***
За службу в Альянсе на его долю выпало два относительно серьезных ранения. Первое — до «Дельты», когда еще был сержантом. Захват крейсера батарианского рабовладельца. На борту четыреста пленных и группа наемников, человек семьдесят. «Синие Светила», в основном. Облава шла, как по книжке: замкнули кольцо, взяли на мушку, начали переговоры, которые продлились минуты две и закончились смертью одного из заложников. Приступили к уничтожению объекта. Вега контролировал коридор, по которому выводили гражданских, и в момент внезапной пальбы по ним не придумал ничего лучше, чем подрубить щиты, перекрыть коридор собой и понадеяться на тяжелую альянсовскую броню. Одной рукой уперся в одну стену, другой — в другую, чтобы с ног не сбили. Простоял секунд двадцать, не меньше. Затем пришло подкрепление. Врач сказал, что тому, кто соорудил его костюм, надо медаль вручить. Вега поспорил бы: у батарианцев были на редкость дерьмовые пушки, такие на Омеге толкают по двести кредитов. Но ребра у него были перебиты, кусок печени пришлось пересаживать, а броня отправилась на свалку. Альянс дал оплачиваемый отпуск, и после месяца в госпитале Вега поехал к дяде. Долго отходил. Второе ранение случилось на корабле Коллекционеров, в последние минуты жизни Фел Прайм, показывающейся далеко внизу из-за перистых облаков. Он плохо соображал после смерти Ники. Пацан истек кровью у Веги на руках, в бреду бормоча, мол, «все в порядке, Джим, я сейчас, мы спасем колонию, ты подожди только одну минутку». Двадцать три года ему было. К Веге перешло командование отрядом после пропажи Тони, а его так трясло, что он еле держал винтовку. Ему и Андерсон потом сказал (когда приперся на Омегу, чтобы найти его в одном занюханном баре и уволочь в Альянс с важной миссией — конвоировать осужденную Шепард), что слишком близко к сердцу он принимает подобное. Так капитаном не стать. Смерть Ники, предательство Месснера, сраные разведданные в руках Трии, выкинутой за борт… он будто потерял управление на гоночной тачке. Броня накалилась до температуры плавления, и опять — ребра, и сотрясение, и кровоизлияние. И мертвые колонисты. Колонистов он, помнится, променял на Трию с ее разведданными. На следующий день его тошнило, когда он на нее смотрел. В одном Андерсон был прав. Любить и служить — не для Веги. Эта смесь приводит к тому, что он меняет одну жизнь и ненужный файл на две сотни жизней. Можно знать устав, иметь зверскую подготовку и рекомендации от вышестоящих, но ты хреновый солдат, если не способен разделить отношения и службу. Вега с тех пор и не разделял, он сделал выбор. Военное дело смолоду у него в крови, а жениться можно и в пятьдесят. После Фел Прайм он научился выдерживать с сослуживцами ту дистанцию, при которой вы вроде как друзья, но хорошо понимаете, что для одного из вас любой день может стать последним, а другой будет в строю, со свежей башкой. До «Нормандии» у него получалось. Чаквас поправляет бинты на его груди, меняет капельницу. Он следит за ней мутным взглядом. Думает: нет смысла ни о чем спрашивать. Разве что о Шепард. Он задается вопросом, жива ли она, и ненавидит себя за то, что не испытывает и капли беспокойства. — Как долго я здесь торчу? Чаквас накрывает его одеялом по пояс, отвечая: — Всего час. Мы еще недалеко от Требина. Стив управляет кораблем. — О, — Вега изображает, будто ему интересно. — Эстебан справится. Как Шепард? Лицо Чаквас обретает сложное выражение. Брови сведены. — Мальчики перенесли ее в капитанскую каюту, иначе весь экипаж столпился бы в медотсеке. Не могу сказать практически ничего о ее состоянии. Здесь нет соответствующего оборудования, чтобы понять причину комы. И определить ее возможную продолжительность. Она слегка запнулась на последнем слове. Ну да. Кома бывает и длиной в жизнь. Веге хочется глубоко вдохнуть, и он морщится от рези в груди. — Лежи спокойно, Джеймс, — просит Чаквас, — у тебя сотрясение мозга и серьезный ушиб грудной клетки. Три дня постельного режима — не обсуждается. — Переоцениваете меня, док. Я и через неделю хрен встану. Вега чувствует прилив сонливости. Из подвешенного у кровати мешка ему в вену капает какая-то штука, наверное, снотворное. Он медленно обводит взглядом медотсек, насколько позволяет угол обзора и муть в глазах. Дерьмо. Это больше не «Нормандия». Мобильное отделение «Гуэрто». Он видит бессознательную Лиару, Аленко, Джокера… Джек в свежем гипсе кашляет на соседней кровати, повернувшись к нему спиной. Что ж, мертвых оставляют в трюме. Все, кто здесь — живы. Кроме одного. Вега, не спорь со мной. — Cállate la boca… — Джеймс? — М?.. — Смотри сюда. Он смотрит в маленькое солнце. Когда глаза привыкают, выясняется, что это не солнце, а пылающий объектив медицинского фонарика. Вега прищуривается. — Ты опять бормочешь по-испански. — М… не пугайтесь. Это бывает. В улыбке Чаквас сквозит вынужденное сочувствие, будто она считает, что за его бравадой скрывается нужда в поддержке. Черта с два. Вега предпочел бы, чтобы она даже не смотрела в его сторону. Не нужно лезть к нему в душу, не нужно его жалеть. Оставьте это дерьмо инвалидам и клиентам психологов. Вега в порядке — даже не сомневайтесь. Капитан Тони говорил: хнычущий солдат — что бухой хирург. — Слушай, док, — глухо зовет Вега, — просьба есть. У меня на столе в ангаре датапад. Я бы связался с дядей. Нужен именно этот, там настроен личный канал. Чаквас долго смотрит на него, бросает короткий взгляд в сторону остальных. Подавляет вздох. — Хорошо, лейтенант, десять минут у меня есть. Я принесу. Она вытирает руки пахнущим хлоркой полотенцем и уходит. Вега, пошатываясь, снимается с койки. Понемногу, осторожно. Ушиб — не переломы, но мало ли. Голова кружится. Он крепко хватается за поручень, медленно выпрямляется и ждет. Вполне терпимо. Джек оглядывается через плечо и мрачно смотрит на него. Он молчит, спокойно глядя в ответ, и через несколько секунд она отворачивается. Даже, блядь, не сомневайтесь. Вега выходит из медотсека и идет к лифту. На палубе никого. Видно, на ремонт запрягли всех, кто на ногах стоит. Вега задерживает дыхание, останавливаясь перед дверью бара и прислушиваясь, в надежде, что и там никого нет. Еще Тони говорил: «Если разрываешься между истерикой и бутылкой, бутылка — твой выбор». Это не истерика. Сегодня Вега все сделал правильно. Подчинился приказу, засунув подальше «отношения». Никаких эмоций. Андерсон был бы доволен. — Mierda, — глухо говорит Вега, — других сюда не берут. Тони его понимал… и Тони больше нет. Это говорит за себя. Хочется оставить голову и побыть в другом месте. Хоть бы и нигде. Бутылка — твой выбор. Из-за стены не доносится ни звука, так что Вега давит на зеленый знак и тяжело ступает внутрь. Запирает ее и тихо, медленно выдыхая, оборачивается. И замирает, как вкопанный. Турианец в синей броне сидит за барной стойкой. В первую секунду Вега думает, что ему мерещится. Не может такого быть. Не укладывается это в сегодняшнюю картину мира. Попросту не укладывается. Во вторую он чувствует столько всего сразу, что его чуть не раскалывает пополам. Он рад собственному оцепенению, и тому, что одет в череп, кожу, штаны и бинты, и что за этой шелухой ни черта не видно. — Джеймс, — негромко говорит Вакариан, — рад тебя видеть. — Рад тебя ви… рад видеть? — Вега сгибается почти пополам, чтобы отдышаться. Ребра ему за это не благодарны. Он долго стоит, уперев одну руку в бок, другой опираясь на стену, как сраный старик на пороге сердечного приступа. Грудную клетку распирает до размера барабана и стягивает до размера яйца. И по-новой. Его мозг забывает английский, но плохо помнит испанский, и он не понимает, что за бурда звучит в голове. Это длится секунду. Это длится вечность. И разрывные снаряды в башке: бах! — батарианский крейсер. Бах! — Фел Прайм. Бах! — Менае. Тессия. Лондон. Вемал. Вакариан — это действительно он, вполне живой и реальный, — поднимается и делает к нему шаг, но Вега кидает исподлобья взгляд, который его останавливает. Вега удивлен, почему этим взглядом не сбил его с ног. — Грюнт вытащил меня с дредноута, — говорит Вакариан спокойно, как за чашкой, блядь, кофе. — Все хорошо. Грюнт вытащил его с дредноута. Хорошо. Вега не знает, что у него в лице такого, что Вакариан вдруг осторожно, медленно и без иронии спрашивает: — Отвести тебя в медотсек? Я пас, Тони, — думает Вега. Шагает навстречу и бьет в морду. И воет сквозь зубы от боли: вся грудь и плечо вспыхнули огнем, и хорошо еще, что не сломал пальцы. Попробуй врезать турианцу голым кулаком и проверь эффект. На полусогнутых Вега добирается до стойки и обрушивается на крайний стул. Он тяжело оглядывается: Вакариан отодвигает ногой столик, о который споткнулся, и трогает свою костяную морду. Вега изучает его покоцанную, измятую, всю в дырках броню, которую он так и не сменил, вернувшись на корабль; засохшие синие пятна на голове и лице — он в них весь, как огромный синий далматинец. — Ты кретин, — рычит Вега, — или издеваешься надо мной? — Кретин, видимо, — Вакариан утирает свежую кровь и бросает на него злой взгляд, — потому что не понимаю, какого черта происходит. — Происходят последствия приказа, который ты мне, сукин сын, отдал. — По поводу Шепард? — По поводу тебя. — Серьезно? Меня? — Вакариан издает смешок, будто тут творится какой-то неслыханный вздор. — Мне казалось, наша задача предельно ясна и состоит в ее спасении. — Это твоя, блядь, задача! — орет Вега, порываясь вскочить со стула, но сдерживаясь ради ребер. Голос хрипит. — Моей задачей было защищать тебя. Вы, суки, друг друга стоите, скажи, приятель, это дерьмо в уставе прописано? Я на это подписывался, заходя на борт? Я сюда пришел, блядь, организовывать вам ебаные условия для жертв во имя любви? Вега понимает, что его заносит, он говорит лишнее, то, что в принципе никогда и никому не должен был говорить. Но в его голове гремят разрывные снаряды. Всему есть предел. Гаррус теперь смотрит на него почти испуганно. Твою ж мать. Твою ж мать, Вега все проебал. Ничего у него не вышло. — Вега, — говорит Вакариан, следя за ним взглядом, и Вега чувствует себя сраным буйным психопатом перед беззащитным врачом. — Ты знаешь, что был ранен серьезнее меня. Ты не выстоял бы достаточно, чтобы прикрыть корабль. Я делал свою работу. И ты тоже, потому что ты чертов солдат. Я не понимаю, почему сейчас ты… — Зато я тебя понял, капитан, — прерывает Вега. Кивает, машет рукой: — Ты прав, ты прав. Пускай будет так. Будь добр, подай мне бутылку виски. И проваливай с моих глаз. — Да что с тобой? Послушай… — Не буду я слушать, Щербатый. Виски — и проваливай. Вега отворачивается, скрывая гримасу гнева и чувствуя острую потребность закурить, не возникавшую у него с полгода. Он и сам налил бы себе ебаного виски, но из-за нарастающей тяжести в груди сомневается, что встанет со стула в ближайшие минут десять. Табака на «Нормандии» не водится. Ничего тут не водится, кроме бухла, мерзкой стряпни и чертовых солдат. И его одного — идиота. Гаррус выполняет: обходит стойку и достает из стеклянного шкафа бутылку «Джеймсона». Вместе с виски он достает турианскую бутылку, хотя вид у него такой, будто пить не стал бы и за денежное вознаграждение. Но держится, как положено. Как на Омеге держался, наверное. Когда он разливает пойло по стаканам, часть льется мимо. Он толкает один стакан к Веге. Вега выпивает и доливает себе сам. Вакариан не садится рядом — так и стоит за стойкой, опираясь на нее, возможно, чтобы скрыть дрожь в руках. — Не хочешь пить — не переводи напиток, — глухо говорит Вега. — Тебе человеческие традиции не к лицу. Он выпивает вторую стопку. И думает, что ему сейчас, определенно, нельзя в увольнительную, потому что на Земле он не вылезет из паба до тех пор, пока не просадит деньги со всех счетов. Пока у поставщиков не закончатся, блядь, партии. Как после Фел Прайм: картишки, стриптизерши и море бухла. И экран от стены отодрать, как только начнутся новости. Вакариан обходит стойку и садится на соседний стул — через один от Веги. Долго сидит молча, приняв одну из своих расслабленных поз, и ему действительно удалось бы выглядеть непринужденно, если бы не кровища, изрешеченная броня и дрожащие руки. Они сидят так долго. Вега не собирается говорить. Он предпочел бы, чтобы Вакариан убрался — ему есть, куда — но виски делает свое дело, и он чувствует себя слишком выдохшимся, чтобы снова орать. Проходит, по ощущениям, не меньше пяти минут, прежде чем раздается негромкий голос с ровными субгармониками: — Я ничего не почувствовал. Вега оглядывается, но продолжения не следует. Может, этот уебок думает, что у него все на лице написано? Ну так на лице у него ничего не написано, кроме: «Меня переехал танк». Вега выжидает, поскрипывая зубами, думая, что, если тут затевается какая-то беседа, ему придется на кулаках объяснить капитану, что сегодня гребаный выходной. Потому что его терпение иссякло около двух часов назад, и единственное его намерение — пить, пока взрывы не стихнут. — Когда мы нашли ее, — Вакариан говорит так тихо, что субгармоники звучат отчетливей голоса. — Я зашел в медблок, увидел ее, лежащую на кровати, просканировал показатели. Вернулся к мыслям о команде, о том, как вывести вас живыми. Как не навредить Шепард при транспортировке. Потом думал, как бы кроганы не подбили «Нормандию», и как бы ангар закрылся быстрее, чтобы вы скрылись из их прицелов. Даже не задумался о том, что остаюсь один. Когда появился Грюнт, не задумался, что выживу. Я слишком привык к войне. Я… Вега отставляет стакан и медленно выдыхает. Злость, тяжесть, кровь и порох поднимаются к глотке, их не выплюнуть и не проглотить. — Прости меня, если я не понял, что… — Не понял, что я могу въехать тебе по морде за то, что ты приказываешь мне бросить тебя на смерть, а потом заявляешься сюда и говоришь: «Рад тебя видеть»? — Вроде того, — то, насколько Вакариану трудно подбирать слова, одновременно смешит и причиняет боль. — Я не знал, что моя смерть станет для тебя таким ударом, Вега. В последние месяцы я… мало что замечаю. Это сказано с осторожностью ювелира, ограняющего алмаз. Тихо. Без уверенности. Вега закрывает глаза и выдыхает: усталость, как после изнуряющей битвы длиной в жизнь. — Может, и прощу, Щербатый. Сейчас я бы тебе кости переломал, которые до меня не ломали. Расслабленность уходит из позы Вакариана, сменяясь напряженностью. Трудно игнорировать, насколько по-снайперски выглядит каждая мелочь в его движениях. Снайперы выжидают, прицеливаются, бьют насмерть, и по ним хрен попадешь. Если во время боя требуется кто-то, кто вырубит солдата с дробовиком, одетого в тяжелую броню, окруженного защитным полем, это поручают снайперу. Против него у «дробовика» будет шанс, только если доберется до его укрытия, чего снайпер никогда не допустит. Этот допустил. Вега чувствует прилив слабости, будто исчерпал последний резерв физических сил, сгребает со стола бутылку, поднимается, шипя и прижимая руку к туго затянутым бинтам, и идет к двери. — Джеймс. — На Земле перетрем, амиго, — он бьет по зеленому знаку. — До Земли еще месяц. — Тебе есть, чем заняться. Да и я буду занят, — Вега не глядя салютует бутылкой.***