***
Тишину, царящую в пустом ангаре, можно конденсировать, дистиллировать и поместить в стеклянный флакон. Назвать его: «Медитация». Или «Затишье перед бурей». Поставить на массовое производство, как наркотик для самоубийц, которые уже почти решились свести счеты с жизнью, но им не хватает маленького толчка. Выпиваешь такой флакончик, и внутри, и вокруг тебя раскатывается такая феноменальная, абсолютная пустота, что сомнений не остается. Мерный гул «Нормандии» совсем ее не нарушает. Там, где есть атмосфера, не может быть истинной тишины, но если за долгие годы действительно привыкнуть к звуку двигателей определенного космического корабля, то его перестаешь слышать. «Черная вдова» в руках ощущается, как их продолжение. Палец на спусковом крючке. Тишину из такого флакончика можно было бы сравнить разве что со Вселенной. Она простирается на весь километраж вашего воображения, помноженный на бесконечность. И вы вдруг видите свою жизнь такой, какая она есть: как жизнь бактерии, или частицы настолько микроскопической, что ученые ее еще не открыли. Она живет так недолго, что это отрезок времени невозможно сосчитать. Вы просто не можете знать, что она действительно есть. Это картинка на случай, если реальность кажется настолько фатальной, что затмевает разум, и ценность собственного дыхания так сильно завышена, что вы никак не спустите гребаный курок. Из противоположного конца ангара в оптический прицел «Вдовы» пытается заглянуть мишень: нарисованная на белом пластике черная человеческая фигурка. Без рук и лица. Пытается, но смотрит все время мимо. То сюда, то туда. Кажется, она нервничает, или ищет пути побега. Не так рьяно, как цели из плоти и крови, но все-таки убегает. И за ней не угнаться, как бы крепко он не пытался сдавить винтовку. Как бы ни начинало жечь мускулы в предплечьях, и как бы ни уставали от напряжения глаза. Он пытается поймать человеческую фигурку в прицел уже с полчаса. Свой висок он явно нашел бы быстрее. Да и флакончик для самоубийц ему не нужен — он носит его содержимое в голове. Единственное отличие от старых-добрых времен в том, что нынешние планомерно отнимают у него отвлекающие факторы. Война закончилась, Палавен лежит в руинах, для вольного вершителя справедливости в несправедливой галактике у него теперь слишком большое военное звание. Шепард не приходит в себя. По прилету на Землю члены команды пойдут каждый своей дорогой. Вега, который умудрился что-то в нем рассмотреть, и вовсе послал его к черту. Ладно это. Теперь он не может держать оружие. Не подумайте, что тут нужна дополнительная мотивация, стопка для храбрости или какое-нибудь дерьмо межгалактического масштаба, которое свалилось бы на его голову и потребовало решения. Снова. Он мог бы застрелиться во время завтрака. Улыбнулся бы идущей на поправку Джек, спросил у Тали, как продвигается работа в ядре ИИ, попросил бы человеческого повара отнести чашку кофе в медотсек. С тремя ложками чего-то под названием «сахар». Он давно подметил, что без него Аленко кофе не пьет. Внешне напоминает Халлекс, но сканирование показывает, что этот порошок для левоаминов безопасен. Проследил бы взглядом за поваром, доел бы свой энергетический батончик, достал бы пистолет и прострелил себе голову. Висок-висок. Вот это был бы, конечно, номер. Стоит представить удивленные лица. Или не удивленные. Трудно угадать, как выглядишь со стороны. Он делает медленный вдох и медленный выдох. Ведет плечом, разминая его, мягким движением перехватывает винтовку. Будто поглаживает одичавшего зверя: Ну давай же. Не подводи. Иногда мишень все-таки решается заглянуть в прицел, но меньше, чем через мгновение, дергается в сторону. Он спокоен. Ярость и напряжение, да и любые другие эмоции плохо сочетаются со снайперской винтовкой. Это то, что он понял, когда впервые взял в руки «Каратель» на учебном полигоне в академии. Это оружие любит контроль владельца как над ситуацией, так и над самим собой. Оно любит тишину внутри и снаружи. Трансформируй чувства в иронию, страх — в топливо, боль — в тишину. Достигни уровня внутреннего равновесия, какой не снился самым просветленным ардат-якши. Поэтому ему всегда нравилась главная батарея. Из-за тишины. Поэтому тишина поселилась у него в голове и он смог стать неплохим лидером — достаточно неплохим, чтобы обходиться без Шепард. И перестать быть самим собой. А ты был кем-то? Пуля врезается в дальнюю стену. Выстрел гремит, его эхо медленно тонет в гуле двигателей корабля. Гаррус откладывает винтовку и смотрит на свои руки, развернув их ладонями к себе. Даже тяжелая броня, в которой иной раз не развернешься на поле боя, не сдерживает тремор. «Неврологические повреждения», — сказала Чаквас, когда он все-таки заглянул к ней. Последствия черепно-мозговой травмы. Она велела ему сжать ее запястье изо всех сил, и он пошутил, что не хочет нарушить функциональность и ее рук — хотя спасибо за солидарность. Она улыбнулась. Он сдавил ее запястье осторожно, как джентльмен. «Попробуйте сжать сильнее», — сказала она. И он уже знал, что не сможет. Чаквас сказала, что при подобном повреждении работы конечностей у людей обычно страдает и весь остальной организм, это бывает после серьезной травмы головы, или инсульта, или болезни мозга. Таким пациентам показана реабилитация для восстановления когнитивных функций, физиотерапия, магнитотерапия, да и вообще они, бывает, учатся заново ходить и говорить. Ему придется обратиться к турианской медицине, чтобы выяснить, в чем дело. Она порекомендовала знакомого сипритинского хирурга. Гаррус поблагодарил ее и ушел. Естественно, хирургу писать не стал — ему было любопытно, что с его гребаными руками, но не до такой степени. К тому же, у него есть свои догадки. Синдром Корпалиса вызывает похожие нарушения, поначалу. Его мать умерла от этой болезни. Он попросил доктора не распространяться об этой досадной ситуации. Другим досталось серьезнее. Но руки — теперь он понимает это ярче, чем предпочел бы — это довольно важно. В бытовом смысле. С плохо работающими руками трудно застегивать броню. Трудно писать сообщения своему флоту и командованию. Трудно надевать и снимать визор. Хорошо, что больше нет необходимости ежедневно калибровать орудия и прописывать алгоритмы стрельбы — с этим явно возникли бы проблемы. Плохо, что по какой-то идиотской, постыдной причине он не может убрать оружие в шкафчик и не доставать до прибытия на Землю. Не может прекратить его чистить, перебирать моды, изредка спускаться в ангар и ловить в прицел нарисованного человечка, прекрасно зная, что не поймает. Не может открыть письмо с пометкой: «Солана Вакариан», которое пылится в папке входящих уже две недели. Не может выстрелить себе в голову за завтраком. Все еще есть причина. Примерно с той же регулярностью, с какой спускается в ангар, Гаррус порой разворачивает компьютерное кресло в каюте Шепард к постели, садится в него, прислонившись к спинке, опираясь на подлокотник и касаясь неработающей рукой виска, как будто подпирая голову. И подолгу сидит, наблюдая за женщиной на кровати. По голограммному стеклышку визора бегут короткие строчки: давление, пульс, температура тела. Все в полном порядке. Она спит. Так спят здоровые люди. Терминал на столе подмигивает примерно раз в десять минут, сигнализируя о пребывающих сообщениях. Там, в соседней системе, полно людей, турианцев и кроганов, которым постоянно что-нибудь нужно. А он просто сидит и смотрит на Шепард. Как медленно опускается и поднимается ее грудь, как воздух, движимый вентиляцией, чуть шевелит несколько волос у самого ее лба, как еле заметные отблески биотического щита «Нормандии», пробивающиеся из окна в потолке каюты, ложатся на ее гладкую кожу. Здесь тихо. Слишком. Пистолеты — не его стиль, но они, вне сомнений, больше подходят для того, чтобы стрелять в собственную голову. С технической точки зрения. На столе позади Гарруса лежит «Фаланга». Каждый раз, когда он выкраивает время, чтобы посидеть у кровати Шепард. «Брось, здоровяк, — сказала бы она, взяв его ладонь в свои маленькие пятипалые руки. — Мы тебя залатаем. Это может быть и не Корпалис. А если и он, думаешь, мы с ним не разберемся?» У нее уже было бы десять идей, как с этим разобраться. Она уже приказала бы Джокеру указать на карте координаты. Никакая болезнь не встанет между мной и этим турианцем. Он бы ответил: «Дело не в этом, Шепард. Ты знаешь». «Дело никогда не во мне». Все, чего ему хочется — чтобы она приоткрыла глаза. Все, что ему нужно — знать, что она в порядке, потому что ценность ее жизни невозможно завысить. Он понял это вечность назад, недолго после их первой встречи. Понял вес этого осознания, когда она впервые погибла. Тогда его инстинкт самосохранения выбрал грязный, но действенный способ выживания: забыть свое имя, свое прошлое (да, черт, какое?) и отправиться в жерло галактического криминала, чтобы немного развеяться. Ежедневная игра со смертью на Омеге занимала все его время, ночами он падал без задних ног. Позже — или в процессе — он познакомился с тишиной. Одновременно лучшей своей защитой и бомбой замедленного действия внутри. Удивительно, что спустя равные промежутки времени наступают новые дни, и жизнь продолжает течение, несмотря на то, что Шепард не просыпается. Возможно, он сходит с ума, думая, что она проверяет его на прочность. Проверяет его способность продолжать жить без нее. Ждет, что он научится? Кажется, он будет вынужден ее разочаровать. Впервые. Ее бы, конечно, взбесил подобный настрой. Стоит вспомнить, в какую ярость она впала на Тессии, когда Кай Лен подобрался к ней слишком близко, и Гаррус дал оглушающий патрон ему в голову, выходя из укрытия, чтобы стать более раздражающей мишенью и отвлечь его на себя. Он успел увидеть, как ассасин дернул головой, переводя на него взгляд, и метнулся к нему. Так быстро, что уследить за ним можно было только по пятну теплоизлучения на визоре. В следующее мгновение Гарруса шатнуло ударной волной: слепящий биотический заряд буквально снес Кай Лена из-под его носа. Сила этого заряда могла бы сравниться с силой кроганского военного грузовика или молотильщика. В биотических всполохах угадывалась Шепард, с сияющими глазами и каменным выражением лица, обещающим смерть. Церберовский убийца посмел приблизиться к Гаррусу, и это сделало Шепард более устрашающей, чем Жнецы. И это не было чем-то, выходящим из ряда вон. Это был вторник. Потом, на «Нормандии», она ввалилась в главную батарею и (он едва успел оглянуться) толкнула его так, что ему пришлось ухватиться за что-то позади себя (это была контрольная панель, и это стоило ему двух часов занудной работы по исправлению беспорядочных кодов, которые он ввел своими руками и задницей), прижалась к нему, встав на цыпочки, резко обхватила его лицо и впилась в его рот. — Ты поранишься, — машинально сказал он ей в губы. — Что ты делаешь? Он попытался отстраниться, и она сместила правую ладонь с его щеки на затылок, чтобы требовательно потянуть к себе. Он отметил свое участившееся сердцебиение. Человеческие поцелуи. Бессмысленные, мокрые, порой (всегда) выбивающие дух. И она сотрет себе губы в кровь. Опять. Несколько секунд она игнорировала его, продолжая прижиматься. Затем отступила на полшага, оставляя его растерянно полусидеть на контрольной панели. Ее губы выглядели воспаленными, но царапин не было. Она вдохнула и выдохнула. Она сказала глубоким, тяжелым голосом: — Никогда так не делай. И более уязвимым: — Я испугалась. Жутко. «Всем бы так пугаться», — подумал он. — А что я, собственно, сделал? — он нашел в себе силы улыбнуться. Лицевые пластины там, где только что были ее мягкие губы, горели. — Ты подставился под удар. Без приказа. Если бы я не успела? — Я делаю это каждый гребаный день и не помню, чтобы ты с таким рвением меня защищала. Было приятно, но теперь я думаю, не начала ли ты вдруг меня недооценивать. — Не начала. Но это Кай Лен, мать его. Я не допущу, чтобы… Он прочел по ее лицу, что она думала о Тейне. Почувствовал, как чуть дернулись мандибулы. Туше. — Я понял, Шепард. Прости. Она качнула головой, выдохнула и привалилась к нему. Он склонил голову, чтобы ей было удобнее коснуться лбом его лба. Жест, который стал для нее родным едва ли не больше, чем для него самого. В левом уголке визора неярко светятся показатели живого, здорового, спящего человека. В правом — турианца, у которого компьютер диагностирует астеническую гипотонию. Надписи справа даже подмигивают, обращая внимание на необходимость принять меры. Он отводит взгляд, поднимается и отправляется за работу. «Фаланга» остается лежать на столе. В каюте тихо, совсем как в пустом ангаре. Несмотря на гул корабля, треск клавиатуры и моторчик, запускающий фитили воздуха в аквариумную воду. Тихо у него в голове.***