стены по правую руку от Стаса, и чувствовал себя, похоже, превосходно. Впрочем, сказать наверняка было нельзя, потому что Стас не приглядывался. Вообще старался по возможности не поворачивать голову в ту сторону, опасаясь, что и без того дурное настроение окончательно уйдёт в минус. По этой же причине свёл планёрку до минимума: выслушал доклады, раздал указания и, коротко рыкнув: «Работать!» выгнал всех из кабинета. Если не везёт, то — глобально. Исходящую от Стаса волну раздражения уловили не только опера. Встреченный в коридоре Тарасов уже открыл рот, собираясь то ли поздороваться, то ли что-то сказать или спросить, но, окинув Стаса быстрым взглядом, сделал индифферентное лицо и молча проследовал мимо. Когда тот же маневр повторила Зимина, Стас счёл за благо отсидеться в кабинете. Незачем светить на весь отдел хмурой не выспавшейся рожей. Сплетен потом не оберёшься. *** По коридору, переговариваясь и весело гогоча, кто-то протопал. «Не мои», — машинально отметил Стас и разозлился. Ты смотри, на каком все позитиве: радуются жизни и не парятся. Только он сидит тут задумчивым барельефом и наматывает сопли на кулак. Жопа скоро примет форму кресла, а он до сих пор не придумал, как вернуть себе прежний, знакомый и комфортный, взвешенно-хладнокровный настрой. Как вернуть, наконец, себе себя. «На кой чёрт мне сдались эти страсти? — в который раз задавался он вопросом. — Жил же я как-то без страстей. И неплохо, в общем-то, жил: зарабатывал бабки, решал проблемы, не ковыряясь в том, что чувствую, варился в отделовском котле. Без усилий заводил знакомства, трахался — опять же без затей. С Зотовым, правда, слегка разгулялся, но это — частности, а в целом — безыскусно. И никаких экзистенциальных смыслов, никакого фрейдистского дерьма. Всё элементарно: вставить деталь «А» в отверстие «Б», пестики-тычинки и тэ дэ. Почему же всё переменилось? Почему, вспоминая вчерашний вечер, вместо обычной скуки я ощущаю глупую, иррациональную тоску? Почему почти на сутки впал в прострацию? Почему, вашу мать, мне хреново?!» Стас встал и вновь подошёл к окну. В тёмном небе висела луна, круглая и бледная, как недожаренный блин. Повыть, что ли? «Хватит. Надо сменить обстановку. Надо хоть что-нибудь сделать, иначе от вопросов без ответов я окончательно свихнусь». Вставляя ключ в замок зажигания, Стас принял решение, что поедет в клуб. Спроси его, для чего, и он не нашёлся бы с ответом. Просто чувствовал — ему нужно. Зачем-то нужно туда вернуться.