Карусель

Так уж у меня получается, что все решения я всегда принимаю один. Нет привычки советоваться с кем-то, планами делиться. Плохо ли, хорошо, но выбор всегда и только мой. Ну, и результат соответственно тоже только на моей совести. Не скажу, что идея отправиться к Моргану пришла мне в голову моментально, как только я узнал о петькиной автомобильной утрате. Не сразу, но идея эта проросла очень быстро. Вдобавок не было времени на её глубокое обдумывание, на долгие колебания. Не знаю, почему в тот момент мне казалось, что это лучший выход из положения, но это безумное по своей сути предприятие упорно напрашивалось на воплощение. Меня предавал собственный мозг, к нему примкнула подло затаившаяся интуиция, и добивал непонятно откуда вернувшийся, но явно окрепший в этих странствиях авантюризм. И все вместе они нашёптывали, что у меня всё получится. С чего взялась такая убеждённость, не знаю. Не иначе как бес попутал, и по зрелому размышлению я, наверно, даже вычислил бы этого беса. А тогда я вот так запросто, не раздумывая, отправился к главному мафиози нашего города со скромной просьбой вернуть тачку фактически за так. И как будто мало было этой непомерной наглости, я ещё собирался подключить его к решению моих личных проблем. Вот на чём, спрашивается, базировалась моя идиотская уверенность, что мне это сойдет с рук? А ни на чём. Вернее, на самом Моргане. На его снисходительно-кривых усмешках, на раздевающих взглядах, на иронически-уважительных поздравлениях с моим карточным выигрышем, на его невольном удивлении при виде финки в руке. Я не мог знать точно, что он думает обо мне. Но я чувствовал, что он меня… обдумывает. Что я ему интересен. И будь я проклят, если мне это не нравилось. А что в этом удивительного? Любому щенку льстит внимание волкодава. Мозг-предатель всё же не загрузился до такой степени, чтобы подбросить мысль манипулировать Морганом. Нет, здесь скорее требовалось сохранить хоть какое-то подобие паритета в этих переговорах, хоть видимость равноправия. Как сторона безденежная, я прекрасно осознавал, что в уплату, скорее всего, пойдёт то же, что хотели и от Лешего. От таких мыслей становилось совсем нехорошо, но я всё равно надеялся. Нет, не на то, что этого можно будет избежать. Надеялся, что принимать участие в этом пикантном процессе будет не вся его банда. Надеялся, что Морган захочет быть один. Как вскоре выяснилось, я оказался прав в своих предположениях. Я опять выиграл очередной раунд. Но до окончания матча было ещё далеко. Ладно, давайте по порядку. Морган вернул машину и согласился помочь с лёлькиным участием в задуманном мной спектакле. И даже предоплату не потребовал, джентельменски оставил мой долг под честное слово на будущее. Что ж, я его обманывать не собирался. Мне ведь и самому… Не подумайте только, что мне хотелось к нему в койку! От одной мысли отдать свой драгоценный тыл на поругание скукоживалась и душа, и вышеупомянутое место тоже. Мне это было нужно из других соображений. Да, вот такая я расчётливая, хладнокровная, извращённая тварь – собираюсь поиметь выгоду из того факта, что имеют меня. Раз уж избежать изнасилования не удаётся, то надо расслабиться и получить… что? Ну, на удовольствие я не рассчитывал, зато настроился на другое. Я собирался из этой ночи сделать для себя пособие. Мой сексуальный опыт оставлял желать лучшего, к тому же был исключительно с противоположным полом. О том, чтобы найти себе партнёра-тренера для гомосексуальных отношений, можно было даже не мечтать. По крайней мере, не в нашем городе, это точно. А вот моргановские парни этим грешили, я знал это наверняка. И готов был принять от Моргана всё унижение, что он мне заготовил, впитать всю боль, что мне предназначена, для того, чтобы изучить её по мере возможности. С одной только целью – не причинить потом такой же боли Лешему. А что? Он всё равно когда-нибудь будет моим, я был в этом уверен, как в собственном имени. Итак, я надеялся, что с отдачей своего долга явился не слишком поздно, а то ведь у Моргана хватит блажи и пересмотреть условия. Нет, кажется, не передумал, вон какое предвкушение в глазах заплясало… Наверно, надо признать, что этот раунд у нас с Морганом закончился вничью. Я получил не вполне то, к чему готовился… Нет, в ту ночь была и боль, и страх, и унизительная беспомощность, но сверхплановым бонусом оказалось неожиданно острое и яркое удовольствие, пряно приправленное болью, когда я почти терял сознание от своей греховной наполненности. Скрыть это удовольствие от Моргана было невозможно, он был… слишком близко. Наверное, ближе даже, чем он сам ожидал. У меня было такое ощущение, что и он тоже от нашего… ммм… общения получил не совсем те впечатления, на какие рассчитывал. Чувствовалась в нём какая-то растерянность, будто он не только одежду с тела, но и с души какую-то оболочку снял. Нет, вряд ли, какая там душа может быть у таких, как он! Ладно, я пережил эту «ночь любви» без физических потерь, это главное. А моральные никто считать и не собирался. Теперь всё внимание следовало уделить ходу моей марьяжной аферы. Вначале всё шло, как я и рассчитывал. Леший весь с головой ушёл в свою внезапно упавшую прямо в руки любовь. Даже не задумался, по какому щучьему велению Лёля сама ему на дороге встретилась и пообщаться захотела. Быстро у них всё закрутилось, я уже через неделю мог видеть Лешего только в школе, у него на меня времени больше не находилось, видите ли… Когда я первый раз намекнул, что пора сворачивать шапито, эта курва сделала вид, что не поняла, о чём речь идёт. Когда я узнал, что дело катится прямиком по направлению к ЗАГСу, то в первый момент офигел. Орал на неё, чуть не прибил. А эта сучка драная с видом оскорблённой невинности заявила, что не собирается воспитывать ребёнка одна. И вот тут, с большим опозданием, до меня дошло, что главный лох здесь я. Как же так получилось, что, выигрывая раунд за раундом, постоянно ведя в счёте, я умудрился позорно проиграть свой матч? Срывать злость на Лёльке я посчитал ниже своего достоинства. А Морган… Вот его бы я с удовольствием придушил. Нет, специально для этого я к нему идти, конечно же, не собирался. Я рассвирепел, да, но не до такой степени дебилизма. Но город-то маленький, столкнулись однажды на улице. Разговаривать со мной его мафиозное высочество не соизволило, так, голову белобрысую слегка в мою сторону повернул. И держал себя в руках Морган не в пример лучше меня – на неподвижной физиономии даже тени торжества не промелькнуло. Ну, раз так… Не будет в нашей игре победителя. Если смогу, сведу матч к ничьей. Ни вашим, ни нашим. Это было ещё одним маленьким камушком, обрушившим в итоге лавину. Чёрная полоса в моей жизни всё ширилась, и просвета никакого в ней видно не было. Школу мы, хвала небу, кое-как закончили, что делать с учёбой дальше, ни у меня, ни у Лешего не стояло в первоочередных планах. Мои родители дожили до пузырька валерьянки в день, пытаясь подтолкнуть меня в направлении хоть какого-нибудь вуза. Петюня бесил одним своим присутствием в доме. Хоть бы бабу себе нашёл, в самом-то деле. Но главным моим горем был нашедший себе бабу Леший. Я ведь от отчаяния уже таких глупостей себе в голову напустил, что, если бы хоть малая часть их осуществилась в действительности, дело даже не тюрьмой, дурдомом бы закончилось. Так что армия для меня – это был ещё не самый худший выход из тупика. Ну, как мне служилось, рассказывать неинтересно. Нормально, в целом если брать. От мамы письма приходили регулярно. Леший писал реже, но всё же писал. Я сначала прочитывал страницу (на большее его эпистолярных способностей не хватало) по диагонали, уяснял, что ничего ужасного в письме не содержится, а уж потом перечитывал внимательнее. Раз за разом перечитывал, пытаясь из пустой породы коротких фраз добыть крупинки золотоносной информации. Правду о том, как он на самом деле живёт. Когда служба уже подходила к концу, письма от Лешего перестали приходить. Я запаниковал, пытался через маму узнать о нём. Но она, как назло, отписывалась какими-то обтекаемыми словами, и это только усиливало мою тревогу. Домой я заскочил только для того, чтобы бросить вещи и уточнить место нынешнего проживания Лешего. Мама обиделась, конечно, однако меня уже ничем было не остановить. Два квартала до дома Лешего я промчался со скоростью орловского рысака, но не будем маленьких дурачить – сердце из груди выскакивало вовсе не от бега. Я до сих пор не могу без дрожи вспоминать ту картину. Всегда чистая благодаря стараниям тёти Тани, уютная однокомнатная квартирка была больше похожа на какой-то бомжатник. Но самым страшным была не грязь и вонь, и даже не то, что дверь в квартиру оказалась не запертой. Я просто остолбенел, не зная, к кому кинуться в первую очередь. Объектами для оказания первоочередной помощи казались все трое: тётя Таня, обложенная на диване подушками и что-то неразборчиво бормочущая перекошенным ртом, маленький ребёнок, плачущий в запачканной детской кроватке, и Леший… Страшный, опухший, с недельной щетиной, пьяный в хлам Леший. Никто не знает, сколько сил мне пришлось потратить, чтоб привести всё хоть в какое-то подобие нормы. Переодеть, успокоить и накормить ребёнка оказалось самым лёгким. Примерно то же самое пришлось проделать с полупарализованной тётей Таней. Привести в сознание Лешего, уверить, что я – не белая горячка, засунуть в наспех отмытую ванную, влить в него пол-литра выклянченного у соседки кофе, выслушать пьяную исповедь, с трудом удержаться, чтоб не съездить по физиономии… И всё это было только началом. То, что у меня теперь началась новая, абсолютно другая жизнь, я даже толком не успел в сознании зафиксировать. У меня не оставалось ни сил, ни времени на мозговую стимуляцию. Я тараном врезался в ту кучу проблем, которые уже успели засосать Лешего по самую маковку. И под грузом которых мой синеглазик давно уже потерял и свою жизнерадостность, и детскую наивность, и веру в будущее. На мне было всё: и уборка, и покупки, и беготня по всем инстанциям, от которых зависела пенсия тёти Тани, и поиски работы для себя, и ромкины ясли, и лёшкины алкогольные срывы, и ещё многое-многое другое. Черту под старой жизнью оформила моя мама. Когда вернувшийся из армии сын заявился домой аж на третий день и только затем, чтобы собрать вещи, она много чего мне высказала, что я постарался сразу же забыть. Я только спросил, почему, если уж меня не хотели письмами расстраивать, они с отцом не помогли хоть чем-нибудь Лешему? Она поджала губы и сказала, что он сам во всём виноват. Я, конечно, не стал объяснять, что виноват Леший только в том, что влюбчивый и в людях разбираться не умеет, и что моей вины там гораздо больше, ведь это я ему Лёльку, как яблочко отравленное, на блюдечке преподнёс, а потом ещё и в армию свалил, без присмотра оставил. А всё её участие для Лешего выразилось в том, что она просто лишний раз облила помоями Лёльку, а издёрганный парень вспылил и наговорил дерзостей в ответ. Всё, контакты на этом оборвались. Поэтому ушёл я из дома скромно, без лишних слов, и как потом оказалось, навсегда. Признаться в том, как я виноват перед Лешим, перед тётей Таней и особенно перед Ромкой, я так и не смог. Моргана в городе уже не было, его посадили с ещё одним подельником (когда я узнал об этом – плюнул и сказал, что туда ему и дорога). Надежда на то, что Лёлька объявится, упиралась в ноль, а больше никто не знал о моём некрасивом участии в доведении друга до запоев, а его мать – до паралича. Официальной же причиной такого положения дел было то, что уже через пару недель после свадьбы молодая супруга начала проявлять свой истинный характер, и это явилось печальным сюрпризом для окружающих. Как я понял, Леший до конца пребывал в заблуждении, списывал всё на нестабильность психики и физиологии беременных. Со свекровью невестка вообще не церемонилась. Кошмарная ситуация достигла своего пика после рождения Ромки. Лёлька всё время долбила Лешего насчёт денег. Прежняя её жизнь никак не предполагала ограничений в тряпках, косметике и прочих аксессуарах, а Леший при всём желании не мог обеспечить ей нужный материальный уровень. Он менял работу за работой, но ни на одном месте у него ничего толком не получалось. Слишком он… неприспособленный оказался, что ли. Про высшее образование пришлось забыть, никакой профессии он был не обучен, физических силёнок и то недостаточно. Да ещё и время такое было – в городе наблюдался избыток безработных с дипломами и опытом работы. Лёлька пропала примерно за полгода до моего триумфального возвращения из армии. Она и раньше исчезала на день-два, прикрываясь необходимостью навестить мать, подруг, съездить в институт. Я предполагал, кого она на самом деле могла «навещать», конечно, блядская натура брала верх. Чёрт, даже материнский инстинкт у этой курвы отсутствовал! Глядя на Ромку, любуясь им, у меня сердце сжималось от жалости – ему-то за что всё это, за какие грехи? Мальчишка был чистый ангел, даже Леший в его годы, наверно, не таким милым был. И за одну ромкину слезинку я готов был любого разорвать. То время для меня слилось в сплошную череду одинаковых, выматывающих до предела дней. Уставал, как ездовой бобик, спать приходилось не больше четырёх часов. Я уже говорил, что основная ноша проблем легла на меня. А ведь кроме физической усталости был ещё и моральный прессинг. Время от времени родители вопрошали, когда я в отчий дом вернусь. Леший тоже поддерживал эту идею, но так неубедительно… Я смотрел на его осунувшееся лицо, и видел в синеве глаз неуверенность и боль. Скажите, разве я мог его бросить? Их бросить? Разве за этот год с лишним, что прожили вчетвером в их маленькой квартирке, мы не стали семьёй? И плевать на досужие пересуды, что сопровождали каждое наше появление на людях. Вот только тётя Таня переживала. У неё отказала половина тела после лёлькиного побега, и она говорила и передвигалась с большим трудом. Денег у нас вечно не хватало, хоть я и впахивал на полторы ставки, и вообще старался урвать кусок где только можно. У Лешего тоже случались невеликие эпизодические заработки, но всё равно о полноценном лечении для тёти Тани можно было только мечтать. Умерла она тихо и незаметно, во сне. «Отмучалась», - шептали бабки во дворе, провожающие соседку в последний путь. Я был с этим согласен. А неистребимый эгоизм дублировал внутренним голосом – и вы отмучались, теперь легче будет. Леший был такой, что хоть беги на него следующего гроб заказывай. На поминках я не уследил за ним, и парень опять напился до истерики, до надрывных слюнявых монологов, которые я прекратил парой оплеух и холодным душем. Когда он более-менее пришёл в норму, я посадил его перед собой и озвучил нашу дальнейщую жизненную программу. Оставаться дальше в родном городе не было никакого смысла и никакого желания. А тут ещё активизировалась лелькина маман, которую обуяла идея отобрать внука из рук презренных пидорасов. С тем, что нам надо менять наше существование, Леший сразу согласился. Так мы оказались в Питере. Не сразу, но жизнь наша стала выправляться. Я нашёл для себя хорошее место с хорошей же зарплатой, поступил на заочное в один из технических вузов. Ромку в садик определили. С работой для Лешего, как всегда, начались напряги. Казалось, что в перечне профессий для него нет никакой подходящей. Продавец, экспедитор и тому подобные занятия, связанные с материальной ответственностью, ему были категорически противопоказаны – он тут же влетал в ущерб. На физических работах Леший быстро выматывался. Да он даже машину, как ни старался, не научился водить. И смех, и грех. Но я на эту принцессу злиться не мог. Я продолжал его любить. Кстати, если вы тут чего подумали про последнее… про любовь то есть, то оно не совсем так было, как вы могли подумать и как мне бы хотелось. Знаете, когда у нас дело до секса дошло? Не поверите, но прошло почти три года нашей «семейной» жизни (из них уже половина – в Питере), прежде чем я решился уложить Лешего в постель. Именно решился. Как бы я его ни хотел, меня вечно останавливало то, каким затравленным становился взгляд Лешего, стоило как-то приблизиться к нему, приобнять пока что по-дружески. Он потухал, прятал под ресницами свою потерянность, весь зажимался. Я понимал, откуда ноги растут у этой зажатости. Из тех мерзких сплетен о нашей с ним нетрадиционной связи, гуляющих по родному городу, из мыслей о том, какая он с Ромкой для меня обуза, из уверенности в собственной никчемности. Он не говорил об этом прямо, и поэтому я не мог переубедить его. Слова были бы слабым доказательством, а что до всего остального… Основным препятствием была натуральность Лешего, он так и не поменял своих подростковых принципов: я оставался для него только другом, а в Питере, к сожалению, всегда было очень много красивых девушек. О чём я говорил? Ах да, о нашем первом разе. Начать придётся издалека, потерпите. Как уже говорилось, с работой Лешему не везло хронически и категорически. Я не раз предлагал ему не маяться дурью, а плюнуть на всё и сидеть дома, и Ромку тогда можно было бы в детсад не водить. Мои зарплаты это позволяли - я не иначе как по привычке вкалывал в двух местах. Но Леший упёрся рогом, ему для мужественной самооценки жизненно необходим был собственный источник дохода. И в один прекрасный день это знаменательное событие таки произошло. Прямо как в сказке, или вернее сказать, в романтическом сериале для зомбируемых домохозяек. На скромно одетого, ни разу не эпатажного парня с набитыми едой пакетами в руках прямо на улице обратил свой профессионально-пытливый взор один из зубров модельного бизнеса. И понеслась душа в рай… Я, как мог, сопротивлялся такому повороту сюжета. Ну вот застрелите меня, но не поверю, что хоть в одном модельном агентстве славного города Пидербурга коллектив не испытывает на себе специфический интерес руководства, спонсоров и заказчиков. И добровольно отпустить мою любимую овечку в эту волчью стаю? Но на Лешего уже ничего не действовало, ни мои уговоры, ни угрозы. Звезда подиума, твою дивизию. Ладно, положа руку на сердце, я должен признать, что это действительно было то, что подходило Лешему. Как по мановению руки, из этой замученной бытом домохозяйки сделали королеву. Я и так знал, что красивее Лешего никого на свете нет, и что всё в нём – совершенство. Каждой отдельной деталькой его облика я мог любоваться бездумно и бесконечно: розовым ушком, по-девичьи тонкими пальцами, выступающей перламутровой косточкой на лодыжке. Но усилиями стилистов из него сотворили окончательно-цельный образ звезды. И я ничего не мог с этим поделать, разве что скандал иногда устраивал, вот, например, когда он себе пирсинг на нижней губе сделал. Меня трясло заранее от одной мысли, что в любой момент меня могут поставить перед фактом «супружеской измены» со стороны любимого. Уж слишком много эффектных, сексуально раскрепощённых людей собралось в одном месте, и внешне Леший вписывался в эту богему идеально. Втайне от него я встретился с директором агентства и постарался намекнуть о том, что Алексей свет Валерьевич как бы не совсем свободен. Ответом на мои инсинуации был заинтересованный взгляд от макушки до подошв и предложение поучаствовать в одной из фотосессий. От неожиданности я не сумел внятно отказаться, и таким образом сам оказался втянут в этот порочный мир. Правда, ненадолго. Когда Леший решил отпраздновать один из первых крупных гонораров, у меня как раз тоже появился повод для отмечания. Вместе с одним хватким мужиком у меня на работе мы организовали что-то вроде торговой компании, занимающейся поставками стекла. Отец, когда ещё работал наш ламповый, имел хорошие связи с поставщиками. А со временем всё помаленьку начало возрождаться, и мы с партнёром успешно заняли пустующую экономическую нишу. Так вот, обмывать успех Лешего было делом непростым. Я не переставал придирчиво следить за его возлияниями, боялся, что хрупкий организм откажет в определении меры выпитого. За столом внимательно наблюдал за ним, за его, мать их неловко кочергой, коллегами, и постепенно приходил в бешенство. Душила мысль о том, что Леший отдаляется от меня, что, если я ничего не буду делать, то его просто уведут. Потерять его после всего, что было, что мы сумели вместе пережить? А ну-ка пошли все лесом! Он мой! И вот после той вечеринки я и сделал Лешего по-настоящему своим. В кои-то веки алкоголь сослужил мне добрую службу, сотворив из моей Снежной королевы податливое, расслабленное, любящее весь мир существо. А я приложил все силы, чтобы это разнеженное существо полюбило и меня, ну хоть немножко… Наутро Леший не сразу понял, что произошло на самом деле. А когда понял… Я был готов к жаркому скандалу с метанием тяжёлых предметов, но он устроил молчаливую забастовку на фоне холодной войны. Я с извинениями не торопился, тоже молча ждал кризиса. Сломался он, когда Ромка, боясь приближаться к обледеневшему родителю, забрался ко мне на колени и громким шёпотом спросил: «Пап, а чего с папой?» Дитя безгрешное не делало различий между нами, растившими его с одинаковой заботой, и Ромка частенько называл меня тоже папой. Глядя на Лешего, я ответил: «Ничего, Ромка, всё хорошо. Просто твой папа любит меня меньше, чем я его». Ребёнок начал сосредоточенно размышлять над степенями папиных любовей, а Леший отвернулся, пряча от нас исказившееся лицо. Бойкот свой он отключил, но осталась между нами невысказанная натянутость, не дающая настоящей близости. Я не злоупотреблял постельным долгом, отчасти потому, что для Лешего секс был именно долгом по отношению ко мне. Он не мог отбросить того, что я посвятил свою жизнь ему и его сыну, но благодарность в том виде, что я желал получить от него, ломала его упрямую гетеросексуальную натуру. И мне приходилось постепенно, по крупицам приучать любимого к запретным утехам, к дьявольскому удовольствию содомитов. Я терпеливо дожидался, когда его настроение неуловимо изменится, улыбка примет оттенок мечтательности, а в глазах появится сиреневая дымка, чем-то напоминающая о цветении весенних садов. Это означало, что Леший готов к некоторому романтическому безумию, и очень может быть, что мои лёгкие, ненавязчивые поцелуи, и мимолётные скользящие поглаживания по некоторым частям тела будут иметь дальнейшее развитие, уже не столь невинное. Я обхаживал свою капризную принцессу со всей осторожностью, со всей нежностью, на которую был способен. И мне никогда не надоедала эта игра, лишь бы призом в ней был доведённый до оргазма Леший, лишь бы слышать собственное имя, стоном срывающееся с зацелованных губ, лишь бы смотреть в его глаза, влажные от пережитого наслаждения. Счастье ты моё горькое, горе моё сладкое, недотрога синеглазая… Вот только успокаиваться мне было никак нельзя. Не получалось у нас идиллии, несмотря на кажущуюся капитуляцию Лешего. Время от времени на пустом, казалось бы, месте между нами возникали перепалки, раздражали какие-то мелкие обиды, недопонимания. Сильно действовало на нервы то, как разительно меняла Лешего его рафинированная тусовка, как она добавляла простодушному, чувствительному парню не просто жизненного прагматизма, но и отстранённой, холодной циничности. Я хорошо понимал, что и сам определённым образом виноват в таких переменах, но обладать Лешим, даже таким, всё равно было для меня превыше всего. Ко всему прочему добавьте ещё вечную мою ревность, и получите полную картину того, что называется «жить, как на вулкане». И рано или поздно, но его должно было прорвать. В тот день я отпросился с работы на вторую половину дня. Ромка приболел, он вообще тяжело переносил сезонные гриппы и ОРВИ, да ещё и первый класс для ребёнка – немалый стресс. Леший, оставшийся дома, доложил, что вызвал участкового педиатра, и я, наскоро пробежавшись по рынку и аптекам, ехал домой с фруктами и жаропонижающим. К тому времени наше благосостояние возросло до возможности ездить на неплохой иномарке, а жить в трёхкомнатной квартире. Так вот в одной из комнат, а точнее, в детской, спал румяный от температуры Ромка, а в другой, считающейся спальней, обнаружился Леший с не менее румяной педиаторшей. Ну да, понятно, какие рецепты можно выписывать, лёжа на кровати, и халат белый на полу вместе с остальной одеждой валяется… Ай-яй-яй, антисанитария-то какая. Я героически выдержал возврат педиаторских одёжек на положенное им место, даже помог в суетливых поисках инвентаря, и вежливо поблагодарил онемевшую докторшу за визит. Потом вернулся в спальню, где Леший всё это время демонстративно не покидал кровать, изображая полную невозмутимость. Вот же кобелина, мало ему манекенщиц да гримёрш, я ведь точно про двоих знаю! Так нет, он не постеснялся завалить эту айболитку, буквально при ребёнке… Сам я всегда старался наши постельные забавы обезопасить от внезапного ромкиного вторжения. Короче, я кипел и булькал от справедливого негодования. Спрашиваю у Лешего, с пофигистическим видом разглядывающего потолок: «Почему?» Голову повернул в мою сторону, но молчит. Я уже больше не мог сдерживаться, прорвало давно наболевшее: «Почему? Зачем они тебе? Если так уж хочется кому-то вставить… Ведь у тебя же есть я!» Взгляд Лешего я при всём желании описать не смогу. Он побледнел, медленно встал с постели, какое-то время ещё напряжённо вглядывался мне в лицо, как будто не веря услышанному. А потом без слов врезал мне. После этого мы опять несколько дней не разговаривали. До объяснения своих действий Леший не снизошёл. Но я и без его комментариев понял: несмотря на то, что он спит с мужиком, Леший продолжает считать себя натуралом. Нормальным. А то, что кончает подо мной со слезами, с хриплыми стонами, от которых я готов кипятком писать, это ничего не значит. Это так, в рамках благодарности за помощь в трудную минуту. Второй раз на этой почве у меня уже основательно сорвало крышу. Может, я и параноик, но, Бог свидетель, у меня в ту минуту не осталось сил спокойно выяснять, по какой именно причине Лешему вдруг, через столько лет, припёрла нужда начать процедуру признания пропавшей жены умершей. Я орал, как потерпевший, размазывал по морде слёзы и сопли, и повторял, как заевшая пластинка: «Жениться надумал, да?! Уже новую нашёл, да? Я уже на хер не нужен, не так ли?» После этой истерики я явился домой только следующей ночью, всё ещё пьяный, с рассаженными кулаками, с раскромсанной душой. Думал, что вернусь в уже пустую квартиру. Но нет, тогда обошлось, даже в молчанку играть не пришлось. А не обошлось уже позже, примерно через год, когда я и не ожидал даже ничего худого. Надеюсь, не надо повторять, как я относился к Ромке. С первой минуты, что я его увидел, тоненько плачущего, в обгаженных ползунках, не было в целом свете для меня человечка ценнее, и я готов был сделать для него всё, что не успел или не сумел бы сделать для Лешего. Не знаю, как бы я относился к своему родному сыну (который у меня навряд ли будет), но не думаю, что любил бы его больше, чем Ромку. И вот почему-то эту любовь Леший сумел вывернуть наизнанку… Когда Ромка пошёл в школу, я начал по мере сил обучать его бойцовским умениям. Больших результатов мы с ним не планировали, так, для общего развития и тонуса организма. Часто тренировки наши напоминали шутливые потасовки, дурачились с ним, как могли. Вот как-то раз среди такой возни к нам в спортзал заглянул Леший. Я не сразу заметил его, потому что в это время прокручивал хохочущего Ромку вокруг себя, а потом хватал под мышку, разок шутя хлопнул пониже спины… Остановилось всё резко, как стоп-кадр, как моё сердце. И звук как будто пропал, и цвет, только лицо Лешего было перед глазами, бледное, огромные глаза, пляшущие губы. Он каким-то мёртвым голосом сказал: «Сына, иди собирайся, сейчас домой поедем…» Ромка недоумённо оглядел нас, но послушно ушёл. Блять, натренировали мы ребёнка своими разборками. Я уже хотел задать законное «какого чёрта?», но тут Леший начал шёпотом орать. Я половины не вспомню из той херни, что он нёс, но и оставшегося мне хватило, чтобы онеметь надолго. Леший обвинил меня… готовы?.. в педофилии. Вот так, ни больше, ни меньше. Якобы я этими тренировками готовлюсь к грядущему растлению малолетнего. Или уже растлеваю. Он убивал меня этой своей ересью, а я стоял, хлопал глазами и разевал беззвучно рот, как рыба на берегу. Я тупо ждал, что это окажется дурной шуткой, я пытался по лицу любимого прочесть, что он на самом деле думает, что чувствует. Мне показалось или нет, что среди других эмоций там промелькнула и тень непонятного облегчения? Через два дня, когда я обнаружил, что квартира пуста, полки в шкафах выпотрошены, а на тумбочке возле кровати - записка с банальным «прости, не ищи», то понял, что это облегчение в синих глазах мне не почудилось. Леший всё-таки решил доказать мне… или себе… что он не «такой», что он сможет начать жить с чистого листа. Ах ты ж, ящерка золотая с сапфировыми глазками, думаешь, от меня так легко сбежать? Неужели за всю жизнь ты не понял, что никуда от меня не денешься? Что я никогда от тебя не отстану? Глупый, наивный, любимый мой лешачонок. Ты же не от мира сего, ты же теряешься в официальных документах, если их больше двух под скрепкой. Для тебя ремонт в ванной – проблема глобального масштаба, потому что ты не умеешь общаться с наглыми гастарбайтерами. Да Ромка в его десять быстрее сориентируется в расписании поездов, самолётов или где вы там сейчас находитесь… Ладно, если ты так хочешь, можешь пожить сам, отдельно от меня. Я дам тебе время на обустройство на новом месте. Я надеюсь, что ты сумеешь выбрать для Ромки не самую худшую школу. Я подожду, когда у тебя всё сложится с работой. Я потерплю. Я даже буду надеяться, что ты почувствуешь моё отсутствие. А потом… Потом я поеду к вам. И упаси тебя боги, если я обнаружу рядом с вами кого-то третьего!