Как больно знать, что всё случилось не с тобой и не со мною, Время не остановилось, чтоб взглянуть в окно резное...
Мельница, "Королевна"
Церемония выбора будущего мужа растянулась до самого вечера. Лиам вошёл в тронный зал вместе с королём ранним утром, когда на полу резвились весёлые солнечные зайчики. Король устроился в кресле у подножия трона, не желая слишком уж нервировать официальной обстановкой возможных женихов, Пейн же как верный телохранитель расположился за его плечом. Раскрылись тяжёлые окованные железом двери, и первый претендент ступил в залу… Лиам смотрел на него, гадая, как же именно Луи определит того самого, избранного. Просто посмотрит в глаза? Заставит танцевать или петь, попросит читать вслух куски старых поэм? Может быть, заглянет в зубы, как лошади? Ведь шанс, что среди будущих женихов ему попадётся его Истинный, ничтожен... Ему не нравилась эта затея. Не понравилась с самого начала, но когда он, вдохновлённый разговорами с Зейном, попытался возразить королю, тот оборвал его горячую речь движением нетерпеливо дрогнувшей кисти. На лице его, как и всегда в последнее время, не отразилось ни единой эмоции, и он невозмутимо заявил, что так нужно для укрепления союзов с соседними странами. Лиам тогда не посмел возражать и немедленно разослал гонцов во все края, искренне надеясь, что незамужних принцев и королей, возжелающих его друга, окажется меньше, чем надеется Луи. Их оказалось предостаточно. Король уделял каждому не более получаса, прервался на короткий обед, но даже после этого очередь перед залом была едва ли короче, чем утром. Весть о том, что правитель собирается заключить брачный союз, мигом облетела, кажется, весь мир, и сотни принцев и королевичей из больших и мелких государств увидели в этом свой шанс. Заполучить в друзья такую страну хотел каждый. К вечеру Лиам понял, что не чувствует ног. Голос Луи почти сел, но он упорно вёл беседу с очередным претендентом, и по его напряжённым плечам было понятно, что он держится из последних сил. Когда он поднялся, чтобы попрощаться с гостем, то пошатнулся и едва не упал. Пейн нахмурился и, пройдя следом за принцем к дверям, отдал приказ больше никого не пускать. - Зачем ты это сделал? - прохрипел Томмо, растирая ладонями бледное лицо. Под глазами его легли тёмные тени. - Я могу... ещё, скажи, что... - Почти восемь, Луи, хватит. Мы сидим здесь уже двенадцать часов! - У меня остались силы, давай закончим с этим сегодня, и всё. Лиам вгляделся в его лицо, ставшее за этот месяц почти чужим, незнакомым. Раньше, едва взглянув на него, поймав взгляд озорных синих глаз, он мог с точностью сказать, какая пакость или шкода сидит в голове у его лучшего друга. Сейчас на короля словно набросили вуаль, как тёмный платок на клетку с неугомонной канарейкой, и черты его лица не говорили Пейну ничего. Он ощущал бешенство в своей груди всего дважды в своей жизни. В первый раз, когда их с Луи всё-таки поймали во время очень хорошо спланированной, выверенной до секунды и миллиметра попытки побега из замка и притащили к Томлинсону Третьему в покои. Было невероятно обидно за потраченные впустую усилия и провалившийся гениальный план, и маленький Пейно ревел белугой и размахивал, как мельница, маленькими кулачками. Второй раз случился в тот день, когда Луи и Зейн вздумали выяснять отношения, не сумев поделить его, Лиама, внимание. Тогда он, не помня себя от ярости, отбросил их друг от друга так мощно, что потом ходил пристыженный и унылый целую неделю и готов был целовать каждый синяк на двух любимых мужчинах, вымаливая прощение. Кажется, сегодня суждено было случиться третьему разу. Пустое выражение лица Луи выводило его из себя, его тупая баранья упёртость выводила его из себя, Луи выводил его из себя весь целиком, начиная с той минуты, когда очнулся в своей постели, беспомощный и слабый, как новорождённый жеребёнок, выглядящий так, словно по нему проскакал отряд тяжело вооружённых всадников, и при этом категорически не желающий ничего объяснять. Не то что объяснять - вообще заикаться о своём состоянии. Огромным усилием воли Лиам взял себя в руки. - По-моему, тебе следует прогуляться, подышать воздухом, а потом хорошенько выспаться. И завтра утром ты со всем разберёшься. - По-моему, тебе не следует указывать мне, что делать, - холодно раздалось в ответ. Пейн удивлённо вскинул брови, усмиряя дракона внутри себя - Луи никогда не говорил с ним так, - и ровным голосом сказал: - По-моему, ты перегибаешь палку. Я ведь могу и уйти. Эти слова достигли цели. Болезненно прямая спина короля словно сломалась, согнулась, он тяжело опустился локтями на колени и спрятал лицо в ладонях. - Прости меня, - глухо донеслось до Лиама, и его как ледяной водой окатило грустью, неожиданно прорвавшейся в голос. - Прости. Я не хотел. Просто всё это очень тяжело, и... - Тебя никто не просит так спешить, за тобой никто не гонится, - Пейн присел перед ним на корточки, неуверенно касаясь его руки, как когда-то в далёком детстве. - Ты сам себя загоняешь, и тебе плохо от этого. Сбавь обороты хоть немного, Луи, - он легко потянул за руку, и тот отнял пальцы от скул, - отдохни хоть немного. Когда ты последний раз нормально спал? - Не знаю, не помню, - замотал головой король. - Наверное, в лесу. Лиам замер на мгновение. Негласно запретная тема всплыла сама впервые с тех пор, как Луи вернулся в замок, и сейчас, наверное, у него есть единственный шанс... В глазах Томмо что-то словно провалилось в небытие, потухло окончательно. Он попытался подняться, схватился за подставленное плечо и так, едва переставляя ноги, несколько шагов проволокся вслед за Пейном прежде, чем пошёл самостоятельно. А в голове у того уже созрел план. - Что ж, ваше величество, раз верховая прогулка вам сейчас не по силам, придётся вспомнить ещё парочку способов отдыхать. - Ты не посмеешь, - едва слышно откликнулся король, но в его голосе Лиам совершенно ясно услышал улыбку и не смог сдержать ответную: - Ещё как посмею. У него было стойкое ощущение, что он ходит по очень и очень тонкому льду. Одно неверное движение, ещё один, пусть и осторожный, но лишний шаг вперёд - и рухнешь вниз, в губительный холод. Но лёд все не проваливался, и Пейн, старательно забывая об осторожности, шагал и шагал вперёд, гадая, где же закончится его чересчур смелый марш-бросок. Луи позволил вытащить себя из тронного зала, позволил Лиаму отлучиться на четверть часа и при этом не сбежал, смирно дожидаясь его в своих покоях, и даже ничего не сказал по поводу бутылок, звякнувших в руках у него, когда тот наконец вернулся. Всё это вселяло надежду и одновременно пугало до чёртиков. Раньше они бы выскользнули из замка и провели пьяную ночь под крышей какого-нибудь кабака, где за несколько золотых монет хозяин и гости забыли бы их лица, но королю так вести себя не подобало. Они устроились у окна в бледном свете зарождающейся луны, Лиам разлил по бокалам прозрачное персиковое вино. Он крутил закованный в кружевное серебро хрусталь и, даже отпив по примеру Луи несколько глотков, так и не решался заговорить первым. Очень не хватало Зейна - ему всегда не хватало Зейна, - он бы нашёл нужные слова, непринуждённый тон, и... - Я никогда тебя не спрашивал, а ты никогда мне не говорил - как ты и Зейн поняли, что вы... ну... истинные? Полумрак, тенями играющий на бледном лице короля, мог обманывать, но то, как тот опустил голову словно в смущении прежде, чем посмотреть Лиаму прямо в глаза, сказало ему многое. Это не праздный вопрос, чтобы заполнить неловкую паузу; Луи действительно это важно. Поэтому он отпил ещё, чтобы получше обдумать ответ. - Думаю, мы это... почувствовали? Я пришёл в его лавку купить ткань... уже не помню, для чего, в итоге я так её и не купил. Пока я смотрел и пытался выбрать, то чувствовал, словно кто-то обсуждает меня за моей спиной, разглядывает с головы до ног, оценивает... и это был даже не разговор, а как будто кто-то думал, и от этого было так здорово и тепло... - Лиам смутился и снова глотнул из бокала. - А потом обернулся и встретился глазами с ним. И... я не знаю, как описать это ощущение, я как будто увидел в нём всю свою жизнь. Как-то так. Томмо тихонько кивнул, молчаливо благодаря за рассказ, и Пейн медленно выпустил напряжение, неизвестно от чего накопившееся в его груди. Он всё ещё почему-то нервничал, что-то мешало ему расслабиться. Лучший друг, в кои-то веки оставшийся с ним тет-а-тет, вино и приятная темнота - так почему же тревога никак не хочет отступать? - Ты пытаешься найти своего истинного среди этих принцев и королевичей? Луи помотал головой. Кажется, общаться вот так без слов ему было проще. - Тогда... зачем они тебе? Угрозы войны нет, нам не нужно искать союзников - оба берега Светлого моря стоят за тебя горой. Так для чего такая спешка? Ты не думаешь о том, что сейчас женишься, а потом встретишь его? Это будет неприятная ситуация. Это была фраза-приманка, Луи прежний, полный духа противоречия, всенепременно бы на неё попался и вступил бы в долгий спор о том, что не всю же жизнь ему ждать того, кто, может быть, и никогда ему не попадётся на пути... - Я уже встретил. Лиаму показалось, что он ослышался. Но едва он, сведя брови к переносице, хотел переспросить, как Луи невесело усмехнулся, снова поднимая на него взгляд. - Э-э-э... сегодня? На этих выборах?.. - В лесу, - король наблюдал за Лиамом, и в его глазах впервые за последний месяц плескалось что-то вроде прежней хитринки, подогретой вином, как будто стервец хотел во всех подробностях рассмотреть реакцию, которую его слова вызовут в друге. Казалось, сильнее нахмуриться было уже некуда, но тем не менее у Лиама это получилось. Глядя на его растерянное лицо, Луи медленно, но верно поднимал вверх уголки губ. А потом, отставив в сторону осушённый бокал, заговорил. Луна медленно выползла из-за леса и скрылась за тучами, укрывшими небо. Погода явно обещала назавтра дождь, но Пейну было совсем не до этого. Он сидел, не в силах пошевелиться и просто закрыть распахнутый в изумлении рот, и в его сознание едва хрипловатым голосом вливалась самая невероятная и самая грустная история на целом свете. Человек и Хранитель. Хранитель и человек. Те, кто враждовал и ненавидел друг друга сотни лет, те, чей союз немыслим хотя бы потому, что племя исчезло с лица земли, и ещё по тысячам других причин... Луи называл его имя полушёпотом, так ласково, будто гладил по щеке дыханием, боясь причинить боль. Он лишь раз обмолвился о волчьих ушах и хвосте, а у Лиама перед глазами плыли картинки из старых книг: оскаленные рты, встопорщенная шерсть... хищники. Для Томмо же, кажется, это не значило совсем ничего и никак не пугало. Когда он прерывался, чтобы перевести дух и налить себе ещё глоток вина, или пускался в красочные описания мест, звуков и запахов, в эти менее напряжённые минуты у Лиама проскакивали мысли о том, что его драгоценный король врёт. Что эту сказку он придумал уже давно, много раз репетировал её перед зеркалом и вот теперь наконец озвучил, выставил напоказ как произведение искусства, чтобы прикрыть... что? Пейн не мог ответить себе на этот вопрос. Но ощущение оставалось. Но потом Томмо, отводя взгляд и всё сильнее налегая на вино, начал говорить о какой-то темноте под камнями, о клятве и прощании, и в его голосе дрожало столько сдерживаемых слёз, столько боли, тщательно закупоренной и спрятанной без права поделиться или избавиться от неё, что, вглядываясь в его лицо, Пейн понял: король не лжёт. Может быть, во время крушения он сильно ударился головой, может быть, едва не убитый суровой стихией, сошёл с ума и искренне верит во всё, что ему привиделось, но эти страдания абсолютно точно не могут быть ложью. В глубине своей души Лиам с удивлением обнаружил крохотный росток веры. Росток перетряхивал память, искал события, факты, анализировал их и неумолимо рос. Если вся эта лесная сказка - правда, то это объясняет очень многое в поведении короля: и его странную отлучку в лесу, и беспамятство по дороге домой, и то, как после всего он перерыл библиотеки в поисках книг о Хранителях, и то, как он изменился за такое короткое время... Обрывок последней фразы уже успел стихнуть в сгустившейся темноте, поднявшийся за окнами ветер шумел в кронах деревьев во внутреннем дворе замка. Оба парня молчали. Вино закончилось, как и слова у обоих. Лиаму очень хотелось спросить - что же он будет делать? Неужели просто сдастся, не попытается хоть как-нибудь попробовать убедить этот Лес пустить его? Может быть, найти колдунов, или поспрашивать у стариков в деревнях - мало ли легенд ходит среди народа? Или, может, забрать Хранителя к себе... наверное, без Леса ему будет тяжко, но в конце-то концов... - Так что у меня есть только один путь, - негромко сказал король. Он выглядел совершенно трезвым, будто бутылка, приконченная им практически в одиночку, не принесла никакого эффекта. До Лиама не сразу дошло, что же тот пытается сделать - он всё ещё витал очень далеко в своих рассуждениях. А когда наконец дошло, было уже слишком поздно. Томмо под его невидящим взглядом достал что-то из кармана, зашуршал обёрткой. Потом собрал это что-то языком с ладони и потянулся к остаткам вина в бокале... - Луи, что ты... какого чёрта... господи, Луи!!! Пейна подбросило словно катапультой. В мгновение ока он оказался рядом с королём, схватил его за шею и попытался сунуть ему в рот пальцы, чтобы вызвать рвоту, чтобы этот яд ни в коем случае... Томмо сопротивлялся, бешено отталкивая его от себя и что-то мыча сквозь намертво сцепленные зубы. - Это не яд! - наконец удалось крикнуть ему. - Это не яд! Несколько долгих секунд потребовалось Лиаму, чтобы понять, о чём речь. Внутри у него всё сжалось от ужаса и оплакивало безвременную кончину друга, и достучаться до этого куска души было непросто. Ещё через несколько секунд он недоверчиво и медленно выпустил горло Луи. Тот закашлялся. - Не яд, - прохрипел он, когда к нему вернулся голос и способность дышать. - Зелье... чтобы забыть. Придворный маг.... дал... - Чтобы забыть Гарри? Ты не хочешь бороться, хочешь избавиться от проблем порошками, как от нежеланного ребёнка? Весь праведный гнев Лиама улетучился вмиг, стоило ему поймать взгляд серых глаз. Ему захотелось отловить все свои последние слова и затолкать их обратно себе в глотку, чтобы больше никогда не произносить подобной чуши. Из чёрных зрачков на него смотрел человек, обречённый знать и любить, но больше никогда не ощутить рядом. Человек, разрывающийся между долгом и желанием умереть рядом с тем, кто стал дорог ему больше жизни. Вторую бутылку они выпили в тишине. Лиаму отчаянно хотелось что-то сказать, утешить, подбодрить короля, но все слова, приходящие на ум, казались жалкой заплаткой на огромной бреши в борту корабля. Наверное, Луи это чувствовал, потому что не гнал прочь, а только наливал на двоих и лишь вздрагивал, когда за окном протяжно кричала сова. Ночь Лиам провёл в своих покоях рядом с покоями короля. Он пытался заснуть, ворочался с боку на бок, но без Зейна было не то. Луи не спал тоже - до глубокой ночи Пейн слышал его нетвёрдые шаги по каменному полу, а едва забрезжил рассвет, он позвал слугу. Под его мерный, без единой эмоции, голос, приглушённый стеной и толстым узорным ковром, Лиама всё-таки сморила дремота. ***И сам не свой я с этих пор, и плачут, плачут в небе чайки, В тумане различит мой взор лишь очи цвета горечавки... Ах, видеть бы мне глазами сокола, и в воздух бы мне на крыльях сокола, В той, чужой соколиной стране, да не во сне, а где-то около...
Листья остались только на той старой иве, что упала, сражённая грозой, укрыв собой Святилище. Длинные, золотистые, как отблески солнца, они едва шевелились на тонких ветках на самой макушке, как стайка мальков, пригревшихся на мелководье. Может быть, в этом было виновато Святилище с его особенной, никому не подвластной силой, может быть, и нет, но сюда, к этим последним листам и к куполу, на круглую поляну сбегались, слетались и сползались все. По телу Хранителя густой негой расползалась слабость. Тянуло прилечь, закрыть глаза и упасть в сон без сновидений и тревог. Измотанный своей работой, постоянным ожиданием конца и раздирающими сердце мыслями, он начал сдавать. Почти сдался. С каждым днём зверей становилось всё больше. Они сидели, лежали и копошились вокруг, провожая Гарри глазами, полными надежды, а он трудился, не покладая рук. Многие приходили со страшными следами когтей на шкуре, и он накладывал повязки, лечил как мог, но их было много, очень много, а силы Леса в его ладонях не хватало. Некоторые не успевали дождаться. И отдавать их Этге тоже было некому... Ночами вокруг поляны слышался алчный хрип и блестели злые глаза. Твари бродили по Лесу свободно - тот, обессилевший без своих листьев, почти не сопротивлялся им. Сюда, на поляну, всё ещё защищённую магией Святилища, попасть они не могли и только кружили рядом, щёлкая призрачными зубами. Всё, что не успело спастись от их когтей и клыков, уйти в горы или в поля, туда, куда они ещё не добрались, сгрудилось здесь, отчаянно веря в полумёртвого от усталости Хранителя и горстку всё ещё не увядших листьев. Гарри не мог смотреть им в глаза. Они ждали от него спасения, чуда, защиты - ведь он всегда им помогал, во что бы то ни стало, - а у него не осталось ничего, кроме собственной жизни. Иногда, поднимая голову от своих рук, покрытых шерстью и кровью, он слушал разговоры птиц. Они единственные ещё покидали поляну, к вечеру непременно возвращаясь обратно. Они рассказывали, что древние развалины красные от жара, что камень течёт там, яркий, как полуденное солнце, и жидкий, как вода, сжигая деревья дотла. Говорили, что бесплотные чёрные хищники рыщут среди уцелевших стволов, не страшась дня, и от следов их лап расползается по земле и траве зловонная гниль. Хранитель перестал их слушать, когда листьев на тонких ветках осталась всего лишь горсть. Монотонная работа и боль, не стихающая ни на миг, отупляли сознание. Страха уже не было - если он и был, то весь улетучился, потому что страшнее, чем раньше, быть уже не могло. Гарри только хотелось, чтобы всё это поскорее закончилось. Он изо всех сил отталкивал от себя мысли о Луи, но скоро и на это совсем не осталось сил. Они были чистейшим страданием, прожигавшим душу насквозь, и провалиться в него, горько-сладкое, как то утро и губы принца, было легче лёгкого... Марево забытья тянулось и тянулось, но развеялось, словно от порыва ветра, однажды вечером, когда к поляне, где и так некуда было ступить, пришёл старый единорог. Он остановился у самого края того волшебного круга, который боялась переступить тьма, израненный и слабый, шатающийся и окровавленный, безмолвный и скорбный, как напоминание о том, чего не вернуть... Хранитель окинул его взглядом - без единой эмоции, усталость клонила его плечи к земле, - увидел зияющие раны на белоснежной когда-то шерсти и снова занялся зайцем со сломанной лапкой. А потом вдруг что-то как будто толкнуло, ударило в голову, и пелена спала с глаз и слуха Гарри: за один удар сердца он почувствовал весь ужас, всю боль и безысходность, царящие вокруг, увидел страдания, агонию, смерть, увидел по-настоящему, так, как видел раньше. Увидел, как жмутся друг к другу звери, чтобы на поляне уместились все, как единорог, видя, что на переполненном кусочке земли места ему совсем не осталось, безропотно стоит, прижавшись боком к огромной ели, чтобы не упасть... понял, что все его сородичи погибли, чувствовал его память о том, как его тонконогие дети и внуки умирали, как он боролся до последнего, но так ничего сделать и не смог... и всей этой боли, превратившейся в его собственную, тело не выдержало. Гарри вскочил на ноги, душа его рванулась ко всем сразу, отчаянно любя и желая защитить от всего. Слабо вскрикнув, мальчишка упал как подкошенный. Алое поглотило лес. Алые пятна на траве и земле, алые отпечатки на стволах деревьев, алые ручьи, медленно стекающие с ветвей, алые глаза в черноте чащи. Алое, алое, алое, казалось, даже воздух, которым он дышит, густой, как алая кровь. Поступь его легка, чуток слух, но времени, чтобы красться, нет, и он мчится в красном тумане вперёд и вперёд. Рычание и вой он слышит издали, скалится в ответ, злость кипит в груди и капает на землю слюной и собственной кровью. Жажда мести и справедливости - вот всё, что он знает сейчас. Звери и птицы толпились вокруг, верещали, кричали, хлопали в волнении крыльями. Хранитель медленно приходил в себя, мягко отталкивая носы и лапы, норовящие ткнуться ему в лицо. Их боль и боль всех, кто в эти мгновения умирал, медленно отступала, как будто едва живой Лес решил дать ему ещё одну, последнюю передышку. А может быть, у него самого совсем не осталось сил, чтобы делиться ими с мальчишкой. Лечить магией он больше не мог, а теперь истаяла и эта, последняя общая связь между ним и жителями Леса. Остался только он наедине со своим горем.Стань моей душою, птица, дай на время ветер в крылья...
Шальная мысль пришла ему в голову, когда в последних лучах заходящего солнца он наконец разогнул безмерно уставшую спину. На макушке ивы искрились золотом четыре последних листа, белёсая стынь, клубясь, выползала из чащи. Звери укладывались на ночлег, и Гарри, повинуясь чему-то, всколыхнувшемуся внутри, вскарабкался по иве на купол и замер там, на развилке, где ствол мелко ветвился, ногой касаясь гладкого, чуть тёплого камня. Ведь если Лес почти мёртв, это значит, что у него не хватит сил причинить зло Луи, если тот ступит под сень его крон. Значит, принц может вернуться, прискакать обратно, и они... Быстрее, чем эта мысль стала чёткой и ясной в его голове, быстрее, чем Гарри подумал о том, что слишком эгоистично и жестоко подвергать Луи такой опасности, он кинул клич, и стайка голубей, устроившихся на большом ясене, с шумом вспорхнула и заметалась над поляной. Один из них, покружив, опустился на ветку перед мальчишкой. Заготовленный мысленный образ только скользнул от Хранителя к птице по той призрачной, едва заметной связи, которая ещё осталась между ними, надежда тепло окутала грудь, как вдруг что-то будто с беззвучным грохотом обрушилось за его спиной. Гарри увидел... Лес. Не сами деревья, кусты и листву, а ту дикую и неукротимую силу, которая всё ещё была жива в нём. Она стояла за ним как тёмная стена, всё ещё грозная несмотря на увечья, и от понимания этой силы всё внутри мальчишки превратилось в ледяной ком. Лес не даст пройти опасному чужаку, чего бы ему это ни стоило. Он опустил голову, повинуясь. Слёз у него уже не было. Взлетевший голубь не вернулся на ясень к своей стае. Не задержавшись над поляной, он взмахнул оранжевыми крыльями и устремился на запад, туда, откуда, мягко стелясь по земле, шла ночь. Хранитель этого уже не видел. Свернувшись в клубок на развилке ветвей, он уткнулся носом в свой хвост и спустя мгновение уже провалился в сон.