Два шага, чтобы тебя возненавидеть

Как и обещал Прим, я поставил в печь партию её любимых булочек с маком ещё на восходе солнца. Это вошло в безобидную привычку: каждое утро просыпаться с восходом солнца, наблюдать, как оно неумолимо встает из-за горизонта, как начинается новый день, в душе надеясь, что оно будет непохожим на любые другие монотонные дни. И такого не происходит — долгими вечерами подвожу итоги, которых нет. Напрасная надежда на сближение с ней постепенно угасает, точно пламя свечи от ворвавшегося холодного ветра. Теперь у меня завелась и вторая привычка: смотря в окно, наблюдаю, что в это время обычно Китнисс уходит в лес. Но сегодня такого не происходит. Может, раньше ушла? Или дома осталась? Не хочу тешить себя прозрачной надеждой, поэтому торопливо отворачиваюсь и ступаю в гостиную, прихватив блокнот с огрызком карандаша. Знакомые черты лица, острые скулы, искра, напоминающая вспышку молнии в серых глазах, приоткрытые пухлые губы, вздернутый подбородок. Всё это насыщает её гордый характер, дурманит мои мысли. Выпрямленные плечи, грозный взгляд, тонкая линия губ создает образ воина, но сеть шрамов портят картину — делают из неё мученицу. Карандаш обретает способность оживать над листком, реализовывать живой образ девушки, которая покорила моё сердце ещё тогда, на уроке пения. Мысли уносят меня далеко, за границы невозможного, где моему представлению вырисовывается мир без Игр. Где можно не опасаться за жизнь родных и близких, а я мог набраться смелости и подойти к Китнисс, произнеся простые слова, исходящие от сердца: «привет, меня зовут Пит Мелларк». Проще некуда, но люблю навязывать трудности. Вместо того, чтобы познакомиться с ней в школе, мы узнаем друг друга на Арене уже в виде соперников. Сосредоточено вожу грифелем по белой бумаге, что не замечаю, как чуть не сгорает выпечка. Откладываю блокнот с колен на кофейный столик и тороплюсь на кухню. В спешке забываю про куртку, поэтому вместе с завернутыми булочками выхожу на жгучий мороз в тонко-вязанной кофте к дверям дома Эвердин. Постучавшись, слышу звонкий голосок Прим: — Проходи, Пит! Топчусь у порога, и, немного погодя, вместе со снежинками пересекаю порог в теплоту дома. Несмело иду прямиком в столовую и у дверей носом к носу сталкиваюсь с Китнисс. Разве она не должна быть на охоте? Эвердин удивлена не меньше моего. Отвожу взгляд от её глаз и отхожу в сторону, пропуская её, но она, кажется, забыла куда шла. Проигнорировав её заинтересованность, подхожу к столешнице и кладу то, что принес. Спиной чувствую её пристальный взгляд, поворачиваюсь, она видно смущается, но не подаёт признаков своей слабости. — Приятно вам позавтракать, — хмуро киваю на принесённое и обхожу Китнисс, еле касаясь её плеча. — А ты не останешься? — в её голосе волнующая надежда. Она действительно сейчас обратилась ко мне? Не похоже, что она сомневается в своём предложении. — Просто Прим уже ушла, — как я мог не заметить её ухода? Вот черт, она всё подстроила! — Не хочется в одиночестве делить завтрак, — начинает оправдываться она. Вот так всегда. Лучше бы не начинала, только хуже становится от её оправданий. Может ей легче от этого, но мне, по крайней мере, не особо. Чувствую себя использованной игрушкой, которой можно наиграться и выкинуть. А самое худшее то, что тобой вновь воспользуются. И так бесконечно. — Так что, Пит? — искренность её слов придавливает все противоречия, поэтому нехотя соглашаюсь. — Почему бы нет? Китнисс заметно выдыхает и суетится, разливая нам чай в неглубокие фарфоровые чашки. Рукой просит сесть, что я и делаю, но с настороженностью наблюдаю за её реакцией. Она преспокойно кусает булочку, искоса бросает взгляды, когда подносит чашку к губам. Над моей чашкой клубится туман, моё внимание обращено на беззаботную Китнисс. На её верхней губе крошечка мака, которую она сразу слизывает кончиком языка. Судорожно вдыхаю от её невинного действия. Она понятия не имеет, какое влияние производит на меня. Даже и в мыслях не было. Она слишком чиста для такого, чиста для Капитолия. Не то, что я. Ещё на Играх она не могла спокойно, без застенчивости, смотреть на мою наготу, даже прибывав не в лучшем состоянии. Вот она много раз была в моем сознании, как её представлял, да и при смерти думал о ней, как о женщине. Желанная, горячая. Моя. Разгадав мои замыслы — не одобрила и половину бы. Пусть больные фантазии останутся при себе. — Пит? — выводит из раздумий девчачий голосок. — Всё хорошо? Лучше некуда! Горестно возвращаться в черствую реальность, где Китнисс не просто не моя, она даже другом не считается. Союзник? Возлюбленная? Противник, трибут, любовь… Боль… Список бесконечен. Но есть одно единственное слово, громко говорящее за себя. Никто. Для нее я никто и никем останусь в её глазах. Нахмурено поднимаю на неё грустный взгляд, но делаю вид, что всё в порядке. — Да, — подбираю нужные слова, — задумался, прости. — Ты не слышал, что я говорила две минуты назад? Честно – нет. Лишь следил за движением её губ. Мои губы помнят, каково целовать их — мягкие и сладкие на вкус; потягивать на себя её нижнюю губу и получать тихий ответный стон. — Можешь повторить? — улыбаюсь от её громкого вздоха. — Почему мы перестали общаться? — ей сложно подобрать нужные слова, запинается и при каждом слове закусывает губу. — А что, по-твоему, мы сейчас делаем? — в горле пересыхает, что голос стал охрипшим. — Я имею в виду то, что после Игр ты отдалился от меня. Я нуждалась в твоей поддержке. — А нужен ли был я тебе? — Да, Пит! — она возмущается, что усмиряет мой пыл. Наступила моя очередь удивляться. — А сейчас? — придвигаюсь к ней, в свою ладонь беру её и чуть сжимаю. — И сейчас, — её шепот кажется громче стука моего сердца. — Так расскажешь, в чем же была причина? Обдумываю, но спустя минуту выдаю, умалчивая некоторые моменты. — Для меня это сложно. Любить кого-то кроме мамы и Прим или Гейла. Горестно усмехаюсь. Кто бы сомневался! Хочу уйти тем самым закрыть неприятную мне тему, но цепкая ладошка Китнисс удерживает меня за столом. — Гейл мне как брат. Сколько можно повторять? Я люблю его как брата, — опять старая пластинка. — А меня, Китнисс?! А меня ты любишь?! Дурак. Но обратное не воротишь. Она потуплено, почти отстранено смотрит на меня. Всё понятно с ней. — Пит, я… не знаю. Ложь — хочу выкрикнуть я, но вижу в глазах искренность слов. — Ясно, — в голосе еле слышная боль, прикрытая маской улыбки. Это скорее похоже на оскал. Тем не менее, она видит и продолжает гнуть свое: — Дай мне время. Я запуталась. Я не понимаю, как это — любить противоположный себе пол. Мне кажется, что просто не создана для этого. Все что могу — так это беречь семью и стрелять из лука. — Неправда. У тебя еще прекрасный голос. — Ты помнишь. — Я помню каждую мелочь, связанную с тобой. Она заливается румянцем. Не могу сказать, что ей не идет. — Знаешь, если бы мы больше проводили время вместе, возможно стали бы… Друзьями? Её наивное предложение, отчего я смеюсь. Хоть немного лучше, чем те унылые недели, проведённые за слежкой Китнисс. Она хмурится от моего смеха, восприняв его за отказ. — Можно попробовать. Ты действительно этого хочешь? Не пойми меня неправильно, но готова ли ты тратить свое время на соседа просто из-за жалости? — Пит. Я уверена в своих словах. Улыбаюсь ей, впервые за время пребывания в Деревни Победителей, искренне. Может, оно и к лучшему? Китнисс предложила прогуляться, чему я несказанно был рад. — А почему ты не на охоте? — у выхода на улицу спросил я её, не оборачиваясь. Ведь знаю, что идёт следом. Уже у двери своего дома, я чувствую — её нет рядом, поворачиваюсь и мигом успокаиваю набежавшее волнение. И вправду, чего я испугался? Что она откажется от своей же затеи? Отрицательно качаю головой – нет, она не из тех, кто отступает от своего. Она остановилась посреди дороги и, задрав голову, смотрит на затянутое тяжелыми облаками небо. — Просто решила остаться дома. Такой ответ устроит? — она явно чего-то не договаривает. Но не буду силой вытягивать из неё каждое слово. Если захочет — сама расскажет. И тут меня осенило. Какой же я дурак, раз не увидел на её лице уныние. Хоторн работает в сегодняшнюю смену чуть не до воскресения, где его проводит в лесу с Китнисс. С раннего утра и так до позднего вечера. И врагу не пожелаешь работать в шахте, быть как в ловушке, погребенным заживо. Он для неё друг. Он для неё брат. Повторяю себе десять раз по дню как заклинание, как мантру. И это помогает, пусть ненадолго. Как же мне надоело во всем без исключения уступать Гейлу Хоторну. Дурацкое самолюбие вновь взяло вверх, перехватило контроль над чувствами, затупляя их. — Ты куда? Теперь она обратила свое внимание на меня. Как лестно! Перестань немедленно, Мелларк, иначе сорвешься! — За курткой, — делаю неопределенный жест. Китнисс видимо только заметила, что я стою на холоде в одной кофте, и хихикает в ладошку. Забегаю к себе в комнату, забираю куртку оттуда, где её бросил в прошлый раз и мигом сбегаю по лестнице вниз, пока не замечаю спину Китнисс в гостиной. Стараюсь подойти к ней как можно тише, но из-за постукивания протеза больше напоминаю медведя. Ведь знает, по крайней мере, услышала, что я стою за её спиной, но она не собирается поворачиваться, всем видом показывая, что погружена в себя. Она задумчиво крутит в руках блокнот, что бросил сегодня утром. Между бровей прокладывается тонкая складка. — Неужели я такая устрашающая? — в её голосе непонятные мне нотки. Злится? Или печаль залегла внутри неё? — Нет, ты воинственная. Храбрая девушка, которой была и есть сейчас, — честно отвечаю ей. Она отрывает свой взгляд от рисунка и теперь во все глаза изучает меня, ища подвоха в моих словах. — Мы хотели погулять, — напоминаю я, прерывая нагнетающую тишину. — Точно. Китнисс передает мне блокнот, пальцами касаясь моей ладони, где мимолетно пробегает электрический ток и, когда выходит, замечаю её смущенную улыбку, что она старалась скрыть от меня. Всю дорогу мы весело общались, старались избегать темы Игр. Она была вежливой, а я не давил на неё своей любовью. — Почему я раньше с тобой не заговорила? — интересуется девушка, взяв меня за руку. Оглядываюсь — мы шли в неизвестном направлении и теперь оказываемся у электрического забора, где возвышается темный лес, где заканчиваются страдания и начинается свобода. До конца осознаю, почему Китнисс раз за разом рвется туда. Будь воля и сам рванул, не задумываясь о последствиях. Но я трус, вовсе не из-за обителей леса, а боюсь, что не останусь безнаказанным. А первым делом под удар попадет моя семья. Не могу так рисковать из-за своей прихоти. — Китнисс, а что там в лесу? Китнисс не ожидала такого вопроса и не отвечает сразу. — Пит… я не могу повести тебя туда. Хочу её прервать, но следующие слова заставляют меня умолкнуть: — Не сейчас… возможно, когда ток выключат. Подхожу ближе к проводам, на что Китнисс отталкивает от них, но я успеваю услышать гудение. Ток подключен. Странно, его редко когда включали. Сноу разузнал о нелегальной охоте Гейла с Китнисс? Глубоко вдыхаю и выпускаю клуб тумана в атмосферу. — Расскажи мне, как там, — прошу я. Она выпускает мою руку, что мне становится тоскливо, и тихим голосом начинает: — Летом там особенно красиво. В жаре ведь особо не поохотишься, вот мы приваливаемся к ближайшему дереву. Мы. Меня воротит от этого слова. Когда она говорит «мы», она имеет в виду себя и охотника. — Еще весной, когда снег тает, слышно журчание ручьев, разноголосое пение птиц, дуновение теплого ветра. И целое поле одуванчиков, — её лицо озаряет улыбка. Не понимаю, чем одуванчики вызвали яркую улыбку, но данный момент хочется запечатлеть на бумаге. По её словам могу нарисовать в воображении то представление, что она видела, а потом нанести наброски карандашом. Дождь неожиданно настиг нас на главной площади. Мы, промокшие, смотрели на небо, на то, как крапинки с примесью сырого снега падают нам на лица. Хватаю её за руку и веду к ближайшему магазину под крышу, но Китнисс ловко уворачивается и бежит на центральную площадь. Заворожено слежу за её действиями. Её звонкий смех — музыка для моего слуха. Она кружится под дождем, при этом радуясь, как ребенок. Вдруг она останавливается, наклонив голову, пальцем манит к себе. Не задумываясь, иду на её зов, иду, не прерывая зрительный контакт, пока наши лица не оказываются в считанных сантиметрах. Мой взгляд падает на полные губы, покрытые каплями дождя, влажные и недоступные для меня. Отхожу на краткое расстояние, чтобы рассмотреть ее лицо. Ее взгляд плавно перемещается вниз, и неотрывно смотрит на мои губы. Похожие желания. Вновь показалось. Я власти у собственного желания и ничего не могу поделать с собой. Я бессилен перед ней. Я слаб от безответной любви к ней. — Пошли, а то окончательно промокнем. Беру за руку, и мы бежим до пекарни. Следует двери открыться вовнутрь, мать в мгновение оказывается у прилавка. Её взгляд говорит за себя, но стоит заприметить Китнисс, стоящую за моей спиной, она презрительно разглядывает ее силуэт. Ее слова, точно лед, полны яда и лютой ненависти к нищим: — А это что за Шлаковское отродье ты привел, недоумок? Девушка невольно поеживается, но молчит, пряча напряженные кулаки в карманах охотничьей куртки. Её губы, когда-то дарящие улыбку, теперь плотно сжаты в тонкую полоску. На пороге появляется мой отец, обстановка продолжала бы накаляться, если бы не он. — Пускай поднимаются. Мать что-то начинает ему говорить, но я не слушаю очередные реплики, прохожу мимо. Оторвавшись от перепалки с отцом, она с размаху ударяет мне голове, что невольно отшатываюсь и я возможно упал бы, если не Китнисс. — Как вы смеете бить своего сына? Встревание Китнисс не предвещало ничего хорошего. Удерживаю, как могу, в то время она рвется с кулаками, разъяренная на мать. Чем вызвано её поведение? Ни в жизнь не поверю, что только от того, что мать ударила меня. Такое случалось и не раз, уже не привыкать ко вспышкам матери. — Пит, — кивает мне отец. — Пошли, Китнисс, — мягко прошу её уйти. Она не собирается отступать. — Китнисс. На этот раз она окликается на свое имя, бросает грозный взгляд на мою мать и позволяет увести себя в мою комнату. Старший брат, увидав меня с девушкой, не позабыл кинуть колкость в мою сторону, получив от Китнисс взгляд, полный ярости, но ещё я заметил её тщательно скрываемое смущение. — Ты только не забудь, чему я тебя учил. От страха не засунь в другое место. Уже скрывшись за поворотом, добавляет: — И, да, прошу вас потише. У меня чуткий сон. Китнисс вспыхивает мгновенно, как спичка, отчего её нелегко успокоить. Даже не знаю, как себя чувствовать: слегка униженным или польщённым? Со стороны Китнисс, защита меня, повергла меня в шок. Её поведение было непредсказуемо и то, как она, не страшась гнева матери, заступилась за меня. Казалось унизительным, пусть и мелким пустяком, но девушка заступилась за парня, хоть и в два раза меньше его. А должно быть наоборот. — Пит, я считаю, что правильно сделала, если бы ты дал завершить начатое. — И к чему бы это привело? Она молча смотрит на меня. Ответы исчерпаны. — Я и так грузом вишу на их шее, пытаюсь хоть стать полезным, помогаю в пекарне. — Как долго она бьет тебя, — вопрос звучит не конкретно, Китнисс переспрашивает повторно, — Часто она тебя терроризирует? Теперь это называется так? Даже в голову не приходило, что моя мать, оказывается, терроризирует меня. — Нет, Китнисс, — нагло лгу я. Похоже, Китнисс и не собирается заглатывать ложь, упрямо глядит в глаза, добиваясь правды. Ей не нужно знать её, думаю, и так всё поймет. — В такую погоду вряд ли дойдём даже половины дороги, не то, что до домов. Придется заночевать здесь. Она кидает мимолетный взгляд на тёмную улицу в окне и согласно кивает. Из шкафа достаю свою рубашку и протягиваю Китнисс. — Из женских вещей ничего нет. Переодеться можешь в ванной комнате, — рукой указываю на дверь, где Китнисс сразу скрывается. Готовлю ей постель, а себе беру подушку на большое кресло. Переночую там, ничего со мной не станет. Пока она моется в душе, я тайком пробираюсь на нижний этаж и до прихода матери успеваю скрыться в комнате с двумя сырными булочками. Когда осторожно захлопываю дверь, вижу, как Китнисс с волнением разглядывает меня, но быстро успокаивается, стоит поймать меня на пороге комнаты. — Я подумала, что ты ушел. — Но я же вернулся. Бесстыдно разглядываю приоткрытые ноги из-под рубашки. С силой отрываю от нее взгляд и отдаю ей одну булочку. Силясь с внутренним желанием, отвлекаю себя, чем могу, лишь бы не думать о её теле под рубашкой. — Знаешь, я обожаю сырные булочки. Ее признание такое неистовое, чистое, приятно щемит сердце. — Давай спать. Ложись на мою кровать. — А где ты будешь спать? — Рядом с тобой, в кресле, — без тени улыбки киваю на рядом стоящее кресло. — На кресле ведь неудобно… — Ничего, потерплю, — уверяю я её. Она залезает под одеяло и начинает быстро кусать булочку, не стараясь тщательно прожевывать, заглатывает так, будто страшась, что у неё отнимут. — Спокойной ночи, Китнисс. — Ты там останешься? Тут ещё есть место и… — Нет, засыпай, — не хочу думать об этом, но мысли настойчиво твердят, какого было бы, лежа с полуголой девушкой в объятиях. Под тусклым свечением луны рисую мирно спящую Китнисс, её ровные черты лица, во сне она не хмурится. Где-то переваливает за полночь и меня будит настойчивый женский крик. Приоткрываю глаза и вижу запутанную в простынях Китнисс. Она крепко сжимает одеяло и неоднократно истошно выкрикивает моё имя. — Пит! Подбегаю к её постели, становлюсь на колени и тормошу её. Она просыпается спустя битые две минуты. Глаза нереально горят огнём, в уголке глаз скопилась влага, а волосы разметались по всей подушке. Руками крепко хватает меня за шею и дергает на себя, что оказываюсь лежачим на ней. Ее рыдания раздаются над ухом, а футболка насквозь промокла её слезами, но я сильнее прижимаю к себе, позволяя ей быть слабой, взять её боль на себя. — Ты… тебя убили… на моих гла-аз-зах, — рыдания не прекращаются, только накатывают ещё больше. Глажу по спутанным волосам, на ухо шепчу успокаивающие слова, пока она окончательно не приходит в себя. Неужели я что-то значу для неё? Она тянется к моим губам, но я отворачиваю лицо так, что её губы касаются щеки. Вижу в её глазах боль, которая передается и мне. Она в отчаянии и поэтому не понимает, что делает. Только отчаяние толкает её на необдуманные поступки. — Попробуй уснуть, — выдыхаю ей в волосы. — Ты не уйдёшь? Вздыхаю. Всё-таки придется уснуть с ней. — Не уйду. Она зарывается под одеяло, голову кладет мне на грудь, а ладошкой ловит мою руку и несильно сжимает. Когда слышу её равномерное дыхание — уснула — шепчу в пустоту, понимая — она об этом не узнает. — Всегда. Я буду с тобой всегда, даже если ты этого не захочешь. Пусть и не любишь меня, я буду любить тебя вечно, покуда не придет моё время.