Никогда

После чудесного исцеления Анжело Мак-Дугала градус интереса к Малышу стал еще выше. Малыш дал интервью нескольким медицинским изданиям, в которых признался, что Анжело не излечен. Малыш, вернее его небольшие частички, находящиеся теперь в теле маленького альфы, передают информацию в мозг, и что Малыш клятвенно обещает не влиять на мысли Анжело и других людей, которым он поможет излечиться. Это не будет полным симбиозом, как в случае с Валентином, и последствия будут гораздо меньше. Человечество начало привыкать к Малышу. Привыкать, что есть тот, кто просто поможет, когда действительно случится беда. Анжело встал с постели через неделю, и ему разрешили увидеться с отцом, и даже обнять друг друга. В новостях эту встречу осветили всесторонне. Общественность давила на суд присяжных, но смерть Мак-Дугала была делом решенным. Валентин в это дело не вмешивался — Кевин Мак-Дугал многое успел натворить, и, как ни жаль было разлучать отца и сына, иного пути не было. Валентин видел Анжело издалека — странное впечатление производил семнадцатилетний юноша с разумом семилетнего ребенка. Впрочем, врачи обещали, что через год или около того психологический и физический возраст сравняются. Валентину пришлось пережить еще раз суд над отцом и сыном Морганами. Его вызывали в качестве свидетеля, и он коротко отвечал на вопросы прокурора. «Да, применял насилие», «Да, в том числе сексуальное», «Да, не давал есть и принимать лекарства», «Унижал словесно и физически»… Смотреть на Рассела было неприятно, рука сама тянулась к шее, в попытке предупредить удар тока. На Алекса Моргана смотреть было просто гадливо. Алекс плакал, хлюпал носом, давил на жалость, сваливал всю вину на Корсини. Рассел молчал. Их приговорили к пожизненной ссылке на одну из планет, где добывалась руда для постройки космических кораблей. Дольше десяти лет там никто не жил. В момент оглашения приговора на Рассела жалко было смотреть: умирать он готов был, лететь куда-то к таким пугающим звездам — нет. *** Малыш иногда приходил спать к Валентину под бок. Прижимался крепко, утыкался носом в шею, обхватывал руками. Омега перебирал мягкие, как шелк, волосы сына и засыпал, проваливаясь в общие видения. Малыш, разумеется, не спал. Ему не требовался отдых. Ему требовалось единение с единственным человеком, который его понимал. Который был ему гораздо ближе, чем давно мертвые создатели. Валентин стоял в огромном бальном зале, освещенном сотнями свечей, свет которых отражался от зеркал на стенах и от натертого до блеска пола. Звучала музыка, что-то классическое, нежное и легкое, и на паркете кружились пары. Кого-то Валентин знал в лицо, кого-то видел в первый раз… Он не сомневался, что все эти люди мертвы — информационные копии, существующие где-то в глубинах Малыша, там, где привычная физика была пустым звуком. Иногда кто-то из них просил передать что-то живым, последний свой «привет», а затем просил Малыша стереть его. Это было похоже на сдирание корки от поджившей болячки — тягостно, болезненно и очищающе. Омега взглянул на себя в зеркало — старинная, серо-голубая форма неожиданно шла ему, подчеркивая цвет глаз. — Здравствуй, Валентин. — услышал он знакомый голос и обернулся. Ему улыбался разными глазами Рихард Кестер. Его рыжие волосы были зачесаны назад, а зеленый мундир облегал ладную фигуру и подчеркивал широкие плечи. Рихард засмеялся и, раскинув руки, покружился вокруг своей оси: — Хочешь быть красивым, поступай в гусары! — а затем помолчав добавил. — Я решил уйти туда, куда положено уходить, что бы там меня ни ждало. Но не мог не попрощаться с тобой. Прошу, Валентин, подари мне танец! Валентин засмеялся, впервые за последние три года, чувствуя давно забытую легкость молодого, сильного, тренированного тела. — Танцор из меня не очень, — предупредил он, принимая предложенную руку. — Я оттопчу твои начищенные до блеска сапоги. — От тебя, — ответил Рихард, наклоняясь к самому уху, — я приму все. Даже оттоптанные ноги. Они кружились по залу, и Валентин самозабвенно отдался музыке, ритму и крепким рукам альфы, нежно держащим и направлявшим его. Рихард шепнул, опалив щеку своим дыханием: — Ты внешне спокоен средь шумного бала, но тень за тобою тебя выдавала: металась, дрожала, ломалась она в зыбком свете свечей. И Валентин действительно чувствует, как дрожит и мечется его сердце в груди. — И бережно держа, и бешено кружа, я мог бы провести тебя по лезвию ножа, не стой же ты руки сложа, сам не свой и ничей! * Валентин прикрыл глаза, неосознанно подаваясь вперед, чтобы прижаться всем телом к телу альфы. Должно быть, в этот момент проснулась от долгой спячки его омежья суть. А когда он открыл глаза, то увидел, что стоит в объятиях Ричарда. А Рихард улыбается ему из толпы. — Все правильно, Валентин. Прошлое — прошлому, мертвое — мертвым, а живое — живым. Прощай. Валентин проснулся, потянулся всем телом, почувствовал давно забытую сладкую, тревожную негу — предвестника течки. Валентин взглянул на часы, висевшие на стене — был уже почти полдень. Он подошел к окну, раздвинул гардины и выглянул на улицу. Малыш и старший сын четы Кроули — тезка омеги, которого все звали Тин, — носились босыми по лужайке перед домом и гоняли сытых, ленивых голубей. Нужно было спуститься на кухню, принять лекарства, послать помощника, Шона, в аптеку за блокираторами течки… Но не хотелось! Хотелось нежности и неги, немножко времени без забот. Валентин мылся в одиночестве, хотя Шон и сторожил иной раз под дверью, просто так, на всякий случай. Вот и теперь он медленно вспенил мыло и погрузился в воду с головой, расслабляясь в невесомости, которую дарила теплая вода. Смутные, словно сны, мысли давили, не давая полностью расслабиться. Валентин вынырнул на поверхность и шумно выдохнул. Горячая волна, не имеющая ничего общего с водой в ванне, окатила все тело и затрепетала в ставшей слишком тесной грудной клетке. Омега судорожно вздохнул, прижимаясь горячей щекой к прохладной плитке, которой были облицованы стены ванной комнаты. Что-то изматывающее билось в его груди, заполняло изнутри, горячее, страстное, строптивое. Чьи-то руки, казалось, прикасаются к коже, даря невыносимое блаженство. Валентин скользнул рукой по груди, задышал быстрее, сорвано, как загнанный зверь. Руки скользнули ниже, под воду, он застонал, — такими яркими и неожиданными были ощущения. Будто Валентин снова подросток, впервые пробующий новое и немного постыдное… Он почти кричал, уткнувшись себе в плечо, сам не ожидая от себя такой страсти и чувственной полноты жизни. Толстое стекло, которым омега, как иногда казалось, был отгорожен от всего мира, вначале дало трещину, а затем разбилось на сотни мелких и острых осколков. Это было мучительно больно и сладко одновременно, и Валентин хотел, чтобы все это закончилось побыстрее… или не заканчивалось никогда. Сердце колотилось где-то в горле, когда омега наконец сумел перевести дух. В дверь ванны постучали. — Господин  Валентин, все хорошо? — несколько обеспокоенно спросил Шон. Валентин откинул голову на подголовник и счастливо и безумно рассмеялся, пряча лицо в ладонях. Он сумел, он победил призрак насилия, нависший над ним. Победил, оставил в прошлом бесконечную ночь с Расселом, полную боли и унижения. Прошлое — прошлому, живи, Валентин!