Никогда

За десять лет службы в космофлоте Валентин наблюдал гиперпрыжок всего дважды. Один раз на экзамене, из кресла второго пилота — ему в тот момент было не до любования на метаморфозы, происходящие с пространством, второй раз в прыжок пришлось уходить, спасаясь от взорвавшейся планеты. Развертывание искусственной черной дыры застало Валентина и половину его полка (тех, кто сумел вернуться, и достаточно твердо стоял на ногах) в коридорах у ангара, в котором стояли их истребители. По инструкции людям, не находящимся на дежурстве в рубке управления, полагалось пережидать гиперпрыжок в каютах, пристегнутыми к койкам. Пилоты истребителей тогда возбужденно загалдели и бросились к псевдо окнам, транслирующим происходящее за бортом, что бы посмотреть на редкое для них зрелище. Зрелище действительно того стоило, даже не смотря на побочные эффекты в виде тошноты, головокружения и потери ориентации в пространстве. Они стояли, тогда задрав головы, оглушенные и пораженные, наблюдая, как вселенная выворачивается наизнанку и сияет россыпью драгоценных камней. — Не замерз? — спросил его подошедший Ричард, накидывая на плечи легкую, но теплую куртку. Валентин благодарно потерся о его руку, мягко лежащую на плече, щекой. Ему стало гораздо легче после прощания с Рихардом Кестером. Все, наконец, встало на свои места. Обрадованный прорывом Ричард бросился ухаживать за омегой, не скрываясь, но и не торопя. Обоих устраивал такой конфетно-букетный период. Конфеты, впрочем, большей частью доставались Малышу. — До прыжка осталось пятнадцать минут. Пойдем в каюту? — Жан пригласил меня посмотреть на прыжок с капитанского мостика. Пойдешь со мной? Ричард в ответ поцеловал запястье Валентина, там, где должен быть брачный браслет. Малыш появился по-своему обыкновению ниоткуда, и прижался к бедру омеги. Мимо них, к жилому отсеку «семья», плечистый альфа нес на руках маленького бету, ровесника Малыша. Ричард, перехватив взгляд старшего сына, легко подхватил его на руки и, подкинув, усадил себе на шею. А затем удивленно спросил: — Ты чего такой легкий, Питер? Детям в твоем возрасте положено весить никак не меньше двадцати килограмм. — Я не хотел, чтобы тебе было тяжело, — ответил Малыш, стремительно прибавляя в весе. — Ерунда, - ответил Ричард. — Нечего сачковать: у нас все по-настоящему. И аккуратно взял Валентина за руку. Так они и шли. Настоящая семья. *** Если машинное отделение можно сравнить с сердцем корабля, то капитанский мостик — его мозг. Он находился в самом центре бывшего дредноута, защищенный со всех сторон. Ричард с интересом оглядывался, ведь даже во время службы в космодесанте ему не приходилось бывать святая святых высших чинов. Валентин с наслаждением вдыхал воздух этого помещения. Когда-то он стоял здесь, отчитываясь проведенной операции или слушал чужие доклады и приказы вышестоящих. Здесь поминали погибших, здесь узнавали новости с фронта. Корабль, приобретя статус мирного судна, изменился к лучшему. Исчезла казенная безликость, пропал дух обреченности. Альфы, омеги и беты, сидевшие за многочисленными консолями, не выглядели уставшими и вялящимся с ног. Да и бело-голубая, более свободная форма Мирного Торгово-Исследовательского флота, под которой не был надет комбинезон жизнеобеспечения, придавал их фигурам легкость и свободу. Валентин бросил взгляд туда, где сидели кругом, спина к спине, шестеро пилотов — управлением таким большим кораблем занимались несколько пилотов и навигаторов одновременно. Внимание Валентина привлек молодой омега, со стянутыми в высокий хвост волосами и пирсингом в губе. Его руки с таким наслаждением плясали над консолью, и вся его юная гибкая фигура казалась напряженной как летящая стрела. Почувствовав взгляд, он поднял голову и ослепительно улыбнулся. — Это наш новичок — Родриго. Очень неплохо справляется. Всего год как выпустился из Торгово-Исследовательской Пилотной Академии. Хороший мальчик, и твой горячий поклонник. Вполне мог бы работать в какой-нибудь крупной кампании, но предпочел место третьего пилота на « Александре». Под взглядом высокого начальства Родриго старался работать особенно красиво и четко. На фоне этого молодого пилота, которому так шла новая, с иголочки форма, Валентин неожиданно почувствовал себя старой развалиной. Он стоял, слегка сгорбившись и подавшись вперед, тощий, бледный, в темно-синих джинсах и черной водолазке, и в совершенно нелепых лазурных носках, выглядывающих из коричневых мокасин. И куртка с плеча Ричарда болтается как балахон. Давно не было такого, чтобы Валентину захотелось пройтись по магазинам и выбрать что-то не привычно практичное, недорогое и неброское, а идущее ему, привлекающее взгляды. Рассел, помнится, фыркал и говорил, что нищету из головы не выживешь. Возможно, он был прав, но, может быть, у Валентина просто не было того, ради кого стоило бы следить за собой. Валентин оглянулся на Ричарда. Тот, перехватив взгляд, ласково улыбнулся. Не было для кого хотелось бы прихорашиваться.… Теперь есть! Корабль медленно падал сквозь черную дыру, и Валентина охватило чувство приближающейся беды.… Но ничего не произошло. Огромное тело « Александра» вышло из червоточины в положенное время, и в положенном месте. И все же, все же, неприятное чувство не отпускало. До Нетинебудет предстояло еще два раза нырять в черные дыры. Между двумя переходам должно было пройти не меньше недели. *** Вечером, уложив детей спать, прочитав им на ночь сказку (малыши мало что понимали, зато Питер сказки обожал), Валентин оказался предоставлен сам себе. Он вызвал по коммуникатору Майкла Кроули и все беспокойное семейство во главе с Огастином, переведшееся на « Александра». Они в шутку называли себя верными вассалами Валентина, и не так уж велика была доля шутки в этом прозвище. Омега пригласил Майкла прогуляться по торговому центру корабля. Под него был отведен теперь один из ангаров, где прежде стояли истребители. Странно было идти привычным маршрутом, но не для того, чтобы воевать, а для того что бы накупить себе новых вещей. Когда «Александр Великий » был боевым кораблем, на его борту находился всего один магазин, и одна парикмахерская, единственный парикмахер которой умел делать три или четыре прически для омег и две для альф и бет. Теперь на площади размером со стадион, центр которого был занят аллеей и фонтаном, в пять ярусов располагались всевозможные бутики. Майкл затащил Валентина в один из них, уверяя, что там лучшее из лучшего, и кое-что он уже присмотрел, еще в первый день путешествия. Потом полноватый, так и не избавившейся от лишнего веса омега, окинул взглядом Валентина, и с легкой завистью в голосе произнес: — Если бы у меня была такая фигура, ух, я бы оделся! Валентин в ответ только дернул плечом. Сейчас он был скорее сутулым доходягой, чем обладателем приятных форм. Ну, да Майклу виднее. Валентин в моде разбирался весьма слабо. В бутике одного из владельцев корабля узнали сразу и обещали большую скидку. Четверо продавцов-консультантов во главе с Майклом тут же усадили его в кресло и принялись носиться меж полок и вешалок в поисках самого лучшего. Валентин с интересом следил за ними. Казалось, Майкл собирается скупить весь магазин. Он, совершенно забыв о своей обычной стеснительности, помог Валентину справиться со сложными застежками на рубашке, выполненной в несколько эклектичном стиле, потом помог зашнуровать высокие сапоги, облегающие стройные ноги в подчеркнуто милитаристических джинсах. Валентин всегда считал, что одежда стремится к удобству в первую очередь, а вышивки, кружева и декоративные пуговицы - вещь совершенно бессмысленная. Но теперь, глядя в зеркало, он вынужден был признать, что смысл во всем этом есть. Потом их понесло в парикмахерскую. А далее - к визажисту, массажисту и еще много куда. Валентин честно пытался получать от этого всего удовольствие, и даже начал его получать к концу вечера. Вернувшись домой, возбужденный и счастливый Майкл тут же потянулся к пирожным, собираясь заедать ими сладкий кофе. Валентин, не раздумывая, легонько шлепнул приятеля по руке. Майкл посмотрел на него удивленно. — Не вы ли говорили мне, что хотите похудеть? Майкл медленно положил пирожное на тарелку. — Хочу, конечно, — ответил он. — Но не прямо сейчас - после трудного и насыщенного вечера. Валентин усмехнулся: — А разве завтра день будет легче? Не думаю. Он поднялся со стула, аккуратно снял новый пиджак и совершенно неожиданно опустился на пол. Майкл от удивления вскочил на ноги. — Что случилось? — удивленно и обеспокоенно спросил он. Валентин в ответ промолчал и совершенно неожиданно отжался от пола. Первые три раза ему дались легко, четвертый — явным трудом. После пятого отжимания Валентин с трудом сел там же, на полу, прислонившись спиной к стулу и прикрыв глаза, сказал: — Врачи уверяли меня, что я так никогда не смогу. А я смог. Три месяца у меня не выходило ничего. Однажды Шон нашел меня на полу распластанным после очередной попытки, и испугался, что мне стало плохо. Я соврал тогда, будто голова неожиданно закружилась — стыдно было признаваться. Забросил попытки запрыгнуть выше головы. Можно подумать, это кому-нибудь нужно.… Потом я понял, что это нужно мне. *** После второго гиперпрыжка Ричард спросил у Валентина: — Ты не хотел бы познакомиться с моими родителями? — Ты никогда не говорил о них, — удивился Валентин. — Я даже не знал, живы ли они. Ричард пожал плечами и взглянул в псевдо окно: на черное полотно космоса, на свет звезды, под которой родился. — Я не виделся с ними больше пятнадцати лет. Они из Новых Отшельников, если ты о них слышал. — Разве что краем уха, — повинился Валентин. Ричард кивнул. — О них мало кто слышал: Новые Отшельники не стремятся рассказывать о себе миру. Я совсем не вспоминал о них с тех пор, как был румспрингой*, и покинул общину. — А почему вспомнил о них теперь? — Отсюда до Эдема, планеты, которую они колонизировали, чуть больше шести часов лету, не считая времени для прохождения таможни и спуска на поверхность. Ричард постучал по поверхности стола, и решительно добавил: — А еще я хотел, чтоб они увидели тебя и своих внуков.… Быть может, больше шанса не выпадет. Валентину не оставалось ничего, кроме как согласиться. Они не теряли времени: огромным двигателям корабля нужно было время, что бы остыть перед новым прыжком через пространство. Это занимает не меньше трех стандартных земных суток. Небольшую яхту вывел из дока Огастин, променявший надоевшие до оскомины рейсы между Марсом и Землей на место одного из четырнадцати пилотов, посменно управляющих «Александром Великим». Он сам на Эдеме не бывал — его отец сбежал оттуда в молодости, а позже приютил и племянника, Ричарда, когда тот прибыл на Землю, чтобы познать жизнь обычных людей, и либо добровольно отречься от нее и стать одним из Отшельников, либо остаться навсегда в «большом» мире. Ричард выбрал второе. Какое-то время он еще переписывался с родителями, обещавшими принять любой его выбор, но писем он писать не умел и не любил, и вскоре переписка заглохла. Деньги от сына родители отказались принимать, когда узнали, что он пошел по военной стезе — Отшельники не признавали никакого оружия. На Эдеме был всего один город — как приложение к космопорту. Единственное место на планете, где разрешалось использовать современные технологии. Вся остальная планета жила так, как жили земляне до выхода в космос. Здесь никого не держали силой — подростки от шестнадцати до двадцати одного года отправлялись учиться на другие планеты за счет своей общины. Часть из них возвращалась к семье в знакомый, безопасный мир, часть — предпочитала большой мир с его опасностями и открытыми горизонтами. Дорога от города до деревеньки, в которой жили родители Ричарда, заняла столько же времени, сколько и полет на катере — шесть с половиной часов в повозке, запряженной четверкой коней. Малыш, при выходе из яхты замялся и дернул Валентина за руку. — Может мне не стоит с вами ехать? Я ведь тоже технология? Ричард обнял мальчика, и сказал, целуя его в макушку: — Ты мой сын! А кто не согласен… что ж, их мнение мало меня интересует. Потом он отстранил Малыша и удивленно отметил: — Мне кажется, или ты вырос? — Да, — гордо ответил Питер. — Я расту! *** До деревни он добрались уже в сумерках, когда эдемское солнце почти зашло, а ни одна из мелких четырех лун еще не показалась из-за горизонта. Валентину казалось, будто он переместился в прошлое лет на пятьсот — в те времена, когда люди не думали о покорении космоса. Ричард тихо улыбался своим воспоминаниям о детстве. Что бы он ни говорил о том, что в общине ему не хватало воздуха, чувствовалось, что он был здесь счастлив. Дети, покинувшие общину, редко возвращались — это не поощрялось законами отшельников. Однако теперь, после войны отшельникам пришлось немного ослабить свои запреты — некоторые выжившие, а иногда их вдовцы возвращались сюда. Жить здесь Ричарду не хотелось. Что ему, полицейскому до мозга костей, здесь делать? Возделывать землю? Или стать горшечником, как хотел его отец? И все же, все же он рад был увидеть свой дом. Он спрыгнул с телеги и помог выйти из нее Валентину и Питеру. Малышей было решено оставить в городе — им тяжело пришлось бы в дороге. Если дедушки пожелают на них посмотреть, то у них есть два дня. Ричард выглядел спокойным, но он волновался перед встречей с родителями, сам того не осознавая. Альфа подошел к деревянным воротам, скрывавшим за собой аккуратный палисадник и дорожку, ведущую к деревянному двухэтажному дому, и несколько раз громко хлопнул в ладоши. Залаяла собака, отворилась дверь, и на пороге дома возник высокий немолодой мужчина такой же плечистый как Ричард. Лицо его оставалось в тени, но Валентин четко ощутил родство между двумя альфами. Старый и молодой альфы застыли и стояли так некоторое время, потом сделали несколько стремительных шагов по направлению друг к другу, и крепко обнялись. А затем одновременно произнесли: — Ричард… сынок! — Отец! Они отпрянули друг от друга, и Ричард обернулся, подзывая Валентина к себе. — Знакомься, отец. Вот омега, которого я люблю. Вот наш сын, один из четырех. Остальные трое еще слишком малы, и остались в городе со своими гувернерами. Старый альфа усмехнулся, разглядывая скромно одетого Валентина, и останавливая взгляд на его не слишком длинных волосах. — Я знаю о тебе и твоей семье, Ричард. Не могу сказать, что это та семья, которую я для тебя хотел, но это твой Путь и тебе по нему идти. Прошу в дом, господин Эркарт. Совершенно неожиданно ПИтер выпустил руку Валентина и вышел вперед: — Сэр, прежде чем вы пустите нас в дом, я хочу, чтоб вы знали о том, что я не человек! — его лицо в неверном свете льющимся из дома казалось невыносимо взрослым. Старик долго, испытующе смотрел на ребенка, а затем улыбнулся. — Мы избегаем технологий, но не боимся их. Пока ты не несешь вреда человечеству, ты нам не враг. Они вошли в дом, обставленный простой деревянной мебелью, явно изготовленной вручную, деревянные полы были застелены вязаными половиками. Валентин опустился в кресло, не дожидаясь приглашения — все тело болело после шести часов в тряской повозке. В большой комнате, занимавшей большую часть первого этажа, и разделенной на несколько зон раздвигаемыми перегородками из дерева и ткани, сидели несколько человек. Три омеги, один пожилой, с лицом спокойным и безмятежным, какие бывают у людей, находящихся на своем месте, душа которых спокойна и умиротворена. Двое молодых омег пряли шерсть около окна, у одного из них на руках сидел двухлетний ребенок, другой был в тягости, и срок был близко. На полу, у камина играли дети разных возрастов. Старый альфа указал на них: — Это твои младшие братья, Ричард. Мы усыновили их после войны. Омега, кормивший ребенка вскинул голову и, посмотрев на Питера, отвел взгляд. — Это Теренс, — сказал отец Ричарда. — Он не из нас, не из отшельников, и вряд ли им станет. Он... — Беженец с Кьярда, — закончил за него Малыш. — Я знаю его. Я помню его страх, его боль, его ненависть ко мне. Я помню их всех, помню каждого, чью жизнь я разрушил, и чьи жизни я отнял. Я помню мужа Теренса. Стивен, верно? Он защищал вас до последнего вздоха. Я не умею возвращать мертвых. Все, что я могу — дать подобие жизни. Но это ведь не то чего вы хотите. Омега низко наклонил голову, делая вид, будто укачивает ребенка. — Если бы я мог, — продолжал Малыш, его детское личико исказилось невыразимым страданием. — Если бы я мог все вернуть…. Но я не могу. Пожалуйста, Теренс, не вините меня в том, чего исправить я уже не могу! — Я не виню, — ответил Теренс, вставая. Его ребенок крепко спал на его руках. — Мне просто очень больно. Невыносимо больно до сих пор. Малыш закрыл лицо руками. Слишком взрослое, совсем не детское лицо. — Я помню, — глухо произнес он снова. — Я помню каждого. Я умирал с каждым из них. Я убивал их и умирал с ними вместе. Валентин опустился рядом сыном на колени, сам не заметив, как преодолел полкомнаты. — Все закончилось, мой милый. Мой малыш. Тебе больше нет нужды делать то, что ты делал. Это не твоя вина, просто стечение обстоятельств. Малыш прижался к Валентину всем телом так, чтобы между ними не было даже малейшего зазора. Он уткнулся носом куда-то в подмышку омеге и прошептал: — Мне надо было умереть. Развоплотиться. Но даже такие, как я, хотят жить. — Ты мог убить себя? — холодея от этой мысли, спросил Валентин. — А теперь? Малыш прижался еще теснее, и прошептал. — Теперь меня можешь убить только ты. Нужно только приказать. Валентин поднял голову и столкнулся взглядом с Теренсом. Тот неуклюже наклонился, придерживая спящего сына одной рукой, а другой несмело коснулся макушки Малыша. Его точно ударило током. — Прости, — произнес Теренс, неловко улыбаясь. — Когда болит у тебя, трудно поверить, что кто-то может страдать еще больше. И всегда хочется найти виноватого, даже если виновных и нет. Особенно - если нет. Тягостную сцену прервал отец Ричарда. Он обратился к пожилому омеге: — А чем, папаня, мы будем гостей кормить?