Два шага, чтобы тебя возненавидеть

С утра ударили сильные морозы. И носа не высунешь их дома, не то, чтобы дойти до напротив стоящего дома. Примерно через час поезд отправит нас в дальние Дистрикты на Тур Победителей. Надо бы подучить карточки, что дала нам с Китнисс Эффи, но я продолжаю смотреть в окно, будто должно произойти что-то сверхъестественное. Ни тогда, ни после, мы с ней не поговорили. Я упорно прятался в собственном доме, лишь бы не слушать её жалкие оправдания. Думаю, она меня и не искала. А вроде бы всё налаживалось… Мне так казалось. На кухне стоял запах заваренного кофе. На ум приходит мысль о Китнисс, как она не любит эту темно-коричневую бурду. Ненавидит запах кофе, не говоря о горьковатом привкусе на губах, как и меня. Все было её очередной ложью. Нельзя ей верить, ни единому её слову. С чашкой в руке направляюсь наверх, в мастерскую. Комната полностью пропахла красками, открываю створки окна, и мороз врывается в теплую обитель. Глотаю горечь и ставлю пустую чашку на край подоконника. Из ящика достаю давнишние краски, но и их можно использовать на какое-то время. Глаза не сразу выходят лучшим образом, подправляю штрихи и контуры зрачков. И радужки глаз получаются вполне натуральными, как будто они смотрят на тебя, прожигают своим ненавистным взглядом. Смешиваю цвета, чтобы добиться совершенной палитры для туловища. Через двадцать минут трудов, наконец, получается нужный оттенок для окраски шерсти. Наношу на холст последний элемент — хвост. Кончики ушей заледенели, но продолжаю водить кистью по мольберту. И картина уже готова. Много ночей меня посещали вот такого рода сны. Переродки с голодными глазами, готовые разорвать за считанные секунды. Растираю пальцы в надежде согреть. Закрывать окно нет желания, поэтому оставляю его открытым нараспашку, и запах красок сменился на свежий мороз. Залетело несколько снежинок, но не успели они приземлиться, как в мгновение ока тают при комнатной температуре. Спина прозябла, пальцы красные от холода, и шмыг носом принуждает меня спустится за следующей порцией горячего напитка. Не хватало ещё завалиться с температурой. Никто не будет за мной ухаживать, как это делала Китнисс. Вот только настал напряженный период наших отношений. Ни она не хочет видеть меня, ни я уж подавно. Над чашкой клубится туман и он быстро рассеивается, когда иду я в гостиную. Кутаюсь в плед, предварительно захватив кофе со столика. Не вижу смысла включать телевизор, небось одни капитолийские программы, типа «Какие парики сегодня в моде?» или «Что делать в случае, если поломан маникюр?». Сущие кретины. Только и знают, что отправлять детей на арену и воодушевляться зрелищу. Для них наша жизнь точно игра. Бесконечная, никогда не надоедающая. Как впрочем, и смерть тоже. Ещё то зрелище для них — не упустить ни одного момента, когда дети борются не на жизнь, а на смерть, чтобы вернуться домой. От накипевшей злости в руках остаются только осколки фарфора и темный кипяток, растекающийся по белой футболке. Тихий, но настойчивый стук в дверь, и я привстаю с дивана, попутно отряхивая ладони от осколков. Двигаюсь в сторону двери. Мнусь у порога. Кого же могло занести в столь ранний час? Собравшись, дергаю за ручку, подчиняя дверь открыться. Мороз с улицы щиплет кожу, кусает за губы. А на пороге стоит она. Китнисс стоит, не решаясь зайти. А может это я её не пропускаю? Не считаю нужным. Если пришла по делу, то пусть сразу выкладывает. А нет — пускай валит обратно. Серые глаза с печалью смотрят на моё лицо, будто надеются что-то найти там. Её взгляд перекидывается на мои липкие из-за крови и с запахом кофе, руки. Прячу от их её глаз за спину. Ей незачем знать. — Чего хотела? — вышло как-то грубей, чем хотелось. — Эффи просила передать, чтобы через десять минут был на станции. Поезд отбывает ровно в девять. Долгая пауза. Выгибаю бровь, показывая свое недовольство и в тоже время заинтересованность. Хочет сказать что-то ещё, но не решается. Тогда что её держит? — Спасибо, что предупредила. Это всё? — Пит, я… Обрываю её речь, не желая больше слышать оправданий. Надоело! Раз за разом она извиняется за свои поступки, и лучше бы она этого не делала. Ей может быть от этого легче, но другим — никак не лучше. — Видишь ли, мне нужно собраться. Захлопываю дверь перед её носом, прямо перед тем, как она начинала возмущаться. Она ещё будет ставить мне ультиматумы. Сам разберусь, что мне делать, сполна наслушался её никчемных извинений. Порой выводит из себя. Неспешно поглядываю на время. Под горячим потоком из крана смываю кровь с ладоней. На перебинтовку времени нет, так что остается накинуть теплую фуфайку поверх футболки, и с курткой в руках выхожу из дома. Умеренно перебираю ногами, и оказываюсь далеко от Деревни Победителей, где виднеется вагонный состав в нескольких метрах от меня. Около поезда, естественно, никто не ждет. Забираюсь ещё до того, как известили отбытие в Одиннадцатый. В вагоне-ресторане встречаю Эффи с Хеймитчем, причем последней завалился в баре. Эвердин, на удивление, не попадалась мне на глаза и в следующий час. Всю дорогу пресекаю попытки вступить в их разговор, потому сижу, облокотившись на локоть, и вглядываюсь в природный пейзаж, что мелькает за окном. Небо затянуто серым полотном, которое простирается от горизонта и кажется бесконечным. В душе поселилась тоска от вида унылого утра. Все выглядит монотонным: леса, горы, поля. Ни тона цветной колоритности, одна серость. Вот опять этот цвет возвращает меня к ней. Её глаза такие же серые, как это небо над нами. А состояние души, как бесчувственность у тяжело нависших туч. Из глубокой задумчивости выводит до боли в сердце знакомый голос: — Как долго ещё до Дистрикта? Она по-прежнему не замечает меня, что мне играет только на руку — вжимаюсь в кресло, чтоб она не увидела моего присутствия. Продолжаю поглядывать на свое отражение в окне, внимательно вслушиваясь, что Китнисс скажет дальше. Эффи читает целый перечень, что никак не входило в вопрос девушки. Китнисс терпеливо ждет, когда сопроводница закончит и следующий вопрос застает меня врасплох: — Пит в своем купе? Хеймитч переводит свой взгляд на меня. Не настолько напился, раз вникает в суть её вопроса. Делаю неопределенный жест, как бы говоря, мол, не сдавай. — Поди, узнай, солнышко. Здесь, по крайне мере, его и духа не было. Далее тихие уходящие шаги и я выпрямлюсь в удобное положение. — Спасибо. — Не расскажешь, что опять у вас случилось? Ментор протягивает мне бутылку, но я отказываюсь. — Президент Сноу заявился на неделе в дом Эвердин. Хеймитч настораживающе оборачивается, будто кто-то сейчас накинется на него. Кажется, он в мгновение ока трезвеет, былая похмельность испаряется, сменяясь на суровое выражение лица. — Потом поговорим, — отрезает он, и так сидим в полной тишине. До меня туго доходит, что же я натворил. Поезд, возможно, прослушивается, никто не может дать гарантии, что на каждом шаге на нас не направлены жучки. Поспешно трясу головой. Если везде стоит прослушка, то слова скорее всего уже записаны. А это означает, что Сноу с минуты на минуту может заявить о себе. Но ни через секунды, ни через пару минут о Сноу ни слуху, а поезд спокойно движется в предписанном направление. И я понимаю, что волнение напрасно. Если будет надо, мы и так встретимся на завершающем Тур банкете в президентском дворце. Проще будет убрать нас с дороги, нежели тратить средства ради угрозы или светских бесед с победителями. Сноу не расточительный на мелочах, предпочитает, когда жертва сама идет к нему в руки. Я заучил его тактику, знаю наперед его ходы и прекрасно вижу, как мы встали ему поперек горла. И подозреваю, что у него есть план, как убрать нас без лишних помех. И тут, как по заказу, поезд сбавляет скорость. Сам не замечаю, отчего начинаю часто дышать. Мне мерещится, что я слышу разговор миротворцев и их топот к поезду, вот-вот покажется Сноу, стоит дверце открыться. — Прибыли в Дистрикт-Одиннадцать, — подытоживает негромкий голос Хеймитча. Черт, так и до инфаркта можно довести. До конца прихожу в себя, как только первым вываливаюсь на свежий воздух. За мной никто не следует. Вот и славно, хочется побыть одному, привести мысли в порядок после всего случившегося. Ухожу как можно дальше от шумящего поезда, но чтобы его было видно. Осторожно сажусь на траву, вытягивая протез вперед, руками упираюсь в землю. Хоть это и устройство из самого Капитолия, зато недостатков нём явно предостаточно. Не повернуть нормально ногу, не то, чтобы согнуть в колене, с ним не пробежишь и метра, как начинает резать кожу у окончания ноги. Игры всегда берут что-то взамен, но мы получаем одно страдание и ужас пережитого на арене. Завидую тем, кто в коме. У них сны не имеют оттенков, а мы каждый раз вынуждены бороться со страхами, что видим по ночам. Сложно держать себя в руках при свете дня, выкарабкаться на поверхность в ничуть не лучшую реальность, чтобы вновь отдаться в руки кошмарам. Срываю цветок, что расцветал поодаль, по правую сторону руки. Задумчиво кручу между пальцев, пытаясь вспомнить название цветка. Словно память стерли, и забытое не желает возвращаться на свое место. Я смутно ощущаю чье-то присутствие за спиной. Скорее мне показалось, только ветер приносит совершенно другой запах. Этот запах ни сухой травы под ногами, ни аромат изысканных духов, даже ни отбивающий нюх пойло. Этот запах леса, того, что называют свободой. И носителем может быть только один человек. — Тебя заискались повсюду. Надо же, какая забота! Но язвительные слова не слетают с языка, застряв посередине горла. Молчу, дергая траву по ногой, взглядом устремляясь в нависшие над головой тяжелые облака. Их увесистость настораживает меня, к скорому времени пойдет дождь. — Пит? Девушка становится напротив меня, скрестив руки на груди, и вскидывает голову, требуя объяснений. А их у меня нет. Сам не знаю отчего, я резко перестал с ней общаться. Хотя нет, знаю — она оттолкнула меня, накинулась с обвинениями во всех своих грехах, толком не объяснив, что произошло. Нарочито отвожу взгляд на склон леса, что позади неё. Китнисс это злит, видно по тому, как она сжимает губы в тонкую полоску, а во взгляде заоблачных глаз предвестник надвигающейся грозы. Она уже хочет вылить на меня поток непристойных слов, как вдали слышится гудок. — Думаю, нам пора, — подвожу итог я, когда она стоит, надув щеки от злости. Не обращая на Китнисс внимания, с трудом встаю на протез и отряхиваю брюки от земли. Усмехаюсь про себя, иду вперед, Китнисс остается позади. Что-то сподвинуло её — она разом догоняет меня, резко дергает за локоть, что наши лица оказываются на одном уровне. Что она задумала на этот раз? Во мне просыпается желание прикоснуться к этим губам, которые не раз целовал и до сих помню, каковы они на вкус. Подавляю желание, скрыв его за маской холодного безразличия. — Разговор ещё не закончен! — сквозь зубы шипит она и быстрым шагом отдаляется к вагонному составу. Наша огненная Китнисс вспыхнула горящим факелом, который никто не в силах затушить. Поосторожнее нужно с огнем, так и обжечься лихо можно. Хватит одной искры, чтобы вспыхнуло пламя. Китнисс уже скрылась в своем купе, значит, можно не волноваться по поводу её угрозы. Прохожу мимо её двери и захожу в свое купе, заранее заперев его изнутри. На застеленной кровати разложен комплект одежды. Строгие черные брюки, синяя с оттенком серого рубашка и чисто серый пиджак. Когда застегиваю последнюю пуговицу на рубашке, раздается стук. Начинаю думать, что это она, но нет. Поворачиваю замок — на пороге Эффи, полностью собранная. Боковым зрением вижу Китнисс выходящую из купе, которая, по всей видимости, собирается игнорировать меня весь день. Порой её сложно понять. То лезет ко мне с извинениями, то с холодной отстраненностью не обращает на меня внимания, будто я пустое место. А хотя так и есть — для неё я никто и никем останусь. — Через пять минут выходим. Приведи себя в порядок! Что за бардак на голове? Особым усилием заставляю себя не закатить глаза. Не хватало, чтобы мисс Манера, помимо Китнисс, выматывала мне мозг. Провожу ладонью по взлохмаченным волосам. Что ей не понравилось в них? Волосы как волосы. Двигаюсь к зеркалу. На меня смотрит совершенно другой юноша. Если не присматриваться к прическе, то сойду за взрослого мужчину. Сколько бы раз я не проводил расческой по волосам, они никак не желают укладываться. Так и стоят торчком. Прибегаю к другим методам: гребешок смачиваю водой и им же зачесываю назад волосы. Только тогда они идеально лежат. Ровно, как велели, около без пяти десять, появляюсь в столовой, где все, кроме Китнисс, активно ведут светскую беседу. Она понуро ковыряет вилкой омлет, пресекает все попытки Хеймитча втянуть её в общий разговор и с опущенной головой думает о чем-то своём. Когда я подошёл ближе к своему стулу, она поднимает голову и с непонятной эмоцией в глазах обращается ко мне. — Ваше расписание такого: сыграть несчастных влюбленных перед публикой, сказать несколько слов о падших трибутах, помахать толпе и вернуться в поезд. Проще некуда. Справитесь? Ах, вот оно что! Вновь игра на публику. Понятно теперь, что было во взгляде Китнисс. Вновь жалость. Посылаю гневный взгляд на Хеймитча с его идеей, в глубине души понимая, что он тут ни при чём. Сам заявил о своей тайной любви к Китнисс на весь Панем, а теперь расплачиваюсь. Громкая сенсация о несчастных влюбленных разлетелась в каждый уголок Дистриктов, однако смазливая история сыграла нам положительную роль на арене. Капитолийцы не поскупились, лишь бы мы не прекращали играть свои роли. Как трогательно! Несчастные влюбленные из Дистрикта Двенадцать вынуждены отправиться навстречу смерти. Я спасал её жизнь ценой собственной, а для них потеха — наблюдать, как трибут падает от руки напугавшегося подростка. Мрази. В сознание приводит звон разбитого стекла. Перевожу взгляд, и на их застывших лицах можно прочитать шок. Китнисс вовсе икнула, продолжая держать взгляд на моей напряженной руке. Следую за ним и удивляюсь тому, что сделал. А ведь произошло не на подсознательном уровне, скорее, случайно. Разжимаю ладонь, и осколки спадают с прилипшей кожи на сервированный стол. Белая ткань окрашивается багровыми пятнами, капли ровными ударами впитываются и расползаются кругами, становясь больше в диаметре. Небрежно вытаскиваю мелкие осколки. Стараюсь не обращать внимания на молчаливый вызов Китнисс в помощи, в которой я не нуждаюсь. — А вот и Дом Правосудия, — оповещает нас Эффи. Молча передвигаюсь к окну, выходящего на мрачный вид окраины, где надрывая спины и дети, и пожилые работают в поле. Отрываюсь от увиденного, оставляя размазанный след крови на стекле. Поезд затормаживает на безлюдной станции. Что-то не так. Обычно на станции толпища граждан и телевизионщики с расспросами о семейной жизни. А тут пустующая станция, без каких-либо признаков жизни. Тут однозначно только одно — все до единого загнаны на работы в полях. По таким меркам, кажется, я слишком возомнил о себе, считая, что везде должны крутиться люди из Капитолия, дабы раздобыть кусочек из нашей личной жизни. Мое внимание привлекает бронированные машины, которые расставлены по шесть штук в два ряда. Усиленная охранная система? Неужто боятся нас? Дюжина миротворцев стоят в полном вооружении и, как мне кажется, ждут нас. С чего бы такая забота с их стороны? Боятся, что заплутаем в чужом Дистрикте? Могли бы не волноваться, ведь у нас имеется такая прекрасная сопровождающая, как Эффи. День сарказмов только начался. Как только открывается дверь, нас грубо взяв под руку ведут к машинам без каких-либо объяснений и с не меньшей грубостью заталкивают на пассажирские места. Рядом оказывается Эффи, значит Хеймитча и Китнисс отвели к другой похожей машине. Непроизвольно срывается смешок по представлении ментора наедине с Китнисс. — Как не компетентно с их стороны! Как мне сказали, что у поезда должен встретить нас мэр. Какой радушный прием они нам показали! Видимо, это никак не входило ни в чьи планы. Что вообще происходит? В Дистрикте обстоят плохие дела, раз мэр не смог появиться. В трясучке, да и в тесноте, едем в неизвестном направлении. Эффи не прекращает возмущаться по поводу дискомфорта и угрожает принять крайние меры, если так пойдет и дальше. Не вслушиваюсь в её нотации к водителю, думаю про себя, как тогда обстоит ситуация в нашем Дистрикте. Может, и к нам заслали их? А возможно они уже в пути и к скорому времени введут свои распорядки. В голову прокрадываются мысли о новых законах, пока мы находимся здесь, а миротворцы стегают у позорного столба непровинившегося. Резкий скачок оповещает об остановке — чуть не придавил Эффи своим весом. Открывается дверца, и миротворцы бесцеремонно выводят нас к Дому Правосудия. Неуклюже переставляю ноги, пытаясь успеть влиться в их шаг. Взглядом ищу Китнисс и нахожу её — она ползет с Хеймитчем позади нас. Её вид говорит, что ей не нравится настойчивость и грубость мужчины, который мертвой хваткой держит её руку. Вырываться нет смысла, как впрочем, и затевать побег. Остается смиренно идти под крышу здания. Возникает чувство, будто мы шагаем под дулом автомата на казнь. Может, в представлении есть смысл? Им не составит труда прикончить нас прямо сейчас: всё население далеко отсюда, да и закроют это дело, скажут, мол, случайный случай. Одна абсурдная мысль сменяется другой, не лучше предыдущей. Сколько уже придумал планов насчет собственной смерти. Где будет происходить, как это произойдет... Всё мигом прекращается, когда нас буквально вталкивают внутрь, заранее задвинув затворки. Мы в ловушке. Озираюсь по сторонам в поисках чего-нибудь. И нахожу. Комната, а точнее коридор, где за ним начинается огромный зал, озаряется ярким светом. Проводим оставшиеся время в полной тишине, изредка Эффи изрекает умные словечки, на что Хеймитч и я закрываем глаза. Китнисс приютилась подле меня, достаточно близко, стоит мне протянуть руку. Ни я, ни она, не сокращаем хрупкую дистанцию, придерживаемся этих разделяющих сантиметров. Однако я бросаю взгляды в её сторону и попадаюсь в плен серых глаз. В них плескается неподдельный страх. И как мне ещё кажется — ей необходима поддержка. Скорее всего, это обман моего воображения. Не нуждается она во мне, как и забота моя ей подавно не нужна. Отворачиваюсь от неё, и сверлю взглядом картину, висевшую над камином. Лесные просторы, солнечный свет в красках наполняют душу простотой, заполняют пустоту. Нежные тона, аккуратные штрихи придают картине легкость и жизнерадостность. Когда смотришь на изображение, возникает чувство, что находишься именно там, а не в этом глумящемся месте. Чистый образ будущего. Будущего, которого у нас может и не быть. Справа от меня Китнисс приходит в движение: ерзает на своем месте, то и дело придвигаясь ближе ко мне, будто я не замечаю. Чего она добивается? Продолжаю пялиться пустым взглядом на изображение моря за луговиной одуванчиков. Сейчас картина потеряла свой смысл, когда Эвердин нервирует своим невинным движением. Сжимаю губы в тонкую полоску, надеваю маску безразличия, лишь бы оттолкнуть её навязчивые идеи, что она задумала по отношению ко мне. Маленькая ладошка медленно перебирается к моей, не предпринимаю никаких попыток. Не бегу, но и не иду на встречу. Еще чуть-чуть и её холодные пальцы, которые не раз согревались в моей руке, коснутся кожи на ладони, а мое тело предательски задрожит. Я никак не могу привыкнуть к её невинным прикосновениям, как будто впервые. Хеймитч, оказывается, давно следит за нами. Громкий хлопок двери заставляет вскочить с места прежде, чем Китнисс успевает дотронуться до моей ладони. Она недовольна моей выходкой, пусть дальше пускает в меня свои грозные взгляды. Мне плевать. Ишь, какая потребность в ласке возросла, пусть идет к своему охотнику. Мысль о них вдвоем, где Китнисс страстно отвечает на поцелуи Хоторна, окатывает ледяной водой и окончательно приводит меня в чувства. — Мистер Мелларк и мисс Эвердин, прошу пройти на проведение торжества. Покорно следуем за мужчиной, пока он рукой не велит нам остановиться. По двум сторонам от двери стоят миротворцы, прижимая автоматы к груди. За ней раздается бас: — Дамы и господа. Тур Победителей 74-х Голодных Игр. Китнисс Эвердин и Пит Мелларк. Створки двери открываются, и мы выходим на сцену. Людей на улице бесчисленное количество, длинная цепочка тянется до бесконечности. А с виду показалось, что в Дистрикте малое население. Люди громко хлопают в ладоши, но на их лицах нет того воодушевления или радости, при виде нас вместе. Когда они замечают Китнисс, их глаза загораются надеждой, но лишь на краткий миг. Взглядом окидываю «зрителей» сегодняшнего представления и первым подхожу к микрофону. Видимо мне одному придется отдуваться за нас двоих — Китнисс не горит желанием изливать душу о падших трибутах. Прокручиваю в голове заученный текст и потихоньку начинаю речь: — Для нас честь быть сегодня с вами. Цеп и Рута были благородными бойцами и пали в бою, подобающе воину. Капитолию не скоро позабыть о таких отважных трибутах, они дошли до восьмерки, сражаясь с честью и достоинством. «Дистрикт-Одиннадцать известен своими обильными садами. Его жители проводят все свои дни среди шелеста листьев фруктовых деревьев и на огромных фермах. Они достойны лучшего». — Этим, разумеется, я не восполнишь утрату близких, но, от себя и от Китнисс, мы жертвуем месячную долю нашего выигрыша семьям падших трибутов. Пока мы живы. Слышатся хлопки с трибун. Отхожу от микрофона, киваю, чтобы Китнисс продолжила заготовленную речь. Она энергично мотает головой, давая понять, что не хочет ни на секунду задерживаться здесь. Вместе идем к выходу, вдруг она резко останавливается и неуверенно движется к микрофону. Её не поймешь, честное слово. Словно оттягивая свое время, она добирается до стойки с микрофоном и охрипшим голосом обращается к жителям Дистрикта вовсе с не заученным текстом. — Я хотела… я хотела поблагодарить жителей этого Дистрикта за хлеб. Он спас мне жизнь на арене. Спасибо. Она осмеливается поднять глаза на семью Цепа, переводит дух и продолжает: — Мы с Цепом поговорили только один раз, но этого хватило, чтобы понять… Он мог меня убить, но проявил милосердие. Мне никогда не оплатить этот долг перед ним. Слова даются ей с трудом. Но в них есть что-то, что берет за душу, пусть она и подбирает нужные слова с трудом. — С Рутой было иначе, я будто знала её всю жизнь. За короткое время она стала для меня подругой, как младшей сестрой. И я её не уберегла. Простите меня. Когда Китнисс оборачивается, то замечаю слезу, скатившуюся по её щеке. Из толпы кто-то насвистывает знакомую мелодию. Ноты сойки-пересмешницы. Китнисс рассказывала, что использовала это как знак, что находишься в безопасности на арене с Рутой. Древний жест, обращенный нам — толпа прикладывает три пальца руки к губам, и протягивают нам. Глазами нахожу в толпе человека, что сподвинул толпу на необдуманные поступки. Старика выводят перед народом, показывая, что никто не всесилен перед мощью Капитолия. Выстрел в голову, и толпа звереет. Дальше происходит как в тумане. Крики, стрельбища на площади, суматоха. Разве мелодия может быть опасной для жизни? Я без сопротивления движусь к дверям, лишь бы не видеть этого, Китнисс же вырывается в руках миротворцев, пока нас не уводят внутрь, где стоит рассерженный Хеймитч. Без слов берет нас под руку и ведет наверх. Как только мы забираемся, ментор выплевывает тираду: — Вам было не ясно, что вы должны делать? Дело проще не бывает. Но вы умудрились завалить всё ещё в начале Тура Победителей. — Все не так просто… — начинает Китнисс. — Что не так просто? Убедить толпу в искренности вашей любви? — грубо перебивает Хеймитч. — Послушай! — перекрикиваю я его. Взгляд ментора заставляет меня поежиться и умерить пыл. — Это вы слушайте меня внимательно. Отныне никаких речей от души, а читаем карточки, которые пишет Эффи. И убедительно играйте влюбленных, а то выглядите прискорбно, будто приставили дуло пистолета к виску. — Так оно и есть. Толку играть влюбленность, если уже догадываются в фарсе нашего представления? — трудно не заметить яд, просочившийся в голосе. Китнисс понуро опустила голову. Будто мои слова могут причинить ей боль. Эта мысль кажется абсурдной. Ведь чтобы почувствовать боль от человека, для этого нужно чувствовать что-то к нему. А это никак не вяжется с бесчувственной и холодной Эвердин. Не та натура, видите ли, у которой может иметься сердце. — Этот поезд — вся ваша жизнь. И не только. За ваши выходки могут наказать и ваши семьи, дабы показать свою власть и мощь. С этими словами он оставляет нас в одиночестве переваривать сказанное. — Пит… — Нам пора, иначе поезд уедет без нас, — обрываю её и спускаюсь вниз, не дожидаясь Китнисс, мигом скрываюсь в своем купе, лишь бы не слушать её очередную лабуду. До меня доходит, какую чушь я нес Китнисс — поезд не мог уехать без Победителей, как бы этого сильно не желал машинист. Расписание есть расписание, но это не означает, что не обязательно ждать весь состав: победители, их менторы (в нашем случае ментор), стилисты, их помощники, и, конечно, наша водружающая наставница и сопровождающая. Весь вечер не высовываюсь из купе. Никчемные попытки Китнисс вытурить меня в столовую, нотации Эффи и молчание Хеймитча под битьё стекла за барной стойкой не увенчались огромным успехом. По-турецки усаживаюсь на просторной кровати, на которой уместилось бы три человека, и занимаюсь любимым делом. С легкостью в руке, по памяти вырисовываю образ девушки, покорившее моё сердце. Она рядом, но и далеко от меня. Засыпаю с образом в голове, где с Китнисс мы не в раздоре, а живём вместе. Где не существует Игр, где моим детям будет обеспечена безопасность. К сожалению, мечтам не суждено сбыться. А сейчас мы с высокой скоростью мчимся до следующего Дистрикта. Не восьмой ли по счету Дистрикт намечается по пути? Остальные дни, как черно-белые фотографии. На камерах играем семейную жизнь, стоит убраться в поезд, как фарс распадается, сменяется на черствую реальность. Все эти дни Китнисс не донимала меня, поняв, что её попытки завязать разговор бесполезны. Что, естественно, утешает меня — больше не придется изображать злобу. Одно безразличие. Улыбаемся на камеры, что скулы сводит. Я не ошибался — из неё выходит прекрасная актриса. Сыграть влюбленную дурочку для неё ничего не стоит. Проще уж некуда — я подал идею, а она играет по данному сценарию. Только сердце сжимает в тиски раз за разом, слушая её пламенную речь. И так каждый раз на сцене перед разгоряченной публикой. Не показывать истинные чувства становится сложнее, с учетом того, что Китнисс вжилась в роль несчастной возлюбленной. Да какая теперь разница? Это всё показуха. Ради телевизионного шоу и не более. А главное — не кто ты есть, а кем тебя видят. Хочешь сыграть мученицу — валяй! Все проглотят как наживку и не подавятся. Их не волнует правда это или ложь на публику. Важно то, как ты сыграешь эту роль. Если выйдет правдоподобно, то никто не усомнится в правоте показанных чувств. И плевать, что ненастоящие! В нашем мире мало ценится настоящая любовь, лишь бы были примером для остальных, как это и должно выглядеть. Под ночь слышу душераздирающие крики. Если раньше я боролся с желанием рвануть к ней, то сейчас не могу больше выносить этого звука. Влетаю в купе и мигом оказываюсь возле её кровати. Она, запутавшись в простынях, вертится по своей постели, истошно крича. Темные волосы разметались по подушке, а на лбу появляются серебряные капельки пота. Тормошу её, через пару минут она вырывается из лап кошмара и дрожит всем телом. Когда она приходит в себя, уверяюсь, что на этом моя миссия завершена. — Я, наверное, пойду, — неуверенно протягиваю я, уже направляясь к выходу. — Спокойной ночи. — Подожди… С надеждой во взгляде смотрю на неё. — Побудь со мной, пожалуйста. Я не мог ей отказать, поэтому сажусь на постель, спиной прижавшись к изголовью кровати. Китнисс укладывается подле меня, прижавшись телом, носом утыкается мне в грудь. — Засыпай. Осторожно, не касаясь кожи, откидываю прилипшие пряди со лба. Когда я думаю, что она заснула, и намереваюсь вернуться к себе, как она еле слышно проговаривает: — Почему ты нежен со мной только ночью? Мне нечего ей ответить. Сам не разобрался, к чему эта нежность к ней по ночам. Уверяю себя, что лишь успокаиваю её после кошмаров. Но так ли на самом деле? Я запутался, где сама правда, а где тень от неё. Так продолжается в течении всей «веселой» поездки по Дистриктам. Натянутые улыбки на камеры, ничего не значащие речи и отчужденность после представления, в конце проявляющийся нежность. Но и это ничего не значит для меня, просто, по сути, я понимаю, каково это — видеть раз за разом в кошмарах смерть близких тебе людей. Уходим с очередного показательного представления в первом Дистрикте и усаживаемся обратно в поезд, осталось только показаться перед президентом и с облегчением возвращаться домой. К всеобщему удивлению поезд разворачивается вовсе не в сторону Капитолия, и набирает скорость в противоположном направление. — Что происходит? — Вечеринка в Президентском дворце переносится на неделю. Так что, отдыхайте, ребятки. Эта мысль отчетливо мелькает в голове. Мы возвращаемся домой. Пусть ненадолго, но достаточно, чтобы увидеться с семьей. Путь пролегает через девятый, пятый и шестой Дистрикты, поэтому вернемся домой не раньше, чем взойдет солнце. Скрываюсь с Хеймитчем в баре. Он по привычке, я то ли затопить боль к актерской игре Китнисс, то ли от нахлынувшей радости от вести. Нет, правда, видел бы Сноу, как она прекрасно обходится без советов и искусно играет влюбленную девчонку, он бы стоя зааплодировал ей. Сам не прочь вручить ей награду, не зная, насколько эта история прогнила ложью. Опрокидываю первый стакан залпом, от чего сразу жалею. Жидкость потоком обжигает горло, согревает внутренности, а перед глазами начинает все плыть. Хеймитч криво усмехается над моей неумелостью пить и вытуривает меня подальше от второго моего налета на алкоголь. Пошатываясь, захожу в первое попавшиеся купе и соображаю, что завернул в неправильное направление, когда замечаю сердитую Китнисс у окна. — Обознался, извини, — разворачиваюсь, чтобы уйти, как цепкие руки дергают на себя, что я не удерживаюсь на ногах и валюсь на кофейный столик, по дороге разбивая вазу с розами. Кое-как встаю на ноги и тут же валюсь на рядом стоящую постель. — Да нет, Пит, ты вовремя пришел. Что происходит с тобой? — она повышает тон. — Ничего, — рычу я. Принимаю сидящее положение. Глазами ищу выход, который Китнисс загородила собой. Мне не выбраться отсюда. — Почему ты резко перестал общаться со мной? — Тебе напомнить, кто все это начал? — Я нуждалась в тебе, а ты взял и отвернулся от меня, когда мне действительно нужна была твоя поддержка. С ненавистью взираю на девушку, цежу: — Так значит, я тебе был наподобие подушки, в которую можно поплакаться и выбросить? Я правильно понял?! Моё терпение выходит за рамки глубокой холодности и безразличия к ней. Китнисс опускает глаза в пол и неслышно говорит: — Ты нужен мне. Ну вот. Она опять за своё. Не поверю ни единому её слову. — Очевидное заблуждение. — Пит, ты обещал дать мне время, а что теперь? Ты передумал? — Тебе оно оказалось ненадобным, как я поглядел. — Мне было тяжело. Что по твоему я должна была сделать, когда моей семье угрожал Сноу? — Рассказать. Или считаешь меня плохим собеседником? Раз на то пошло, это касается и моей семьи, если припомнить, кто подбросил задумку о несчастных влюбленных. Отворачиваюсь к окну, за которым дождь нещадно бьет по стеклу. Бессмысленно что-либо ей объяснять, раз не захотела поделиться — это её дело. Чувствую себя ненужным, использованным. Кровать прогибается под весом, и тонкие ручонки заключают меня в кольцо. Китнисс кладет подбородок мне на плечо, накрывает холодными руками мои ладони. — Мы преодолеем это. Вместе. Прости, надо было ещё вначале рассказать тебе. Гляди и разобрались со всем этим, а я только усугубила ситуацию. — Ещё не поздно. У тебя есть время всё исправить. Китнисс оставляется поцелуй на моей шее, носом зарывается в волосы. Должно быть всё наоборот, но не могу перестать нежиться под несмелыми ласками Китнисс. — Спасибо. Эта ночь проходит довольно спокойно. Китнисс удалось уговорить меня улечься с ней под одеяло. Сколько бы я не упирался, она не желала слышать отказа. Вздохнув, я отступился и то, потому что неудобно спать в полусидячем положении. Ко мне еще долго не шёл сон, в то время как Китнисс мирно посапывала. Я искренне надеялся, что ей снится безмятежный сон, а не кошмар с переродками. К скорому времени и я отдаюсь в плен сновидениям.