Никогда

Рассел кое-как пережил путешествие до своего нового места жительства на долгие годы. Мысль о том, что там, за тонкой, по сравнению с окружающим вакуумом, обшивкой их старенького транспортника, находятся тысячи опасностей космоса, была почти невыносима. Но все же он как-то пережил эти месяцы и ступил наконец на твердую почву своего нового, неуютного дома. Психологи твердили что-то о запущенной фобии, о том, что это лечится, и что если бы Рассел обратился к медицине еще подростком, от его страхов не осталось бы и следа. И тогда вся жизнь его пошла по другому пути. Ненавидел бы он Валентина в таком случае? Да что там, встретился бы он с ним вообще? Неважно. Планета была ужасно неуютной — без атмосферы, безжизненная, но богатая редкими металлами и рудами. Большую часть населения представляли собой преступники. Свободных людей здесь было немного — охрана и геологи, руководившие добычей руд. Рассел много работал и крепко спал. За дисциплиной здесь следили сурово, и общение между преступниками строго регламентировалось. Это было на руку Расселу. Его все устраивало, наказание свое он принимал со смирением. Исправить уже ничего невозможно, но, отбывая наказание, можно ни о чем не думать. Размеренное течение жизни было нарушено серией подземных толчков, разрушивших одно из ответвлений шахты. Умерло около двух десятков заключенных и трое охранников. Затем две недели недра планеты молчали, хотя геологи и инженеры выглядели настороженными. Впрочем, заключенными никто не собирался объяснять, что происходит. Через несколько дней Рассела вызвал к себе комендант колонии поселения. Это был немолодой, исполосованный шрамами бета, бывший военный. Он знал всю подноготную Рассела лучше него самого. Комендант не стал ходить вокруг да около и честно сказал: — Геологи что-то нарушили в недрах планеты. Честно говоря, я не особенно в этом разбираюсь, господин Морган. Нам срочно требуется эвакуироваться, но из-за магнитной аномалии мы не можем выйти на связь с корветом, охраняющим подступы к планете. Рассел кивнул. По лицам охраны можно было предположить что творится что-то ужасное. — Что бы не соблазнять поселенцев, мы не держали на планете никакой техники, ни одного челнока, ни одного транспортника, на котором можно было бы выйти за пределы орбиты. Теперь эта предосторожность играет против нас. Рассел снова кивнул. И что дальше? — У нас есть один неисправный истребитель, — произнес бета после непродолжительной паузы. — Вы сможете выйти за пределы магнитной аномалии, послать сигнал и… собственно все. Больше вы сделать ничего не успеете. — Какой в этом смысл для меня? — Никакого, — ответил бета. — Вы все равно умрете. Вместе с нами, здесь. Или один, дав нам шанс на спасение. Нам никто не поможет. Челнок с корвета прибывает раз в месяц, и к тому времени спасать уже будет некого. Молчание в эфире тоже никого не насторожит — о аномалии всем известно. — Вам известно, что за штурвалом истребителя я сидел в последний раз на экзамене? — спросил Рассел. Бета дернул испещренной шрамами щекой. — Известно, — сказал он тихо. — Однако сейчас на планете вы единственный человек, кто хоть раз сидел за штурвалом истребителя. Рассел усмехнулся, подумал, что будь здесь Валентин, он уже мчался бы к этому истребителю на всех парах… Затем, неожиданно для себя сказал: — Я согласен. Через четверть часа он уже шагал по подземному коридору в сторону ангара. Сопровождавшие его конвойные смотрели на него со смесью уважения и призрачной надежды. Прежде на Рассела так не смотрели. Некстати вспомнился первый и последний раз, когда он летел во флайере вместе с Валентином в качестве пассажира. В очередной короткий отпуск Валентина они решили вырваться из душного каменного нового Лондона к морю, на экватор. Рассел легкостью уговорил супруга не покидать Землю ради инопланетных красот, и тот с радостью согласился, не желая тратить драгоценные дни на перелет. До побережья Тихого Океана требовалось лететь всего четыре часа на флайере. Рассел собирался взять папиного пилота, чем несказанно удивил Валентина. — Неужели мы не справимся сами? — удивился он. Рассел тогда еще давал себе труд сделать вид, будто безрассудно влюблен, и не смог отказать омеге. Пилот, впрочем, напросился с ними — отвести флайер назад в Лондон, и вообще полетать с настоящим асом. Рассел сел на заднее пассажирское кресло, выпил коньяка и расслабился, насколько это было возможно. Валентин и пилот пересмеивались, готовя машину к старту. Над городом Валентин летел дисциплинированно и ровно, не хуже программы автопилота. Поднявшись повыше, он кивнул на вопрос пилота и обратился к Расселу. — Ты не против, если мы немного пошалим? Сердце у Рассела неприятно екнуло, но он благодушно кивнул и на всякий случай выпил еще коньяку. И очень вовремя, потому что Валентин, удостоверившись, что пассажиры пристегнуты, сделал мертвую петлю. Флайер швыряло туда-сюда, за мертвой петлей последовала «бочка», «кобра», «штопорная бочка», «атака гремлина», разнообразные виражи… Ко всему прочему Валентин еще и запел. Как и многим людям, лишенным музыкального слуха, ему казалось, будто чем громче поешь, тем лучше. Он выбрал песню из прогремевшего недавно мюзикла про летчика времен докосмической эры. Особую пикантность ситуации придавало то, что в конце каждого куплета лирический герой вопрошал: «Долечу или разобьюсь?» Сам сюжет мюзикла, который Раселу помнился достаточно смутно, тоже не вдохновлял: главный герой потерпел крушение в пустыне и сочинял для успокоения сказочки о мальчике, прилетевшем со звезд. Какая ирония, подумалось Расселу, пока он шел между двумя конвойными на встречу глупой и героической смерти. Какая ирония, что тогда никто не мог подумать, что вскоре совсем к другому Авиатору прилетит совсем другой Маленький принц? Наконец песня закончилась, и Валентин выровнял флайер. Он обернулся и взглянул на Рассела. Глаза его блестели от азарта, на лице играла сумасшедшая улыбка. Рассел нашел в себе силы криво улыбнутся в ответ. Этот эпизод всегда бесил Рассела, но теперь он с удивлением понял, что улыбается, вспоминая свой страх, и то, как забавно звучал голосос Валентина, когда он громко и совершенно негармонично пел. *** Валентина и Ричарда уложили спать в разных спальнях. Сделано это было достаточно выразительно, мол, там, у себя, на корабле и своих планетах делайте что хотите, а у нас нравы строгие — альфе и омеге, не являющимся друг другу супругами в одной постели делать нечего. Малыш, после ужина упоенно игравший c детьми, попросился переночевать вместе с ними. Из детской долго еще раздавались сдавленные шепотки — дети делились с гостем своими нехитрыми секретами, рассказывали страшилки, расспрашивали Питера о его способностях. Малыш всегда легко находил общий язык с детьми. На счет этого Валентин не беспокоился. Рано или поздно люди научатся воспринимать его как доброго помощника. Малышу это было в радость — людская ненависть и боль глубоко ранила его, противореча заложенной в него программе. За ужином Валентин узнал об Отшельниках много нового и интересного. Узнал об их быте и философии. Пожалуй, попади он сюда подростком или появись здесь на свет, Валентин сумел бы найти себя здесь. Он бы жил простой жизнью трудяги, шил, вязал, пахтал масло и варил варенье. У него гораздо раньше и не после таких потерь появился бы свой дом и свои дети… Вот только в его жизни не было бы полетов. Но что полеты? Теперь он их лишен. Но ведь не умер же? Нашел новую цель в жизни. А так, он и не знал бы, чего лишен… Впрочем, что гадать, как бы все было бы, сложись его жизнь по-другому. Ведь в другой жизни не было бы ни Петера, ни Ричарда, ни их общих чудесных детей… Ричард хотел зайти в спальню вслед за Валентином, удостовериться, что из окна не дует, а постель достаточно удобна, и помочь омеге распустить шнурки на ботинках и расстегнуть бархотку-нейростимулятор. Зарядить его здесь возможности не было, но Валентин предусмотрительно взял с собой запасной аккумулятор. В этом они оба почти не видели ничего интимного, всего лишь небольшая помощь. Папа Ричарда считал совершенно иначе. Он оттеснил сына и захлопнул дверь, не оставляя Валентину возможности ретироваться. Омеги некоторое время молча смотрели друг на друга. Валентин достал из кармана свои разномастные четки и принялся их перебирать. Он думал о том, какой бусиной отметит путешествие на Эдем. Он не боялся, и не испытывал неловкости, стоя перед папой Ричарда — его мнение мало что значило. Они могли никогда не увидеться — и ничего бы не изменилось. Первым тишину нарушил старый омега. — Я знал, что Ричард не останется с нами, — сказал он, грустно улыбаясь. — Знал, что ему здесь будет тесно. Наш мир не подходит для таких как вы и он. — Мне нравится здесь, — ответил Валентин. — Здесь безмятежно. Нет нужды думать о будущем. Тебе всегда укажут путь, всегда помогут. — Здесь приходится тяжело трудиться. — Труд меня никогда не пугал. — И все же, — продолжил старый омега, — если вы и думаете о жизни здесь, то, только о передышке после долгого пути. Цена, которую приходится платить за эту безмятежность, для вас слишком высока. Как и для моего сына. Вы не из тех людей, кому нужен поводырь. Валентин кивнул, ожидая продолжения. Не спрашивая разрешения, он опустился на край деревянной кровати, покрытой лоскутным одеялом и принялся возиться со шнурками. Старый омега подошел ближе и, опустившись на корточки, положил левую ногу Валентина себе на колено и принялся расшнуровывать шнурки. Валентин смотрел на своего почти свекра сверху вниз, ожидая, что тот скажет. Старый омега продолжал: — Что вы можете дать моему сыну? Вы, лично? Если убрать ваши деньги, ваши… ваши… яйцеклетки, и ваши проблемы… что можете дать ему вы? Валентин расстегнул ошейник и потер шею. — Мою любовь? — насмешливо спросил он. Эти обвинения казались ему почти забавными. Разумеется, для каждого омеги его дети самые лучшие, их партнеры им в подметки не годятся. Некстати вспомнился Алекс, образец свекра такого типа… — Но ведь и ее вы ему не дали! — ответил старый омега и поднялся. — Вы думаете это незаметно? Вы носитесь со своим горем, со своим неудачным браком, как дурень с писанной торбой, а он следит за каждым вашим шагом. Валентин почувствовал, как его щеки предательски алеют. — Неудачным браком? — переспросил он, чувствуя, как голос дрожит от злости. — Неудачным браком? Это вы называете неудавшимся браком? Кто вы такой, чтобы высказывать мне свое бесценное мнение? — Я родил человека, которого вы говорите, что любите! А вместо любви вы только мучаете его. Валентин прижал холодные руки к пылающим щекам. — Он сказал, что будет ждать столько, сколько потребуется… Старый омега кивнул: — Он любит вас. Это неоспоримо. Но любите ли вы его настолько, что бы отринуть свои страхи? Или он просто вам удобен? Как защитник, как помощник, как отец детей. Верный рыцарь для прекрасного омеги, который всегда под рукой, всегда готов придти на помощь не ставя условий. Всегда под рукой, но не более? Валентин встал с постели, под босыми ногами приятно ощущался вязанный коврик. — Мне понятно ваше мнение, спасибо, что сказали честно. Я устал. Спокойной ночи. Старый омега неожиданно тепло улыбнулся. Он подошел совсем близко, обнял Валентина и поцеловал в щеку. — Ну обижайся на старика, милый. Но кто-то должен был сказать тебе, что ты топчешься на одном месте, а у меня, между прочим, диплом сексолога, правда пятидесятилетней давности. И немножко мудрости. — Как же вы оказались здесь? Старый омега пожал плечами. — Влюбился. И, знаешь, ни о чем не жалею. У Мартина характер не сахар, но сыновья у нас определенно удались! — он достал из корзины принесенной с собой какой-то сверток. Развернул его, встряхнул. Запахло лавандой и незнакомыми, наверно местными, травами, и продолжил: — Это моя свадебная рубашка. Думаю, она подойдет тебе, хотя я и был тогда несколько полнее. Ну-ка, примерь! Рубашка была чудесна и немного забавна, длинная, прямого покроя, с длинными рукавами и широким воротом, застегнутым на несколько пуговиц. Сшита она была из батиста и хлопка, и украшена ручной вышивкой. Старый омега помог разобраться с застежками, подпоясал плетенным ремешком и спросил: — Понимаешь ведь, к чему я? Валентин поджал губы и промолчал. Внешне он оставался спокоен, но внутри его трясло. От гнева и понимания, что этот старик кое в чем прав. Затем Валентин наконец остался один. Он долго лежал под слишком теплым одеялом, проводя ладонью по грубой, шершавой простыне, затем не выдержал, сел и тихо позвал: — Малыш! Тот откликнулся незамедлительно. Валентин смотрел на сына, не зная, что ему сказать, и наконец собрался с духом: — Малыш, Петер, ты ведь знаешь, что люди противоположного пола, находящиеся в близких отношениях, зачастую остаются наедине для обмена… обмена… — Я понял, пап! — спокойно сказал Малыш ласково улыбаясь. — Я знаю, что это интимный процесс, и подглядывать нельзя. Я не подглядываю. И за тобой подглядывать не буду. Валентин облегченно рассмеялся. Он не ожидал, что разговор с ребенком о сексе мгновенно превратит его в краснеющего ханжу. Малыш тоже улыбнулся, прижался по обыкновению всем телом к омеге и сдавленно прошептал: — Я часть тебя, а ты часть меня. Я стал таким, чтобы тебе было легко со мной, чтобы ты никогда не пожалел, что связался со мной, что расплатился здоровьем. Если бы тебе был нужен возлюбленный, я стал бы им. Если бы тебе был нужен отец, я стал бы тебе отцом или другом. Кем угодно! Лишь бы тебе было легко! Валентин вздохнул, и ласково потрепал сына по голове. — Я тебя люблю, — сказал он задумчиво. — И тебя, малыша Петера, и то необъятное и непредставимое, чем ты являешься на самом деле. Ты ведь это знаешь? — Знаю, — ответил Малыш. Они еще немного посидели в обнимку, а потом Малыш ушел. Валентин тоже поднялся с постели и направился к двери, пока решимость его не исчезла. Ричард спал на спине, полностью заняв кровать и свесив левую руку. — Ричард, — позвал его Валентин тихо, почти неслышно. Но то тут же открыл глаза и мгновенно проснулся. — Валентин? — встревоженно спросил он. — Все в порядке? Ты плохо себя чувствуешь? — Я в порядке, — выдохнул омега. — Все хорошо… Ричард зажег свечи. Это получилось у него просто и естественно, как не получилось бы у человека, родившегося и выросшего не здесь. На Эдеме было электричество, но оно использовалось только там, где невозможно совсем без него обойтись. Валентин протянул руки и коснулся Ричарда. Альфа в ответ коснулся омеги. Мгновение они стояли и тонули во взглядах друг друга. Потом произошел взрыв. Катаклизм. Смерть старой вселенной — и рождение новой. Валентин дернул ворот рубашки, с треском оторвались пуговицы, покатились на пол. Ставшая широкой рубашка с шелестом упала вниз, на мгновение задержавшись на бедрах и придавая ему сходство с античной статуей, у которой задрапированны ноги. — Ты прекрасен, — выдохнул Ричард. Красота в глазах смотрящего. Что ему было до несовершенств этого тела, когда он видел совершенство духа в него заключенного? Что ему за дело было до наметившихся морщин у глаз и рта, до седины, до излишне худых рук и ног? Все это не имело никакого значения! Они легли на кровать, не разжимая рук, целуя друг друга так, будто никогда не целовали никого другого, и никогда никого другого не поцелуют. В мире ничего больше не существовало,кроме них двоих.