Карусель

«…Моргачёв Вячеслав Николаевич, гражданин начальник. Так точно, из мест лишения свободы… Виноват, товарищ капитан… Да, как говорится, от звонка и до звонка. …Ну, так по месту прежней прописки… Нет прописки? Вон чего, теперь регистрация, значит… Ну, пусть будет регистрация. …Мать и сестра. Старшая, в соседней области живёт с семьёй. А мать… в позапрошлом году померла. …Да, на кладбище – обязательно, святое дело. …Работа? Ну, найдётся что-нибудь. Мне ж теперь, гражданин начальник, ещё через тубдиспансер фильтроваться надо, не везде примут на работу-то с такой болячкой… Спасибо, товарищ капитан, удача всегда пригодится…» Ну надо же, «товарищ капитан». Видали мы таких товарищей. Запоздал ты со своими пожеланиями удачи, ох, как запоздал. Я свою удачу, видать, давно упустил, и теперь уж не понять, когда мне фортуна подошвы солидолом намазала. Чтоб, значит, катился под откос да не останавливался. Нет, поначалу всё путём складывалось, и казалось мне, что я свой фарт жизненный крепко за холку держу, не вырвется. Два десятка реальных пацанов по моему слову не воробьями, истребителями летали. Всё у меня было: сила, власть, бабло в карманах шуршало, а уж бухла, девок, тачек – на любой вкус. Особенно когда дядя Гриша нас в свою ведомость записал. Падла плешивая, знать бы, где он есть сейчас, из последних сил удавил бы суку… Появился он у нас на районе незаметно. Да он и так-то серый, как крыса, с асфальтом сливался, не разглядишь, но дело своё знал хорошо. Бухххалтер, бля. Всё по полочкам разложил, курлыкал чуть громче сизаря в летней луже, зато без перерыва. Ну, и незаметно уболтал, как лоха на ярмарке. Нет, если по уму разобраться, то нам так и так не дали бы беспредел творить, всегда кто-нибудь посильней сверху нарисуется. Вот и мы с пацанами подписались под областными ходить. Они дяди умные, серьёзные, с советских времён привыкли не светиться, не как мы - молодые, дурные да горластые. На том и сошлись: я под свою руку постепенно порядок в городе забираю, и оброк стричь – тоже наша обязанность, а через дядю Гришу нам идут машины, стволы, связи нужные, прикрытие в случае шухера какого, ну и денежный круговорот, как положено. Хорошее было время. Я тогда жил, не успевая толком эту жизнь в себя запихивать. Ел – не пережёвывая, пил – захлёбываясь, ездил – чтоб от скорости уши флажками полоскались. И не задумывался тогда, что лафа когда-нибудь закончится, и чем за эту красивую жизнь платить придётся, тоже мозги себе не парил. А счёт мне выставили такой, что нулей не сосчитаешь. Адвокат сладко пел, мол, всё схвачено, и беспокоиться не о чем. Я и не дёргался: главное, что успел мамане деньжат перекинуть на первое время, и рассчитывал, что ей года на два хватит, пока сидеть буду. Слишком поздно понял, что на нас с Батоном повесили все дела, что только у ментов по сейфам завалялись, и наших грехов там и половины нет. Вот тут я и взвыл, да поздно. Видать, областным нашим покровителям тоже яйца где-то прищемили, и сбросил нас дядя Гриша с рук, как шваль карточную, ненужную. Пришлось весь немалый срок мотать молча, зубы сцепив, на УДО даже не замахивался. То, что тюрьма да колония мне дом родной, я бы не сказал: как мне мать мозги не полоскала, но дом у меня был свой, и она всегда меня там ждала. И первым делом всё накормить старалась, каким бы я не приходил, бухим, злым или в драке покоцанным. Эх, счас бы те её огурчики малосольные да жареную на сале картошечку… Ладно, поздно пить боржоми, когда почки отвалились. Мне ещё «повезло», что у меня до основной моей отсидки срок был по малолетке, и язык блатной, и законы знаю. Да ещё хоть малый авторитет с воли, но всё ж с собой принёс, так что особо никто на зоне и не чморил. Да всё равно приятного мало, и вспоминать последние двенадцать лет неохота. Я этот срок тянул, как хилый зубодёр клык здоровый да крепкий тянет. Больно, долго, бесполезно. Одно только держало – желание поквитаться, как вернусь. Ага, аж два раза. Вернулся, а тут уже всё по-другому, дорогу к дому не сразу найдёшь. Здания появились новые, а люди старые поисчезали. Вот где теперь искать этого дядю Гришу, чтоб ему ссать только с катетером? Давно уже все, кто побогаче да позамараннее, за границу чухнули, как тараканы от дихлофоса. И парней моих, считай, никого в живых нет. Батон на третьем году отсидки заточку в печень словил; Горох от передоза загнулся в девяносто восьмом, кажется; Лопарь в нефтяных тюменских болотах затерялся, не знаю, жив ли. Мать, пока жива была, писала, про кого что известно было, но она никогда особо в мои дела не влезала, так что мало что могла сообщить. А остальные из нашей «организованной преступной группировки» кто тоже сел, кто другую такую же нашёл, вобщем, растворились по жизни. Зато лихая банда была, небось, в городе ещё нас помнят. А на новую кодлу сил уже нет, укатали сивку крутые горки да дальние делянки… На могилу к матери схожу, конечно, а к Таньке уже не поеду. Мы с деверем ещё до моего «курорта» на ножах были, так что я им навязываться не собираюсь. Особенно теперь, когда от меня прежнего меньше половины осталось. Во всех смыслах. Вот на кого бы я посмотреть хотел, так это на волчонка… О, вон и бывший автопарк бывшего лампового завода, где мы в своё время штаб себе устроили. Там мы с ним и познакомились. Сколько лет прошло, а будто вчера всё было… Не знаю, как оно на самом деле у дружбанов моих было, а я баб трахал с четырнадцати лет, как в училище пошёл. Не то чтобы приелось, такое дело никогда не надоест, но вот что можно не только девок пользовать, это до нас как-то не сразу докатилось. А всё опять дядя Гриша, чтоб его самого черти в аду насухую пялили. Где-то раз в месяц мы с двумя моими ближайшими корешами-заместителями в область мотались к нему на встречу. Типа профсоюзное собрание проводил, гадский папа. А когда все дела с ним порешаем, то расслаблялись по ресторанам, дачам, саунам. Дядя Гриша и сам это дело любил, и проститутки у него всегда отборные были. Свои же, можно сказать, крышуемые. Вот как-то раз и предложил нам мальчиков попробовать. Батон и ещё три-четыре оглоеда быстро на эту извращёнку подсели, а мне не очень понравилось. Считаю, пацан должен пацаном оставаться, раз ему по природной лотерее хрен с яйцами достался, а эти… тьфу, глисты крашеные, в них и спускать-то западло. Это я уж потом, задним числом, дяде Грише-говноёбу мысленную благодарность вынес за свою квалификацию… Моим хроническим спермотоксикозникам одного раза в месяц мало показалось, так они и у нас в городе дырки мальчишечьи умудрялись найти. Пока проблем не создавали, я им и не запрещал. А вот когда Горох, слюной захлёбываясь, сказал, что они на карточный долг такого мальчика сладкого словили, что у всех теперь второй день стояк не проходит, я решил в это дело покороче вникнуть. Не для участия, а для контроля. А то затрахают пацана до смерти, им-то удовольствие, а мне потом боль головная – куда труп девать. Я уже говорил, что мы автомастерские под свои нужды приспособили. Там и тачки наши стояли, и бильярд мы из дома отдыха упёрли. На втором этаже, где диспетчерская раньше была, что-то вроде спальни устроили. Там даже санузел был, с душем. А уж мебели всякой натащили, и не с помойки, а всё цивильное. Стол под карты круглый, скатерка опять же не полиэтиленовая, словом, приготовились парни играть по высшему разряду. Я малость опоздал к назначенному сроку, пришёл, когда уже все в наличии были, только не за столом пока что. Слышу, уроды мои собрались в кучу и кипешатся непонятно почему. Я толпу эту растолкал, гляжу, а по центру у них не один, а двое пацанов нарисовалось. Не понял, думаю. Оказывается, второй за дружка вписался, и всё на себя берёт. Пока эти тёрки шли, я всё пытался уяснить, с какого такого перепуга парень готов жопу за другого подставить. И показалось мне, что понял. Парочка эта в городе особо не звездила, но тихо по углам тоже не сидели, кое-что про их подвиги всё равно просачивалось. Приметные уж больно. Этот, блондинчик который, терпила прирожденный: глаза синие, наивные, ротик опять же рабочий такой, пухленький, сам как веточка, ну один в один белоснежка из конюшни дяди Гриши. А это значит что? Не в моём вкусе, правильно. А вот второй… Чем-то он мне сразу приглянулся. Нормальный парень, не зайчик, не котёнок, не леденец сладкий, как его приятель. Бабка моя про таких говорила: карахтерный. Спросил, как зовут. Он на меня зыркнул глазюками своими карими, красивыми: «Егор». Я про себя ещё несколько раз повторил: Егор, Егорка, Гошка… Имя ему шло, но я всё равно в душе его волчонком назвал. Стоял он среди моих бешеных псов неподвижно, напружиненный, в струнку вытянулся, только глаза сверкают. Так и кажется, протяни к нему руку – зарычит и цапнет. Такой просить-умолять не приучен, прогнуться для него проблема, будет до последнего огрызаться. И я понял, что не получится этим вечером так, как уроды мои запланировали. И Егор своим появлением им весь кайф с белоснежкой обломал, и я со своей стороны тоже решил дело подпортить, по-наглому в игру влез. Конечно, они оба были не такие как мы, не такие как все. Но волчонок… Волчонок был особенно не таким. Он был настолько не таким, что мне первый раз в жизни стало как-то… стыдно, что ли, что вот я-то как раз такой, какой есть – быдловатый, тупой бандюган. И что никто, никто на всём белом свете не знает, что на самом деле я таким стал по нужде, чтобы заранее отпугнуть, чтобы не затоптали. Это тот случай, когда чем хуже, тем лучше. Напялил в своё время удобную маску, а она возьми да и прирасти на рожу, не отодрать уже без крови. Обидно. И почему-то уверенность была, что ему можно себя показать без этой грёбаной маски, да только я и сам подзабыл уже, каким я могу быть. Вот поэтому я и просидел всю игру манекеном, говорил только то, что по ходу положено, в карты особо не вдумываясь. Но смотреть мне на него никто не запрещал, а я этим вовсю пользовался, специально напротив сел, чтобы не вбок на него коситься, а как в кинотеатре на широкий экран пялился. Волчонок был интереснее любого кино. Я сначала просто рассматривал его: лицо, руки, и всё прочее, что над столом для моего любопытства в доступе осталось. И мне всё нравилось. Как у него волосы на тонкие, острые прядки распадаются, как ноздри подрагивают нервно, как он по краю карт пальцами проводит в задумчивости, как в глазах что-то вспыхивает, когда мы взглядами сталкиваемся. Мне его как инопланетянина какого изучать хотелось, да только видно, что он и мысленно отшатывался от меня, как от заразного. Ну, понятное дело, кто же в своём уме будет Моргану душу открывать… Опять обидно. Тогда стал я уже не в глазки смотреть, а вроде как интереснее мне его шея, плечи, руки там… благо рубашка с короткими рукавами на нём была. А что? Там тоже всё было очень даже для глаз приятно: гладенько, смугленько, мышцами подкаченными играло. Когда он после таких моих взоров губы начал закусывать, я повеселел даже. Ну, достал зверёныша, думаю. Рано обрадовался. Он ещё больше насупился, в мою сторону ещё пару раз зыркнул, как иголками кольнул. А потом бац – и расслабился, словно команду себе какую дал. Плечи обмякли, покруглели, губы себе терзать бросил, да ещё и облизнул их. Твою мать… Никогда у девок на рты их накрашенные не засматривался, а тут… Я думал, глаза у меня так и вылезут на пружинках. Но реально красиво показалось: губы припухшие, будто у ребёнка обиженного, ярко-красные, и от слюны лаковые, блестящие. Вот и член мой согласился, что красиво, и не вовремя голосовать надумал. Тут уж мне совсем не до игры стало, и чем она закончится, тоже неинтересно, лишь бы поскорее. Но не дрочить же под столом при всех! Не буду говорить, что это я ему выиграть дал, нет. Скажем так: я был не против, чтоб он выиграл. И не просто Егорке карта удачная шла, не словил он в тот раз фарт слепой. Волчонок мой и на самом деле играл умеючи, уж не знаю, откуда такие таланты в его-то годы. Вопрос в другом: если б я отмашку своим бойцам дал, его с белоснежкой всё равно бы нагнули и отодрали, и не вспомнили бы при этом, выиграл чи не выиграл там. Сила-то на нашей стороне была. И хоть мой елдак изнутри ширинку вовсю таранил, насильно волчонка почему-то брать не хотелось. Неохота было вечер портить, хороший такой вечер получился, долгий, интересный, приятно время провёл в его компании. Эх, надо было сфоткать видуху ихнюю, когда я им на выход кивнул, свободны, мол. Ага, чинно так пошли, за руки держались, как первоклашки. И когда уже до самой двери домаршировали, я не выдержал и Егора окликнул. Спрашиваю, а чтоб ты делать стал, если бы проиграл? То, что он за сахарного своего дружочка на многое пойдёт, я, конечно, понял, но всё же интересно было. Он застыл, не оборачиваясь. Потом вытолкал блондинчика, дверь за ним закрыл и повернулся к нам. Глаза в глаза мы с ним стояли, и я не заметил даже, откуда он нож достал. Не тесак, но и не перочинный. Поиграл им в пальцах, умело так, прямо как деловой. А я усмехаюсь ему в лицо, мол, нас больше десятка в этом помещении, сколько же ты жмуров рассчитывал своим пёрышком настрогать. Он ответно усмехается: «Только два». Сказал и выскользнул за дверь, как зайчик солнечный, который руками не ухватишь. Только через минуту до меня дошло, кого это «двух» он имел в виду. Представил такое – и в кишки будто льда натолкали. А ведь у него, у зверька молодого, безбашенного, острозубого, и на такое может дури хватить… Значит, не чисто по дружбе Гошка взялся вытягивать из беды эту бабочку-капустницу. Там всё ещё серьёзнее, и выходит, что нет места между ними ни для кого другого. И эта обида, третья по счёту, мне горше всех показалась. Кое-кто из моих возбухать начал, ну как же – такое веселье им обломалось. Но я быстро этим баранам на рогах завитушек добавил, и вообще объяснил на пальцах, что вот этих двоих у нас в городе с сегодняшнего дня больше никто не трогает. Не хотелось почему-то, чтоб малому вред какой вышел. Сколько времени с этого случая прошло, я уж не вспомню. Одно скажу, забыть я его не успел. Ну, и не факт, что сумел бы… Короче, когда в один хороший вечерок он опять передо мной нарисовался, я прямо поверил, что есть в жизни… справедливость, скажем. Конечно, ничем не показал, что я его рад видеть. Марку держал: как же, самый большой босс в Нижнем Обосранске. Маленько помурыжил его, поглумился на тему «Красная Шапочка в лесу заблудилась да у серого волка дорогу спросила». Оказывается, я днём у его брата старшего машину забрал. Я в затылке поскрёб, припомнил. Да, было дело, конфисковал у какого-то фраера его консервную банку. Знал бы, что есть у волчонка такой для меня полезный родственничек, раньше бы отыскать позаботился. Есть, есть в жизни счастье!.. Я, конечно, Гошке не стал говорить, как оно на самом деле обстояло. Просто чероки мой на предыдущей стрелке помяли. Кто помял, те уже об этом пожалели, но заменить лайбочку надо было – я ж на джипе как вывеска в этом городе, а на вывеске не положено царапин да вмятин оставлять. С дядей Гришей разговор о новой тачке уже был, но почему бы не поиметь с этой вмятины ещё немного пользы? Вожу я классно, чего тут скромничать. И удар, как я правильно и рассчитал, пришёлся аккурат на старую ямку. Ну, а потом уже дело техники – забрать у лоха его металлолом на колёсах. Но как удачно я въехал! Всё внутри у меня прямо подпрыгивало, трудно сдерживаться было, чтоб не спугнуть волчонка ненароком, я уж и так его глазами сожрал, пока разговаривали. Раз он пришёл, значит, сам знает, почём нынче помидоры, как-нибудь да договоримся… В голове у меня шарики с роликами на такой скорости вертелись, что, наверно, всем слышно было, как они лязгают. Я, как солидный купец, слова по одному цедил, цену набивал, а у самого уже яйца как минимум всмятку сварились. И решил я твёрдо: не уйдёт от меня волчонок сегодня просто так. Чего б мне не стоило, но заставлю хотя бы отсосать. Когда сказал ему это, изготовился на бросок – думал, что ловить придётся, что удирать зверёныш кинется. А он даже и не пошевелился, только в глазах что-то такое появилось… Не знаю, как назвать, как объяснить. И вот тут до меня дошло, что нельзя мне в такие глаза смотреть. В его глаза. Не остаётся во мне ничего моего, ни злобы, ни стойкости никакой, попросил бы чего – всё бы для него сделал в ту минуту. Уйти бы захотел – отпустил бы. Сказал бы на колени перед ним встать – встал бы и не дёрнулся, делай, что хочешь, волчонок мой… Блять, не могу… Тыщу раз зарок давал не вспоминать, душу себе не рвать. Нет, всё равно накрывает… А? Что? Плохо?.. Да нет, тётенька, в порядке всё со мной, не надо мне вашей «скорой»… Спасибо за заботу, гражданочка, мне дальше, до Волочаевской… Ага, дальше… Вам тоже дальше? В смысле интересно, что потом было? Да уж, дальше пошло интереснее некуда. Вот, значит, помолчал он и говорит: «У меня ещё одно дело к тебе есть. Если поможешь, приду к тебе на всю ночь». Я сначала даже не понял, чего он сказал. А когда дошло, у меня чуть мозг не взорвался. Ну и яйца заодно, конечно. Чувствую, в глотке сипит от нервов, но откашлялся кое-как, успокоился чуток, спрашиваю, что за дело. Изложил он его кратенько, опять меня в ступор вогнал. Пришлось переспрашивать, мол, я правильно понимаю, тебе надо, чтобы твой Лёшенька сошёлся с девицей?! Гошка кивает, рожа при этом максимально мрачная: да, причём с девицей конкретной, которую я, оказывается, знаю, на которую влияние имею. И главное, чтобы потом, когда уже любовь у них с белоснежкой вовсю закрутится, она его бросила. Не абы когда, а именно по знаку от него, от Гошки. Ну, тут мне уже мало что самому пришлось додумывать, в целом я идею понял - Волчонок конкуренток ликвидирует. Уважаю, умный мальчик, да вот только при всём своём уме он кое-чего в расчёт не взял: у меня ведь тоже свой интерес в этом деле может быть. Я тоже не пальцем сработанный, и могу задумать то же самое, что и он… Больше того, я это сделаю. Это ж как надо блондинчика этого любить невъебенно, что ради него он и сдохнуть готов был, и сам на позор отдаётся… Обиды мои уже давным-давно переполнились, тоска горькая начала заедать. Ладно, думаю, я за тебя ещё поборюсь, кубок ты мой хрустальный в золотой окантовке, посмотрим, кому ты, радость моя кареглазая, в итоге достанешься. Перед Гошкой я ещё немного помялся, но уже не для вида, а на самом деле. Лёльку эту я сразу припомнил. Вот только волчонок в одном ошибся – уже не в моём курятнике эта пеструшка числилась. Года три уж, как она в центр с концами переселилась, а к нам в город по случаю наезжала, мамашу проведать. Мать у неё та ещё шлюха, яблочко от яблоньки недалеко откатилось, и Лёлька по рукам рано пошла. Как-то раз она на глаза дяде Грише попалась, чтоб ему на пень щепастый без трусов сесть. У бухгалтера нашего гениального сразу в башке щёлкнуло, как можно эту шалашовку повыгоднее использовать. Она ж на вид детсадовка, а педофилов у нас хватает. На неё, как на живца, солидных дяденек ловили, а потом доили по-умному втихаря. И вот как мне на дядю Гришу надавить надо, чтоб он от такой выгодной шмары отказался? Типа компенсировать чем-то надо. Я задумался, и видно, в задумчивости этой что-то вслух пробормотал. Гляжу, стратег мой приуныл. Глазишки карие потухли, плечи поникли, а мне никакого удовольствия на него такого смотреть. Ладно, говорю, иди, считай, что договорились. Опять душу мою молча через глаза вытянул, кивком попрощался и ушёл. А я стал думать, что кровососу нашему Григорию Санычу взамен работящей Лёльки предложить, она ж у него в основное время просто шлюхой вкалывала. Но такой, что почище, не из привокзальных. Он даже для понта в институт её устроил. Если для гошкиных целей, то её не надо обратно к нам возвращать, если только на время. Но по моему-то раскладу я вроде как насовсем её забираю. Ладно, кое-чего я дяде Грише предложить смогу, а что касается её службы в шантажных делах, так тут главный аргумент у меня уже готов. По паспорту-то Лёльке вот-вот срок годности выходит, совершеннолетняя – и никакого командировочного уже на статью не поймаешь. Вот так я это дело и обстряпал. С дядей Гришей, чтоб ему в мышеловку голыми яйцами угодить, договорился, Лёльке подробный инструктаж дал. С ней-то легче всего было: какая бы бабёнка гулящая ни была, а волшебное слово «замуж» срабатывает в большинстве случаев. Я ей установку дал именно такую, хотел, чтоб железобетонно сработало. Чем крепче два этих белёсеньких создания между собой переплетутся, тем для моей задумки лучше. Волчонок один останется, брошенный, беззащитный, можно сказать. И зуб даю, на разборки примчится. А если он опять передо мной окажется, я уж тогда своего не упущу. Пока я эти мечты голубые лелеял, как раз пришла пора ему и по счёту платить. Сроки мы не устанавливали, и когда должна ночь обещанная наступить, только от его честности зависело. Я, конечно, в нём не сомневался, но с каждым днём у меня в штанах муравьёв прибавлялось. Сивый с Лёлькой уже спать вместе начали, я точно знал. А мне оставалось только зубами скрипеть, потому что напоминать бы я ему о долге не стал. С кого другого стребовал бы, да ещё и с процентами, а против волчонка держало что-то. Всё казалось, первым дёрнусь – испорчу всё, и плюс на минус поменяется, и собирать потом нечего будет. Он всё-таки пришёл. Опять молчком, опять глаза чёлкой занавесил. Я, пока на парней как следует гаркнул, пока всех из бункера нашего повыгонял, пока его за руку на второй этаж тянул, всё боялся, что сердце между рёбрами застрянет, так и кончусь, не кончив ни разу. Ждал-ждал его, представлял себе в разных видах, а когда перед собой поставил, за плечи твёрдые ухватился, так и растерянность какая-то навалилась. В глаза-то я уже смотреть побаивался, усвоил, где для меня самое слабое звено, зато руки к нему липли по-страшному, не оторвать. Раздевал я Гошеньку сам. Затем, чтоб и ему смущения меньше досталось, и мне удовольствия больше. В картинках, что заранее себе навоображал, было так: рву всё к чёртовой матери на нём в лоскуты, валю на кровать, ни в чём себя не удерживаю… А на деле оказалось, слаще тянуть. Футболку одной рукой вверх, а второй рукой за ней вслед – по горячей спине мурашки разглаживать. Джинсы медленно стягивать с крепких ног, с каменной от напряжения задницы. И мять не сильно, не до синяков, и между ног не сразу лезть, а чуть погодя, и не торопясь, с заготовленным снадобьем гейским. Ласкать я был особо не обучен, но хотел, чтоб он вздрагивать перестал. Не того сорта эта дрожь, что мне нужна была от него. Ведь он сам высшего сорта, чистый, честный, и страсть в нём чувствуется настоящая, не на продажу. Да по сравнению с ним эти пидовки в саунах – коты облезлые с помойки. Волосы на теле вытравили, татушек блядских понаделали, цепочки-колечки и снаружи навешали, и сквозь себя продели. У меня на таких без бухла да минета и не вставало никогда. А волчонок мой… Меня от него прямо в жар кидало. От того, как молчал упрямо, как зубами скрипел, как выгибался не для моего соблазна, а от своей муки внутренней. Ну не мог я ему лишней боли причинить, это ж как самого себя вспороть. Ломать я его не собирался, не в кайф мне такое. А вот взять так, чтоб он сам не выдержал, забился бы подо мной, попросил, чтоб сильнее… Вот это и был бы мой настоящий над ним верх, победа моя окончательная над вольным зверёнышем. Он ведь сильный, гордый, такого второго ещё поискать. А я и искать не хочу. Вот он: весь мой, подо мной распластанный, в сжатых пальцах простыня потрескивает. И вхожу в него, как могу медленно, а кажется, что глохну и падаю, а парашюта за спиной нет… И хер мой уже сам по себе между аппетитных смуглых половинок вбивается, и руки от жадности не могут на одном месте удержаться, то за бока ухвачусь, то бёдра стисну, то вдоль спины мозолями его царапну. Ох, как мне хорошо с ним было, как горячо… И главное, решить не могу, чего больше хочется - быстрее или дольше. Вряд ли в комнате температура повысилась, скорей это у меня в организме, вот и казалось, что кровь у меня закипает, по всему телу огненными волнами прокатывается, и вся туда, вниз, в одном грешном месте кипятком булькающим собирается. Я даже мимоходом побоялся, что хотелку разорвёт от напруги этой бешеной. А стопорнуться в такой момент я бы и под дулом автомата не смог. Бля, как же я хотел его тогда! Аж страшно вспомнить - дышать ведь забывал… И плечи ему охота было вылизать, и спину вспотевшую, и целовать везде-везде, во все местечки залезть, и ни одно ведь противным не покажется, он для меня весь слаще шоколада. А ещё сильно хотелось ему какие-нибудь ласковые слова говорить, нежные, а с языка, как назло, только одни привычные маты сыпались… Не сумел я дождаться от гошкиного тела любезного для меня ответа, не утерпел и кончил. Честно сказать, кончил лучше, чем за всю мою половую жизнь припомнить можно. С минуту меня ещё плющило и колбасило, перед глазами пятна разноцветные расплывались. Потом проморгался, приподнялся, на мальчика моего посмотрел. То, что у него глаза закрыты были, это ещё как бы ничего. Вот только реснички мокрые, слиплись… Пожалеть и отпустить? В принципе могу, но не буду. Я ведь ещё его голоса не услышал, не попробовал, как попкой круглой он сам ко мне прижимается. А что я решил, то и будет. Все жилы из себя вытяну, всю ночь потрачу, но будет и он у меня сегодня счастливым. Пацан сказал, пацан сделал… На третий раз только заскулил мой волчонок тоненько, жалобно, против воли заёрзал и голову в сторону, чтоб лицо, значит, от меня скрыть. Я тут же к открывшемуся горлу присосался, и лапку его отпихнул, сам ему додрачивать принялся. Оказывается, вместе кончать – вообще улёт, слов вообще нету. После такого крутого финиша он отключился сразу, а я обтёр его, ещё легонько потискал сонного, мягкого, потом в душ потопал. После и сам отрубился, и не почуял даже, как Гошка собрался и ушёл. Ну что дальше рассказывать? Удовольствие от той ночи я аккуратно на дольки поделил, в душу заныкал подальше, по разным уголкам распихал. Чтоб, значит, потом доставать по очереди, вспоминать, обсасывать, пока его дожидаюсь. Ага, терпел и ждал, когда Гошка в следующий раз ко мне придёт. Разведка моя не дремала, всё мне докладывали. И про то, что Лёлька у Лёшки уже живёт, и что эти кролики белые дотрахались аж до лёлькиного залёта, и что им пришлось чин-чином заяву в ЗАГС нести. Наверняка Гошка уже не один раз Лёльке про откат семафорил, да только на неё уже никакие стоп-сигналы не действовали. Да и мамаша её по всему городу раззвонила, где они свадьбу играть собираются да в каком магазине дитю коляску брать будут. Время шло, свадьба была уже на носу, а волчонок так и не появлялся. Я потихоньку беспокоиться начал. Один раз пересеклись в городе с ним. Когда меня увидел, вздрогнул. Я кивнул, привет вроде. А он… Он не сказал и не сделал ничего, опять смотрел только. Но от него столько ненависти ко мне потащилось… В его глазах, в кулаках стиснутых вся эта ненависть не помещалась, казалось, улицу затапливало, аж дышать трудно стало. Выходит, сдала меня Лёлька, растрепала, блядина крашеная, про мои ей наставления. Ох, не простит мне волчонок, это ж как два пальца… Говорить со мной Гошка так и не стал, отвернулся и ушёл. Вот и всё. Тянуло вслед за ним пойти, догнать, сказать что-нибудь, объяснить, чтобы он понял. Что я же не от злобы это всё затеял, не пошутить над ним захотел, не просто на ночь оставить. Бесполезно. И слов бы не нашёл таких, каких нужно, да и западло как бы Моргану перед щенком сопливым извиняться. Одно только знаю чётко: если б кто тогда сказал мне, что эта встреча у нас последняя, плюнул бы на всё и за ним погнался, попробовал хотя бы… Жалко, никакого такого предсказателя рядом не оказалось. Месяца не прошло, слух прошёл, что волчонка моего в армию забрили. А вскорости и нас с Батоном кутузка дождалась. Дальше вы знаете. Не сказать, чтоб я много о чём в своей жизни пожалел. Не самая правильная оказалась жизнёнка, спорить не буду, но уж какая получилась. Жалею только, что этим двум мудозвонам, дяде Грише с адвокатом, в своё время поверил, это раз. Что матери мало денег оставил, это два. Ну, и на счёт три… Жалею, что с Гошкой у нас только одна ночь случилась. Я, дурак, даже не поцеловал его ни разу тогда. Верите, нет, но вот если бы сейчас предложили мне такое – не целую ночь даже, а только поцеловаться - я б согласился. Только для отдачи мне нечего на кон поставить. Душа моя мутная самому распоследнему демону неинтересная. Ещё лет десять отсидки? Да кто его знает, я, может, и не протяну столько. Вот разве что дядю Гришу, гниду лобковую, простить?