Два шага, чтобы тебя возненавидеть

Ничто не вечно. Только вот сейчас до меня дошел смысл этих слов. Некогда я вычитал это из одной книги, где рассказывалось о безграничных возможностях человека. По-видимому, это единственная книга, где ни на одном абзаце иль строке не упоминалось о тщеславии Капитолия. Ещё на самых первых страницах каллиграфическим почерком было выведено: «Двоедушие чуждо великим людям: они презирают все низости». Я долгими вечерами раздумывал — а так ли это? Практически всех капитолийцев можно приписать к лицемерам, которые только и думают, как бы набить животы да устроить очередные изуверские Игры. Жалею. Хотя никаким образом не успел бы прихватить её, а если бы и взял, то немедля бы отобрали. Во всех школах положено читать историю возникновения Панема. В основном, на весь учебник приходится по нескольку абзацев о величии Капитолия. Зато Дистрикту Двенадцать уделяется всего пара строк, как, впрочем, и на остальным другим. Весь путь в неизвестности я не смел выпустить из своей ладони окоченевшие пальцы Китнисс. Вряд ли различишь в темноте, но при этом я твердо уверен, что она сильно напугана. Просто чувствую, что это именно так. Потому что сам еле сдерживаю страх внутри себя. Терплю, когда она сильнее и сильнее впивается мне в кожу коготками. Ведь эта боль заставляет вспомнить куда нас отправляют и что нам предстоит узнать. Пытаюсь отвлечься на незначительные вещи, такие, как детские воспоминания. Но насколько глубоко я бы ни копался, меня словно выталкивает на поверхность, в реальность. Сколько времени движемся, и не знаю. Час, а то и более? Что-то не припомню, чтобы нас высаживали на перрон. Вероятно, они решили довезти нас прямиком. Настолько мы понадобились президенту. Ногой выстукиваю незатейливую песенку, единожды прослушанную в детском возрасте, в лет так шесть с половиной, но засевшую в голове прочно, раз помню её до сих пор. Одним ранним утром (а это был первый день летних каникул) отец достал странную штуковину, скомпонованную в виде чемоданчика, из подвала. «Это патефон, сынок», — сказал он мне тогда, смахивая толстенный слой пыли. — «Это маленький рупор, встроенный в корпус, — указал он на откидную крышку. — «А это звукосниматель, состоящий из металлической иглы и мембраны». Я понятия не имел, что означают все эти названия, в общем говоря, я отнесся равнодушно, считал безнадежной рухлядью, пока пластинка не закружилась, и не зазвучали первые ноты мелодии, и тут-то мое мнение кардинально поменялось — я полюбил этот музыкальный ящик. В обычный рабочий день в пекарне я распасовывал сорта кондитерских изделий на витрине и на краткую долю минуты отвлекся, чтобы запомнить мотив, перепутав окончательно, где и какой вид того или иного пирожного должен лежать. Моя растерянность не ушла от зоркого глаза матери, её взгляд громче всяких слов говорил и обещал мне взбучку после закрытия пекарни. После я нашел ту пластинку и тайком использовал патефон, чтобы вновь послушать льющуюся энергетикой и подвижностью песню. Просуществовал музыкальный аппарат недолго, и всё по вине старшего брата — тот, пока родителей не было дома, игрался мячом (сколько бы раз не твердили они, что дома никаких игр, он сделал по своему), вот и одного удара хватило, чтобы вывести из строя семейную реликвию, а свалил всё на меня, видите ли младший братишка — неуклюжий растяпа. Влетело от матери, естественно, мне. Громче ударяю поступью протеза о металлическую поверхность бронированной машины, в надежде отвлечь Китнисс от мрачных мыслей. И мне удается — задумчивый взгляд прикован к подрагивающему колену, а губы ведут отсчёт сколько раз отбила та или иная нога. Обь-ла-ди-об-ла-да жизнь продолжается. Ла-ла-ла-ла жизнь продолжается. Мой фальшивый голос заставляет её улыбнуться, а её звонкий смех озаряет мой мир, и я дальше готов надрывать голос, беря ноты невпопад. — Думаю, это вторые, — отец объяснял мне, что у каждой музыки свой ритм. Но как бы он не пытался привить мне любовь к темпу, я все же путал, чем отличается четверть от восьмых. — Доля четыре четверти, — поправляет меня Китнисс. Откуда у неё такие познания. Насколько я помню, а помню я досконально все года, проведённые за стенами городской школы, и даю руку на отсечение, что такого мы не изучали. На уроке музыки мы если только пели, когда миссис Рангенс садилась за пианино. — Мадж обучала меня нотам. Игру на рояле я так и не освоила — её игра мне нравилась куда больше. — Зато никто не сравнится с твоим голосом, — отчасти комплиментом прозвучало моё утверждение. Мы потеряли счёт времени, коротая часы за совершенствованием ровного темпа. Автомобиль неуклюже покачнулся (как бывает при внезапной остановке), известив нас о прибытии. Меня одолевают противоречивые чувства (смесь облегчения и вместе с тем полнейшее недоумение), когда первым, что я вижу — жилой комплекс, состоящий из четырех отдельных корпусов, которые соединены между собой общим стилобатом. Чтобы удостоиться места в одном из таких пентхаусов, нужно иметь большое состояние или, по крайней мере, родиться капитолийцем. Даже городские не смогли бы расплатиться за такую роскошь до конца своей жизни. Лифт за считанные секунды доставляет нас на самую верхнюю точку жилого комплекса. Не успеешь и глазом моргнуть, как окажешься на сорок пятом этаже — самом последнем, если не брать в счет выход на крышу. Что самое главное — не было ощущения, что ты движешься, даже осознание того, что лифт доставил нас за одиннадцать секунд, пришло не сразу. Нас сопровождают до единственной двери на протяжении всего коридора и буквально за шиворот заталкивают внутрь, а сами стоят настороже за порогом, будто у нас бы появилась возможность сбежать. Дверь за нами притворяется со слышным «щёлк», заставляя нас обоих вздрогнуть. Роскошные апартаменты представляют собой классический дизайн. Стиль угадывается в волоконно-оптической люстре, висящей посреди просторного зала, также в возвышающейся винтовой лестнице, которая может служить подъемом на верхний этаж. Стеклянные стены открывают отличный панорамный обзор на ночную столицу Панема, и можно увидеть, как бурлит жизнь, не зависимо от времени суток. Точно жертва, преследуемая охотником, крадусь по узкому коридору, пока не оказываюсь в просторном зале и застываю на месте. Мой ступор несомненно привлек внимание Китнисс, и она оттесняет меня к дверному косяку, становясь передо мной. — Всё хорошо, — шепчу еле слышно больше для себя, нежели для Китнисс, которая не выпускает из виду неподвижную тень, и получаю в ответ её неуверенный кивок. Появление президента Сноу не сулит ничего хорошего. Впрочем не за этим ли нас и везли, чтобы мы могли узнать: хорошо ли сыграны наши роли? Почему-то мне кажется, что ответ будет однозначно отрицателен. Будь всё отлично сыграно, зачем было везти нас в центр Капитолия именно сегодня, да прямиком на бронированных автомобилях? Даже его присутствие вызывает крайне отрицательное отношение к себе — одиозное. Слышу, как сильно стучит сердце Китнисс, что вот-вот выпрыгнет. Да и моё наверняка бьется не слабее. Но она не подаёт вида, что её одолел какой-то страх, наоборот — держится стойко, готовая отразить любой удар, что не сказать обо мне — судорожно сжимающем в кулак пальцы до тех пор, пока не белеют костяшки. — Мистер Мелларк, — учтиво приветствует он. — Мисс Эвердин… Прошу прощения, оговорился — миссис Мелларк, так ведь? Малейшее его движение я расцениваю, как нападение. Жестом он велит нам сесть. Я буквально чувствовал, как хладные змеиные глаза впились в меня, пока я усаживался напротив него. Не дождавшись ответа, он продолжает: — Я наслышан о вашей помолвке. А еще до меня довели сведение, что вы провели церемонию. Отчего не позвали на торжество? В горле пересыхает. Откуда ему это известно? Если он разузнал о нашей тайной свадьбе, тогда наверняка ведал о каждом нашем шаге. И как я не догадался сразу? Он постоянно следил за нами, а я наивно полагал, что мы ему надоели. Даже при том, что нас разделяет кофейный столик, я могу учуять запах крови, доносящийся от него. Мой взгляд падает на кровоточащую губу, которую Сноу раз за разом протирает платком, и, как ни в чем не бывало, продолжает сверлить меня своими синими глазами. — Я искренне надеюсь, что вы не настолько глупы и примите моё предложение. — Что за предложение? — подаю голос, как только мне удается совладать с собой. — Как вижу, мы найдем с Вами общий язык, мистер Мелларк. Вы мне нравитесь, скажу я Вам, люблю прямолинейных людей. Но хочу предупредить: иногда эта прямота может быть во вред. Запомните это, — его заявление прозвучало как угроза. По пухлым его губам скользнула тень улыбки, не затронувшая глаза, что в некотором роде походило на хищный оскал. Ловлю хмурый взгляд Китнисс и тут же потупляю глаза в матовое стекло, фалангой пальца нервно поглаживая кожаную обивку дивана. В глаза бросается кристально белый лист бумаги, на котором после однотонного текста в левом нижнем углу пестрит подпись Сноу, а рядом стоит пустая клеточка. В нашем Дистрикте не переиздают книги, в целях экономии, иначе давно бы разорились на новые листы. Я слышал, что за один такой листок кто-то отдал все свое имущество, ради проведения официальной свадебной церемонии. Но на подобное раскошеливаются крайне редко. — За последние полгода вы произвели самый настоящий фурор. Публика жаждет вас в равной степени, что Вас, миссис Мелларк, — его губы растягиваются в подобие змеиной улыбки, — что Вас, мистер Мелларк. Дабы найти золотую середину, я пришел к решению: кто-то из вас двоих вынужден будет удовлетворять их желания. Решайте сами, кто им будет. Меня пробирает до дрожи, когда он с легкостью говорит об этом, как о совершенном пустяке. — Насколько я понял, это как аукцион. Продавать тело ради потехи, так ведь?! — что двигало мной в этот момент — сам знаю, но в следующий миг мои пальцы мертвой хваткой вцепились в ворот белоснежной рубашки. За акт неповиновения он избавится от меня, а заодно и от моей семьи, подстроив, так называемый, несчастный случай. Я должен остановиться, но не могу, точнее не хочу. Ярое желание задушить президента голыми руками сильнее меня. — Ваш расписанный сценарий в моих руках. — Его булькающий смех потонул в судорожном кашле. — Подумайте о своих семьях. Что с ними станется? — и я вынужден отпустить его. Он знает на какие больные места нажать, а кое-где и вогнать поглубже нож. — Миссис Мелларк пользуется большим спросом, что сможет затмить самого Финника Одейра. — Этим заниматься буду я, — не задумываясь, обрываю я его, пока Китнисс не одумалась строить из себя очередную спасительницу и героиню. Хватило и арены, на этом, пожалуй, и остановимся. — Пит, — предупреждающе начинает она, но тут же прерываю её своим «я всё решил». — Поставьте здесь подпись, что согласны беспрекословно выполнять требования клиента, независимо от его прихоти, — он пододвигает мне контракт, где размашисто расписываюсь, стараясь не забивать голову о предстоящем. Его слова прозвучали как приговор. Приговор к заключению в золотой клетке, где ты — лишь марионетка, лишённая свободы. — Первый инструктаж начнётся ровно в полдень, так что будьте готовы к этому времени. — Когда мы сможем поехать домой? — подаёт голос Китнисс. Сноу затормаживает на полпути до двери и скептически вскидывает брови. — Отныне это ваш дом. Ни к чему лишние расспросы о частых исчезновения вашего мужа, тем более, легенду же надо поддерживать. А совместное проживание как нельзя лучше подкрепляет историю о несчастных влюблённых. Еле сдерживаю порыв стереть эту ухмылку с его лица раз и навсегда, ведь так и чешутся кулаки. Напоследок Сноу бросает загадочное «доброй ночи» и бесшумно закрывает за собой дверь. Долгое молчание хоть ножом режь: после его ухода никто из нас не осмеливается сказать что-либо. Не оборачиваюсь на тихий шорох справа, продолжая сверлить прихожую, где только что был Сноу. Не понимаю, зачем мне инструктаж? Боятся, что окажусь неопытным для любовника, готовый ублажать всех и каждого? Клиенты останутся недовольны? А самое главное — что будет с нашими семьями, с Китнисс, произойди хоть малейшая ошибка? За всеми прочими размышлениями до моего сознания доносятся приглушенные всхлипы. Я предполагал, что она ушла исследовать новые хоромы, а оказывается моя жена уткнулась носом в поджатые под себя колени и изредка издавала хлюпающие звуки. Как можно бесшумно (в моем случае мой топот трудно назвать таковым) усаживаюсь возле неё и притягиваю содрогающиеся тельце к себе. — Он не тронет тебя, не теперь. — Но, кажется, она не слышит меня, поэтому мне ничего не остается, как остаться вместе с ней. Осторожно, чтобы не спугнуть, глажу по спутанным темным волосам, губами касаюсь макушки и сразу отстраняюсь, когда Китнисс поднимает на меня свои красные опухшие глаза. — А что будет с тобой, Пит? На какое-то мгновение я теряюсь. По правде говоря, я никогда не задумывался, что сделают со мной, в случае непослушания. Но отступать уже поздно, а Китнисс заниматься подобным я никогда бы не позволил. — Он не оставит нас в покое, — под нос говорит она, что мне сложно разобрать сказанное. — Он постоянно следит за каждым нашим шагом, ты понимаешь это, Пит?! Теперь за нами может наблюдать любой желающий, и ему разрешено копаться в нашей личной жизни, чтобы на следующий день эта новость разлетелась по всему Капитолию! Мы для них лишь прототип чистой любви, который лелеют и подростки и взрослые, а так, им глубоко наплевать на наши чувства. Для них мы не более, чем те две куклы, которые можно купить за бесценок и делать с ними всё, что пожелается, — она срывает себе голос, молотит кулачками о мою грудь, когда наотрез отказываюсь её отпускать, и только через пару минут наступает затишье. Гробовая тишина навевает дурные мысли, что с ней что-то произошло. Мои опасения были напрасны — жена мирно посапывает у меня на коленях.