Домой

«Нормандия» укомплектована почти привычно. Десяток супергероев в каютах и десяток неприметных техников, глазеющих на них с раскрытым ртом. Полет тянется уже три месяца, на сверхсветовой. Галактика без ретрансляторов — как затянувшаяся пробка на аэро-трассе. Состаришься раньше, чем доберешься до магазина. Джокер очень смеялся в первый день, когда Гаррус мерил шагами зал совещаний и повторял: «проваливайте», «турианский исследовательский корабль отбывает утром с Цитадели на Землю — можете поймать попутку», «вы не должны этого делать, и лучше поймите это сейчас, потому что завтра я не повезу вас домой». Все стояли вокруг стола, как гребаные бедные родственники вокруг гроба. Джек не пыталась полить кого-либо дерьмом. Грюнт молчал. Никто не сошел с корабля в тот день. Никто не выглядит так, будто хочет сойти сейчас. Поисковые операции в системах, по которым стрелял Горн, проходят примерно каждый месяц. Исследованы всего три. Поиски не принесли ничего. На корабле зарождается инфекция, блуждающая в воздухе, переходящая от одного члена экипажа к другому. Инфекция беспокойства. Болезнь предчувствия, закравшегося под воротник, холодящего позвоночник. Они приходят к Джокеру, чтобы убить симптомы. Пара дурацких шуток — и можно протянуть еще день-другой. Это его работа. Помимо управления кораблем. Он — новая Келли Чемберс. Старая, вроде, покончила с собой. Корабль твой, говорит Гаррус. Не поцарапай краску. Джокер все ждет, когда он скажет «мне пора идти». Вряд ли кто-то подозревает, насколько это порой заебывает. Он может торчать в своем кресле сутки напролет, слушая Wise Brother и глядя в разукрашенную россыпью звезд тьму за стеклом, к нему будут подходить ребята, спрашивая о чем-нибудь, жуя энергетические батончики и предлагая принести ему, — это может продолжаться неделями, месяцами, и никто не задаст вопроса, на который ему так хочется дать ответ. Они не спрашивают: в порядке ли ты? Они спрашивают об этом друг друга, но не его. А ему так хотелось бы. Ну же. Спросите его. Ты в порядке, Джокер? Знаете, что он скажет вам? Он настолько в порядке, насколько маленькие птенцы голубей, которых погрызли кошки. Видели таких? Маленькие птенцы, комочки пуха, и у них оторваны крылышки, выломаны лапки или выцарапаны глаза. Они открывают и закрывают свои маленькие клювики. Они отчаянно зовут маму. Они хлопают обрубками в попытках взлететь. Однажды он увидел такого. Ему было двенадцать, и это было на кладбище. Его мать как раз опускали в землю, когда он услышал этот крик и полез в куст. Раздвинул ветки, а там это. Окровавленный комочек пуха без крылышек. Мальчишка, наверное, казался ему огромным монстром, если он вообще мог видеть. Он кричал, а Джокер замер и ничего не мог сделать. Он испугался. Не знал, как подступиться. А птенец все кричал. Целый мир не слышал его, будто не существовало ни крика, ни отгрызенных крылышек, ни выцарапанных глазок, ни его страшной боли и неспособности это прекратить. С того момента где-то внутри Джокера живет такой маленький птенец голубя. Он кричит, и кричит, и кричит. Но никто не слышит его. Он хочет сделать что-нибудь полезное. Что угодно, что Гаррус потребует. Но он требует только — не делать ничего. Его ноги рассыплются, если он начнет отстукивать ритм Wise Brother. Хочется размять их, ведь за двенадцать часов в одном положении вместо мышц и сосудов в них должно быть кровяное желе, но он обязан вести хренов корабль и пришвартоваться на очередной хреновой планете, на которой у них очередная хренова поисковая операция. Для выполнения которой с «Нормандии» сойдет отряд. Которая окончится очередной хреновой неудачей. И Вакариан вернется с лицом, будто постоял над свежей могилой. И когда его спросят: «ты в порядке, капитан?», он скажет: «конечно». Джокеру нужно проветриться и предотвратить атрофию икроножных мышц, так что он гуляет по кораблю и болтает с экипажем. Когда ходит, он как Русалочка. Несмотря на спец-экипировку, каждый шаг причиняет боль. Она лишь немного отвлекает от дерьма, скопившегося в груди. Тяжесть потери. Звук исчезнувших голосов. Его бессменная, безукоризненная бесполезность. Корабль твой, Джокер. Не поцарапай краску. Как насчет того, что я проебу команду и дам волю церберовскому ИИ? Как насчет того, что я поведу себя как кретин, и ты обнаружишь себя болтающейся в открытом космосе среди обломков? Как насчет того, что я выполню твой идиотский приказ об эвакуации под носом у Разрушителя, и уведу корабль, на борту которого нет тебя? Потому что, ты знаешь, я могу. Я, блядь, могу. - Джокер! — голос Шепард в его наушнике. — Джокер, как слышишь? Он касается наушника пальцами. Во второй руке у него кружка британского эля, заныканного в одном баре на Силверсан Стрип. Он попивает пивко, пока коммандер рискует задницей. — Слышу тебя, прием, — Джокер отхлебывает. — Мы возвращаемся на борт, нужен мгновенный старт, — голос Шепард, как всегда, когда она на задании, резок и спешен. — Только не говори, что вы ведете за собой толпу твоих слюнявых фанатов. — Точно, и в их колымаге несколько тонн тротила. Джокер осуждающе цокает языком. — Будем подниматься — кинешь в них зажигалку. Шепард отсыпается, Шепард обходит команду, Шепард трахается с Вакарианом. Некоторые шепчутся, что не с ним, а с доктором Т’Сони. Это боевая любовь, это настоящая смертельная страсть. Вообразите только трах после хорошей битвы! Доктор Т’Сони не выходит из своей каюты, смотрит в экраны, смотрит в экраны, ссыпает кружки снотворного на ладонь, рассылает сообщения, прочесывает источники. Тали пытается понять, что сделал Горн. Помимо того, что пронес волну темной энергии по Млечному Пути, расхреначив ретрансляторы и синтетиков. На «Нормандии» один отключенный гет и один робот, выглядящий, как мертвая женщина. Тали перенесла матрас с одеялом в ядро ИИ. Вакариан стоит позади кресла пилота, сцепив за спиной руки. Он часто сюда приходит. Бывает, в ночные смены Джокера. Он кидает особенно много идиотских шуток в присутствии Гарруса. Чем выше уровень дерьма, в котором они погрязли, тем больше сарказма в минуту Джокер выдает. Думая, что капитану точно нужна доза лекарства побольше, чем остальным. Вакариан не смеется, даже не улыбается, но все равно приходит. Джокер думает, что у него получается. Он думает о Шепард, отброшенной взрывом от тлеющих обломков. О Шепард, оставленной в Лондоне. Спасшей им жизнь. О членах команды, которые где-то в увольнении лечат ПТСР. О мертвой женщине. Говорит: я хочу сделать что-нибудь полезное. Что угодно. Слышишь? Вакариан вдруг негромко переспрашивает: — Что? .. — Что? — вторит Джокер. – О, забей. Я забываю принимать таблетки. — Да, думаю, я заметил. — Ну, тем веселее. Не волнуйся, я не врежусь в астероид. Пока ты на борту. Не хочу, чтобы правительство Палавена отгрызло голову от моего мертвого тела. Вакариан не смеется. Ему здесь больше нечего делать, нечего говорить, но какое-то время он продолжает стоять за пилотским креслом. Джокер чувствует. Он чувствует, что Гаррус его услышал. И кажется, что почти ответил. Потом он уходит. Дверь с треском закрывается за его спиной. В рубке остается только гул двигателей. Wise Brother в наушнике Джокера молчит.