Исполнить обещанное

Таких тяжелых, наполненных тоской и дурными предчувствиями дней, как те, что последовали за неудачной попыткой похищения Гарри Поттера, в жизни Рабастана не случалось уже давно. Он почти не спал — не мог из-за постоянно лезущих в голову мрачных мыслей. Ему казалось, что даже в Азкабане в первый раз — и то было легче. Но может быть, так только казалось теперь — а тогда они с Рудольфусом просто были молоды, упрямы и злы, и держались, сами не зная для чего, даже не слишком веря в то, что когда-то окажутся на свободе. Конечно, все они владели окклюменцией — но ведь чтобы ею воспользоваться, необходима воля к сопротивлению, которая, в свою очередь, должна на что-то опираться. Беллу в Азкабане поддерживала яростная, слепая вера в грядущее возвращение Повелителя, а Рудольфуса — любовь к неверной жене, с которой они, впрочем, всегда оставались друзьями. Рабастан тогда ясно понимал, что у него лишь две возможности: или он когда-нибудь выйдет из тюрьмы — что было маловероятным, — или просто умрет в этих стенах. Нет, еще можно было пойти на сотрудничество с Визенгамотом — Каркаров ведь купил себе свободу такой ценой. Но этот шанс Рабастан отверг, и больше всего на свете боялся сломаться. Лучше сразу отбросить всякую надежду, но никогда ни о чем не просить тех, кого он презирает всей душой. Смерть его не пугала: не зря же они называют себя Упивающимися смертью — думал он с мрачной иронией. Иногда он завидовал Барти Краучу, для которого все уже закончилось — не прошло и года, как дементоры вынесли его тело из камеры. То есть, это они тогда думали, что Барти умер… Все оказалось неизмеримо сложнее, чем представлялось в молодости. Навязчивая идея Повелителя насчет Гарри Поттера все больше граничила с безумием, однако Долохов был прав — Темный Лорд уже вступил в эту игру, где-либо он, либо Поттер должен умереть. И вместе с Повелителем в игру втянуты все его сторонники. Могли ли они тогда, двадцать лет назад, с гордостью принимая Темную Метку, слушая, как Повелитель говорит о процветании Магической Британии, о сохранении древних традиций волшебного мира — могли ли они знать, к чему в итоге придут? К нелепому противостоянию со школьником. Взрослые, опытные и искусные, уважающие себя волшебники — и мальчишка-шестикурсник, даже без особых способностей и умений, как говорит Северус… Но почему-то на Поттера возлагал надежды Дамблдор — и это обстоятельство внушало иррациональный страх — и самому Лорду, хотя он в этом не желал признаваться, и не только ему… К тому же Рабастан боялся, что потеряет брата — Рудольфус пришел в сознание и мог говорить, но был так слаб, что не мог держать палочку. И это выражение лица, которого Басти никогда раньше у брата не замечал — бесконечно усталое и нечеловечески спокойное, как будто Руди уже наполовину покинул этот мир. Хотя, может быть, это от того, что он сейчас ничего не видит… Снейп и Руквуд все еще пропадали с утра до вечера в библиотеке Малфоев, но пока не нашли ничего, что могло бы помочь. Темный Лорд заходил справиться о состоянии Рудольфуса, посмотрел воспоминания о погоне за Тонкс и неизвестным в обличье Поттера — он сомневался, что простой Ступефай может так повредить человеку, но никакого другого заклятия не было, и никакое оружие не применялось. Вообще, Повелитель как будто тоже был угнетен очередной неудачей — сразу по возвращении сорвав злость за провал на попавшихся под руку Малфое и Олливандере, он удалился в свои апартаменты и весь день никого к себе не впускал. И в последующие дни выглядел совершенно подавленным и погруженным в себя, и даже, казалось, перестал находить удовольствие в третировании Люциуса. Он часами не выходил из кабинета — считалось, что Повелитель анализирует ситуацию и решает вопросы дальнейшей стратегии и тактики, но, как нечаянно обмолвилась Белла в разговоре с мужем и деверем, он просто сидел в кресле, глядя в одну точку и задумчиво поглаживая Нагини, свернувшуюся подле него и положившую голову ему на колени. Его уединение время от времени нарушали Яксли и Джагсон. Яксли с нетерпением ждал, когда же совершится долгожданный переворот — у него были большие планы по очищению магического общества и прежде всего государственного аппарата от магглокровок. Он хвастался, что нашел общий язык с заместителем министра Долорес Амбридж — именно ей он был намерен поручить эту работу. Они уже составили план первоочередных мероприятий, дело за малым — взять власть в свои руки. Сам Яксли рассчитывал получить портфель начальника Департамента магического правопорядка. Джагсон же полагал, что власть Темного Лорда должна не разделять магическое общество, а напротив, сплотить его, принести небывалое прежде единство и обеспечить процветание волшебников, независимо от происхождения, главное — преданность новому порядку и Темному Лорду (1). Яксли насмешливо отвечал на вдохновенные речи Джагсона, что у него после Азкабана не все в порядке с головой, а Джагсон — болезненно худой, с лихорадочным румянцем на ввалившихся щеках — с жаром доказывал, что чистота крови — это еще не все, и приводил в пример Уизли и Крауча-старшего, с одной стороны, и Снейпа, а также себя самого — в роду Джагсонов были и полукровки, и магглокровки — с другой стороны (2). Яксли уверял, что Джагсон, как не вполне чистокровный, просто не способен понимать значение незапятнанной родословной. Темный Лорд меланхолично кивал и соглашался с обоими. Потом вынес вердикт, что идеи Джагсона хороши, но несвоевременны, и до полной победы не стоит проявлять излишний либерализм. Обо всем этом опять же стало известно от Беллы, которая в эти дни разрывалась между обожаемым Повелителем, совсем упавшим духом, и раненым мужем. Она поила Рудольфуса зельями, подолгу сидела возле него, держа его руку в своей, разговаривала с ним, пытаясь воодушевить, пробудить волю к жизни — и Рабастан был благодарен Белле. Он сам старался, чтобы его голос не дрожал при разговоре с братом, при виде его погасших глаз… И убеждал себя, что Снейп и Руквуд обязательно что-нибудь найдут, или Повелитель сможет вылечить Рудольфуса — ведь поставили же их всех на ноги тогда, после четырнадцати лет Азкабана… А еще были похороны пятерых погибших, на которых он при виде плачущих родственников ощущал жгучую боль вины — за то, что жив, и за то, что рад тому, что остался в живых… О жене он в эти дни думал часто, лежа ночами без сна, вспоминал ее, но о том, чтобы ее навестить, у него и мысли не возникало. Ничего хорошего он ей рассказать не мог, а ранение брата и смерть товарищей, и продолжающаяся война, и черная меланхолия, в которой пребывал Повелитель и которая иногда пугала даже больше, чем вспышки его гнева — все это могло ее расстроить, а ей, в ее положении, волноваться вредно. Да и вообще — настолько его нынешняя жизнь была неподходящей для нее, так все это не вязалось с самим укладом ее семьи, с пирогами миссис МакДугалл, с кабинетом хозяина дома, где так хорошо посидеть за стаканом виски, сигарой и умной беседой, с уютной гостиной и девичьей спальней Изабеллы — что он не мог найти в себе силы даже написать ей.