Саратов, май 1971 года.
По возвращении Романова в штаб-квартиру Ночного Дозора его ожидал сюрприз. Вместо телефонного звонка или какого-либо документа от Гесера в ответ на его собственный отчёт в кресле сидел сам глава Ночного Дозора Москвы. У Александра Михайловича вытянулось лицо.
— Здравствуй, Сандро, — спокойно проговорил Пресветлый.
— Здравствуй, Гесер, — ответил Романов, коротко кивнув. — Большая неожиданность увидеть тебя.
Отношения между Гесером и Романовым были весьма неоднозначными. Для самого Сандро не являлось тайной, что пристальное наблюдение и пестование его бывшим главным лекарем царской семьи — милейшим доктором Жермензоном, ставшим позднее его наставником, — не было делом случая. Конечно, за каждого Иного между Дозорами происходила грызня, но, когда речь шла о таких влиятельных фамилиях, как его, дело принимало совершенно другой оборот. У Светлых был талантливый еврейчик Жермензон, а у Тёмных — харизматичный Гриша Распутин, который, хотя и не добрался до Александра Михайловича в тот момент, внёс-таки свою лепту в историю их семьи и память самого Сандро. Однако даже до инициации моральный компас внука царя был однозначно настроен на службу Свету, а не Тьме. А ещё он был достаточно умён и образован, чтобы даже в свои весьма молодые годы понимать гораздо больше, чем обычный новоначальный адепт Света. Очень скоро он стал подозревать, насколько глобальный эксперимент задумал Гесер, и не был его сторонником. Возможно, из-за более свежего взгляда на нынешний век, которого не могло быть у всесильного Пресветлого, но утопическая идея равноправия и уравниловки, которой горел глава Ночного Дозора, была очевидна своей ошибочностью для Сандро.
Однако, разумеется, его мнения никто не спрашивал, и, несмотря на попытки достучаться до Гесера — вдохновлённые, почти яростные попытки, — тот остался глух к нему, при этом отметив для себя настойчивого и крайне свободомыслящего юношу, решив держать его поближе. Сандро чувствовал: что-то готовится — и, всё ещё действуя на инстинктах обычного человека, пытался предотвратить неизбежное. После трагедии 1905 года он принял непосредственное участие в разработке программ укрепления флота, стремясь привлечь к решению этой задачи как собственные семейные связи, так и общественность, выступая активным сторонником постройки качественно новых линейных кораблей. Дурное предчувствие сжигало изнутри и требовало выхода хотя бы в каких-нибудь действиях. Он прекрасно понимал: это — сублимация, но ведь к настоящему свершению событий его вряд ли допустят, а то, чем он занимался, всё же лучше, чем ничего. Морской флот, авиация, а перед самым концом — создание правительства с участием общественных деятелей… Это не осталось незамеченным Гесером, и Сандро очень быстро оказался под присмотром Пресветлого, угодив в самую гущу кровавых событий, начиная с откровенного убийства Распутина, который, умирая, успел сформировать проклятие, уничтожившее любые мало-мальские шансы на то, что затея Пресветлого окончится хотя бы отдалённой версией всемирного блага, и кончая последствиями аж Второй мировой.
Добро должно быть с кулаками. А в их случае оно густо пахло кровью. Тогда в первый раз Сандро столкнулся с реальностью, от которой его всячески укрывали во время обучения в Дозоре. И любые максималистские светлые идеалы, которым он тогда так был подвержен, навсегда потускнели от той тени, которая упала на плоды светлых деяний.
До конца своей жизни его племянник Дима так и не смог оправиться от того, что сделал. Он был всего лишь мальчишкой, которым воспользовались как наживкой, пушечным мясом. Распутина скомпрометировали, спровоцировали и заставили защищаться, а потом, при вовремя отреагировавшем Ночном Дозоре, весьма своевременно прикончили, настолько умело, что даже Инквизиция не смогла найти концов, чтобы придраться.
Сандро помнил, как однажды столкнулся с Тёмным, когда тот возвращался из кабака. Григорий, будучи откровенно нетрезв, фривольно прижал его к стене и, глядя безумными глазами, сказал, путаясь словах и бросаясь от пьяного смеха к не менее пьяным слезам:
— Светлый… Какой ты Светлый, Сандро? Светлый, но такой молодо-дурной. Я знаю, что задумал Гесер со своей сучкой. Откажись. Нельзя с ним соглашаться. Если меня уберут, ты представить не можешь, какая Тьма падёт на всех вас. Чем яростнее ваш Свет, тем глубже наша Тьма. Мы все связаны, Сандро…
Александр Михайлович тогда отшатнулся от этого отчаяния, перегара и той дикой энергии, что клубилась около Распутина, словно засасывая его самого, раздирая на части.
Сандро был молод, но даже он чувствовал эту печать обречённости.
Он должен был в тот декабрьский вечер пойти к Юсупову, который всячески заманивал его к себе в гости, но отказался. И его заменил Дима, его совсем молодой племянник. Тот Дима, который был слишком чувствителен, чтобы вынести Тьму, исходящую от Распутина, а потому недолюбливал его. Дима, безумно любящий царскую дочку Оленьку, любящий её всю свою сознательную жизнь, ибо вырос с нею. Но ему не дали жениться на ней, ненавязчиво намекнув — это из-за Григория. И неприязнь превратилась в ненависть. Всего-то и нужно было чуть-чуть подтолкнуть. Подсунуть пирог, с любовью испечённый бабушкой-целительницей, накормить им Распутина, впавшего в зверство, а потому едва не убившего Диму, которого доблестно спас Юсупов, выстреливший заговорёнными пулями…
Дима до конца своих дней будет помнить, как отравленный и застреленный Григорий открыл глаза и попытался скрыться. Как преследовали его странные люди… Никогда до самой смерти он никому не расскажет об этом, потому что страшная тень безумия той ночи не будет давать ему спать, преследуя до гробовой доски.
Ты мне — я тебе. Светлым — разрешение на Революцию, Тёмным в обмен — жертвоприношение. Царская семья была принесена в жертву Светлой идее высшего блага. И сделала это она — Ольга.
Ольга…
Невероятная, сильная, прекрасная и жестокая. Губительно-прекрасная. Конечно, он был влюблён в неё, как и множество других до него. Все знали, кому она принадлежит, но ведь разве нельзя наслаждаться невозможным?
Небо усыпано звёздами, и они принадлежат ему, но люди смотрят на них с Земли и мечтают об их сиянии…
Гесер хотел эксперимент, но ему не хватало абсолютной, бескомпромиссной решимости, присущей только неистовым душам, горящим подлинной страстью и любовью. Таким, как Ольга. И она дала ему это, даже раньше, чем он попросил. Она пошла на сделку, и это стало началом конца.
Разве не то же самое произошло в ту, первую попытку с Мессией?
Добро должно быть с кулаками. Маленькими,
изящными кулачками Великой Светлой Волшебницы.
Некоторые утверждали, будто она раньше была Тёмной и сменила сторону, а другие — что едва не стала Тёмной.
Блестящая и непостижимая. И в своей жестокости уверенная в необходимости жертвы во имя грядущих великих перемен.
Но для неё лично это окончилось Трибуналом, а Сандро…
Лишь вмешательство Гесера, не спускавшего с него глаз, остановило его, чтобы не сорваться в шухарты.
Его очень быстро сплавили в Париж, где его наставник бдительно охранял его и не впускал в реорганизованную родину вплоть до начала Второй мировой, когда Гесеру, оставшемуся без Ольги, понадобилась помощь всех способных Светлых Иных.
Чуть больше двадцати лет не слишком кардинально изменили Романова, и по-прежнему на складывающиеся события у него было своё мнение. Открыто он не выступал — просто не мог, — но и частенько интерпретировал приказы Пресветлого не так, как тому бы хотелось.
Зато он был умён и талантлив. И перспективен, а такими не разбрасываются. И Гесер решил заняться им вплотную. Некогда брошенный в кровавое море котёнок сумел выплыть и заслужил едва заметное покровительство. Так что в новом кровавом водовороте ему позволили плыть на прохудившейся шлюпке, и, хотя он и наглотался крови, она не залила весь его мир, как когда-то. Возможно, именно это — отчаянная решимость Гесера если не исправить, то хотя бы осознать свою ошибку и попытаться не допустить новую — внушило уважение. Сандро постарался стать незаменимым.
Спустя пару лет после окончания войны, когда московский Дозор был восстановлен и собран по крохам, Гесер направил Александра Михайловича в Саратов, чтобы тот организовал и возглавил там Ночной Дозор.
И Романов так и не понял, была ли это награда или же наоборот — опала.
И сейчас, столько лет спустя, вновь увидеть Гесера было неожиданностью.
Сандро понимал, что нынешний визит отнюдь не был данью вежливости. Значит, ситуация с этим ребёнком даже серьёзнее, чем ему казалось, коль скоро сам негласный глава Светлых СССР решил вмешаться.
Гесер поднял бровь.
— Неожиданность? После отчёта, который ты мне прислал? Ты не из тех, кто на пустом месте будет поднимать панику. — Он махнул рукой на стул. — Присаживайся. Надеюсь, не против, что я занял твоё место? — с улыбкой спросил он.
Сандро рассмеялся, садясь напротив своего кресла.
— Разумеется, нет. Я прекрасно помню, кто посадил меня в него.
Гесер хмыкнул.
— Сандро, несмотря на возраст, я на память не жалуюсь. Но вот, веришь ли, абсолютно не помню, чтобы выдавал какой-то провинциальной ведьме лицензию на такую серьёзную магию.
Теперь пришла очередь Романова поднять бровь. Гесер не был бы самим собой, если б не научился за свою долгую жизнь не упускать ничего, тем более такие важные вещи. Да и признавать вслух свои промашки — тоже совсем не в его стиле.
— Однако лицензия настоящая, я специально проверил.
— Не сомневаюсь, — сказал Гесер. — Дай мне суть ситуации.
Глаза Пресветлого на пару мгновений приняли отсутствующее выражение, пока Романов перебрасывал взятый у Верханова образ.
Когда Гесер просмотрел полученный образ, его лицо закаменело, а глаза прищурились. И Александр Михайлович понял, что Гесеру знаком этот Высший Тёмный.
— Гесер?.. Ты знаешь его?
— К сожалению. Поэтому мне нужно как можно скорее увидеть этого ребёнка и времени на посиделки за чаем нет.
Не успели они выйти из кабинета, как перед ними появился запыхавшийся Верханов.
— Александр Михайлович! Он… он снова объявился! Тот Тёмный! Он увёз Городецких, а потом ушёл через Сумрак, едва мы увидели его!
Романов бросил быстрый взгляд на Гесера. Николай наконец-то заметил гостя. Разумеется, он понятия не имел, кто перед ним, но из вежливости не стал пытаться прощупать ранг невысокого мужчины с откровенно неславянской внешностью.
— Странно, что вообще увидели, — пробурчал себе под нос Гесер. Он повернулся к Сандро. — Александр Михайлович, надеюсь, у вас в активе найдётся необходимое право на вмешательство третьего уровня. Думаю, пришло время установить защиту ребёнку. — И прежде, чем Романов успел возразить, добавил: — Инквизицию я возьму на себя, если ваш местный глава Дозора посмеет открыть свой рот. Но уверяю тебя — не посмеет.
Верханов оторопело посмотрел на странного азита, и кусочки в его голове сложились. Ставить защиту какой-то из сторон потенциальному Иному значило практически негласную блокировку инициации и, кроме того, сигнализировало тому, кто её установил, о попытках самого будущего Иного самоинициироваться или же не позволяло противоположной установившему стороне ввести в Сумрак этого Иного. Поэтому данная ситуация напрямую противоречила Договору, а значит, стоящий перед Николаем маг должен был занимать достаточно высокое положение, чтобы не попасть за такое под Трибунал.
— Ну что, везите нас к Городецким. Пришло время ещё нескольким забытым ими родственникам поздравить их с пополнением, — закончил Гесер.
***
Москва, май 1971 года.
Завулон находился в своём кабинете, когда у него на столе зазвонил телефон.
— Слушаю.
— Привет тебе, Завулон, из солнечного Саратова, здесь сегодня была замечательная погода.
Завулон откинулся в кресле и едва не чертыхнулся. Пресветлый брандахлыст уже в курсе. Плохо.
— Здравствуй, Борис. Что, решил устроить себе отпуск? Всё уже себе доказал?* — с деланным удивлением спросил он. — А я-то думал, что в твоём случае лучше гор могут быть только горы**.
Гесер хмыкнул.
— Не знаю, что ты задумал, Артур, но лучше бы тебе оставить это. И раз уж тебе так полюбился этот странный охрипший бард, я продолжу твою же собственную аллюзию: я понимаю, насколько могут быть заманчивы непокорённые вершины, но лучше бы тебе спуститься на землю.
Завулон скрипяще рассмеялся.
— Благодарю за заботу, Борис, хотя она лишняя. Прямо слёзы наворачиваются на глаза. Отчего это ты так всполошился? Я понятия не имею, о чём ты, мой дорогой враг.
— Лукавство тут тебе вряд ли поможет. Оставь ребёнка в покое, он — под моей защитой. И, кстати, напомнить, что будет, если с его родителями случится несчастный случай? Ребёнка нельзя инициировать. И вообще, неужели в тебе взыграли отцовские инстинкты?
— Что же делать, и боги спускались на землю***, — бросил Завулон и повесил трубку.
Новая переменная в лице Гесера не слишком удивила, но определённо оказалась неприятной. Может быть, поэтому его будущее воплощение не желало, чтобы он сунулся к младенцу?
Он тяжело вздохнул.
Игра становится интереснее.
***
Гесер сидел в своей любимой чайхане и потягивал часуйму****. Широкое блюдце привычно и удобно лежало на ладони. «Собаку по лаю узнают» — говорили у него на родине. Он должен был догадаться, что Завулон задумал что-то. Но слишком много в этой сложной истории было белых пятен. Когда он вернулся, то внимательнейшим образом просмотрел каждую букву в отчёте Сандро.
В тот день, когда произошло нападение, они с Завулоном находились в Пражском Бюро Инквизиции, и тот просто физически не мог провернуть это, даже с помощью магии.
Гесер рассеянно мял между пальцами кусочек лепёшки из цампы*****.
А ещё был тревожный факт — он и правда не помнил, как давал разрешение какой-то провинциальной ведьме. Но исходящая документация подтверждала подлинность лицензии. Подписанной его собственной рукой.
Завулон может сколько угодно паясничать и цитировать новомодный репертуар, но правда в том, что без помощи кого-то очень неслабого он вряд ли смог бы закрутить эту интригу. И ставки должны быть в таком случае очень высоки, Всетемнейший не разменивается на мелочёвку.
Значит, защита мальчика в приоритете.
Гесер закинул в рот измусоленный кусок и одним глотком допил часуйму.
Это должно быть очень интересно.
