Контратенор

      Тедзиро особо не нравился их токийский офис. Он вообще был не в восторге от столицы. Здесь никогда не бывало спокойно. Даже в выходной воздух, казалось, искрился от напряжения. Да и люди были какими-то неправильными. Холодными, целеустремленными, чем-то опасными. И такое впечатление складывалось вовсе не потому, что он был не совсем полноценным омегой. Вон секретарь Ао не совсем альфа, а характер у него тот еще. Да и веет от него чем-то таким… агрессивным. А от дяди не веет. И вывод напрашивался только один: все это влияние столицы. Те, кто родились здесь и здесь же выросли, впитали в себя местную атмосферу. В Осаке или Киото люди кажутся теплее и дружелюбнее. С ними проще иметь дело.       Осака вообще Тедзиро безумно нравилась. И хоть он не мог толком объяснить почему, все же его все время туда влекло. Парень с радостью использовал любую возможность побывать там. И ему вовсе необязательно было встречаться с хорошими друзьями. Для душевной радости вполне хватало просто прогуляться по широким улицам города, свернуть в небольшие дворы, покататься на качелях. Да. Осака – единственное место, где он боготворил одиночество. Увы, бывать в любимом городе так часто, как хотелось бы, у Тедзиро не получалось. А с тех пор как Узумаки в сопровождении Мамочи приехал в Токио, шанс побывать в любимом городе стал совсем призрачным. Зато была мнимая надежда уехать из столицы в Киото. Этот город тоже был по-своему особенным. Нет, там не было места одиночеству, а жизненная суета едва ли чем-то уступала столичной, и все-таки в Киото было чуть-чуть спокойнее, теплее. А еще там жил Иканаго. Очень симпатичный альфа с такими добрыми глазами. Они пару раз гуляли в парке и ходили в кино. Вообще с Иканаго очень здорово проводить время. Он внимательный, учтивый, обходительный. И у них, на самом деле, очень много общего. Вернее, у них общая тайна. Одна. Но не на двоих – на миллионы. И это объединяет их, делает людьми одного круга. У них есть все шансы быть вместе. Они могли бы стать полноценной парой или даже больше, если бы виделись чаще да проводили бы вместе больше времени. Без этой электронной переписки и долгих вечерних разговоров по скайпу. Да вот Иканаго редко сидит на месте, и он сам не лучше. Следует за дядей по пятам, живет рядом с ним в Токио…       И сейчас есть только один шанс покинуть уже порядком надоевшую столицу и уехать… скорее всего в Киото. Всего один призрачный шанс. И здесь от него, Тедзиро, совсем ничего не зависит. Тут решение должен принять Узумаки. Соберись певец вернуться домой, и тогда он должен будет его сопровождать и по возможности опекать. Так сказал Ао.       Конечно, неплохо было бы ненадолго съездить в Киото. Тем более сейчас, когда у Иканаго очередная передышка между его разъездами. Он даже звал его в гости. И его приглашения дух захватывали да фантазию будоражили. Но не такой же ценой, в самом деле! Тедзиро просто хотелось уехать, развеяться, немного расслабиться. И чтобы при этом его не отягощала работа, и уж тем более чтобы рядом не было Узумаки. Он ведь чужой «подопечный». И вот это, как ни странно, самая большая проблема. Ао отчего-то не устраивал их сработанный тандем. Он очень-очень хотел, чтобы их пути разошлись.       Тедзиро стремлений дяди толком не понимал. Ему нравился Хаку. Искренний, отзывчивый, он говорил с ним на равных, ни в чем не подозревал. С ним было легко и уютно. И общайся они чаще и больше, наверняка бы подружились. К тому же Хаку отлично ладил с Узумаки. А Тедзиро чем-то подобным похвастаться не мог. Нет, в ссоре они тоже не были. Между ними вообще не существовало никаких отношений. Абсолютно чужие люди. Контратенор едва ли вообще помнил его имя. Тедзиро смел надеяться, что певец его хотя бы замечает. Заговорить с ним первым он ужасно стеснялся. Да и не знал что сказать, как завязать разговор. Узумаки на их встречах в основном молчал. Он вообще не проявлял ни к чему особого интереса. Даже условия выступлений его мало волновали. Он оживлялся лишь тогда, когда речь заходила о пресс-конференциях или любой другой встрече с журналистами. И еще когда планировался дополнительный выход к зрителям. И все. И каждый раз когда он включался в разговор, мирная беседа обещала стать громким скандалом. Узумаки твердо стоял на своем, категорично, пожалуй даже слишком категорично, нередко жестко, пресекал любые попытки его переубедить. А на вполне обоснованные, логичные доводы саркастично усмехался и язвил. И Тедзиро радовался, что ему не нужно что-то доказывать этому совершенно непонятному человеку. И он восхищался Хаку. Его поистине ангельским терпением, умением спокойно выслушать певца и так же спокойно с покровительственной улыбкой сказать: «Ты не прав». И повторить слово в слово все то, что Узумаки втолковывали накануне. И повторить это столько раз, сколько потребуется. Со смешком пропустить мимо ушей язвительные, порой оскорбительные замечания и все-таки настоять на своем.       Да, Хаку был тем, на кого стоило ровняться. С кого нужно было брать пример. Достойны восхищения и методы его работы, и блестящие достижения, и то, что ему вот уже три года удается ладить с Узумаки. Их сотрудничество весьма эффективно и выгодно. В первую очередь для них самих, но и дядя тоже пожинает спелые плоды их совместной работы. Так зачем же ему разделять их? Этого Тедзиро никак понять не мог. Хоть ему неоднократно все объясняли. Парень доводов не понимал и втайне надеялся, что Узумаки решит остаться в Токио. Все-таки столица это весьма перспективно.       Ао любил столицу за ощущения собранности и целеустремленности. Если где-то и можно было хорошо работать, так это здесь, в Токио. Конечно, в столице хватает развлечений и забав, но конкуренция чувствуется острее и просто физически невозможно расслабиться, зная, что где-то совсем рядом, пока ты отдыхаешь, тебя на пару шагов обходит твой самый важный конкурент. Нет. Токио был создан для работы. Да и коллектив ему удалось подобрать здесь идеальный. Все свои. Возможно, не всем стоит доверять, но никого из них нет нужды опасаться. Этого-то Тедзиро и не понимает. Он еще слишком молод, ему повезло не столкнуться с тягостной стороной своего существования. Его омрачает лишь понимание того, что он не такой как все. Что таким же не будет. Но это знание принадлежит лично ему. Ао сам приложил немало усилий для того, чтобы как можно мягче донести до него эту печальную истину. Да и родители его тоже хорошо постарались. Дарили единственному долгожданному ребенку свою любовь, заботу, внимание. И с годами их отношение к Тедзиро нисколько не изменилось. Они, похоже, даже еще больше его любят. Он их опора, надежда, гордость. И Тедзиро чувствует это, старается оправдать их, да и его тоже, ожидания. Прелестный ребенок. Счастливый. Наивный.       О, боги за горами, не позвольте ему узнать, какого это быть объектом презрения и брезгливости. Не дайте ему столкнуться с истинным лицом своей «болезни».       Пусть ему повезет больше, чем Узумаки.       Узумаки Наруто. Откуда он только взялся? Как выжил в течение этих бесконечных лет в приюте? Как туда попал? От него отказались родные? Так часто бывает, да что-то не сходится. В слишком уж элитный детдом его определили. Туда не каждого омегу или альфу возьмут. А тут на тебе – бету и приняли. Если родители были в состоянии туда его пристроить, едва ли они бы добровольно от него отказались. Да и теперь. Неужели они не узнают его на сцене? Его имя кажется незнакомым, а лицо никого не напоминает? Конечно, такое может быть, но едва ли это так. И ладно. Нет родных – забот меньше.       Куда он ушел из приюта? Где жил долгие пять лет до своего первого концерта? Как познакомился с Хирузеном Сарутоби? Столько вопросов, на которые ответить может только сам Узумаки. Но говорить он не хочет. Им, ему и Тедзиро, он не доверяет. Он вообще не выглядит доверчивым. И удивительно, что терпит рядом с собой Хаку. И не только своего менеджера, еще и его мужа. И, хоть это кажется невозможным, они хорошо ладят. А еще есть Учиха Саске. Альфа, которому Узумаки улыбается.       И все это проблема. Большая проблема.       Чем теснее их контакт с полноценными альфами и омегами, тем больше шанс, что их разоблачат. Уж проще добровольно рассказать правду о себе, чем доводить до такого.       А Тедзиро никак не может этого осознать.       Им, вынужденным носить маски, стоит остерегаться тех, кто в подобном не нуждается. В мире много таких вот меньшинств – общин бет, выдающих себя за полноценных альф и омег. Не меньше и тех, кто тянет свой крест в одиночку, пряча в шкафу свой самый страшный скелет. Эти потенциальные кандидаты на вступление в общину очень важны. Только они объединяют все эти многотысячные меньшинства. И Узумаки Наруто один из тех, кого можно и нужно принять в их общину. Контратенор, любимец публики, даже несмотря на то что сам он эту публику совершенно не жалует, – Узумаки как никто другой укрепит их общину. Он станет ей надежной опорой и страшным оружием, а его талант и слава будут ему щитом. Вот только одна проблема: уж слишком тесно певец общается с полноценными альфами и омегами. Как будто они никогда не топтали его чувств, не убивали надежд, не обрывали крыльев. Как будто «Rokuro» обеспечил его любящей семьей, безоблачным детством, стабильным будущим. Как будто его не презирали, от него не отворачивались. Как будто его талант может изменить чужие сердца и взгляды.       Талант. Редкий, дивный дар. Поразительно, что кто-то вообще ему о нем рассказал!       Ао раздраженно скомкал в руках лист бумаги, но вовремя опомнился и принялся методично его расправлять. Аккуратная, требующая определенного внимания работа немного его успокоила. Мужчина пробежал глазами по измятому документу, тихо хмыкнул, поджал тонкие губы.       Хаку.       Наивный, веселый, беззаботный мальчишка. Омега с веселыми, искрящимися глазами и заразительной улыбкой. Упрямый, целеустремленный, верный себе молодой человек. Харизматичный и привлекательный, он легко находит общий язык с людьми, располагает их к себе, умеет убеждать. Да, он умеет говорить. Темпераментно и страстно, искренне веря в свои убеждения, невольно навязывая другим свою точку зрения, заставляя видеть мир своими глазами. Он далеко пойдет и многого добьется. Уже добивается. Если бы, если бы ему только это было интересно, он бы, пожалуй, стал его, Ао, главным конкурентом. Но Хаку не хватает жесткости, возможно, еще и влияния, авторитета. И, конечно же, желания. Но в этом его нельзя и не нужно упрекать. Только благодарить. Благодарить за то, что он просто хочет быть менеджером. А его муж не смотрит в сторону шоу бизнеса, а значит вдвоем они не станут конкурентами. Можно вздохнуть спокойно. Единственное, Хаку видит себя менеджером только Узумаки. И никого больше. Вот и вся беда…       … Несколько лет после окончания университета Хаку маялся без дела, цеплялся за любую простенькую работу, лишь бы только удержаться на плаву. А на все предложения помощи отвечал лишь счастливо искрящимися глазами, искренней улыбкой, горячей благодарностью и уверенным отказом. Он всегда повторял одно и то же: «Спасибо за предложение, дядя Ао. Я честно-честно приду к вам, как только мне будет нужна помощь. Но пока я не встретил его. Своего идеального исполнителя».       Хаку так и не встретил его. Хоть и искал долго и очень тщательно. А потом и вовсе затерялся в Киото. И несколько позже, как и обещал, обратился к нему. Пришел вместе с Узумаки. Отстраненным, необщительным, ко всему прочему еще и бетой. Даже по словам Хаку, Узумаки, несмотря на свой дивный дар, не был его идеальным исполнителем. Но Хаку отчего-то решил работать именно с ним. Именно на него устремлены его взоры, именно его карьера и судьба волнуют Хаку так же сильно, как собственная жизнь. Как будто он живет за двоих.       Они познакомились в общежитии. Каким-то ветром Хаку занесло именно туда. И там что-то произошло. Что-то, что так сильно сблизило их.       Все это хорошо, но напоминает тупик. Хаку отлично справляется со своими задачами. Ему, Ао, даже делать толком ничего не надо. Например, эти гастроли по Японии, появившиеся за считанные дни буквально на ровном месте, – всецело заслуга Хаку. Его умению ладить с людьми, интуиции и отличному чувству времени. Ему даже удалось замахнуться на большее. Зарубежные гастроли. Англия. Лондон. Он смог постучать так далеко, нашел там свои лазейки, не упустил свой шанс заинтересовать англичан контратенором. Да, эти разговоры еще тяжелы для омеги. Да, у него одного, возможно, ничего и не вышло бы. Но Хаку и не пытался сделать все один. Он пришел к нему. Как и положено, как они и договаривались. И все личные страхи и предубеждения не имеют никакого смысла. Потому что важно лишь одно: Узумаки должен петь в Лондоне. О нем должен знать весь мир. Ведь это еще одна причина, по которой Наруто подошел так близко к нему.       Да, именно Хаку привел к нему Узумаки. Да, они уже довольно долго работают вместе и отлично друг друга понимают. Да, он, Ао, благодаря этим двоим упрочил не только свое материальное положение. Возросли его авторитет и влияние. Да, все это так. И тем не менее, береженого Бог бережет. Пока не стало слишком поздно, Хаку и его мрачного мужа нужно разделить с Узумаки. Избавиться от Учихи должно быть проще. Эти двое – главная проблема. И пока они уехали на гастроли, стоит подумать о том, как безболезненно развести Узумаки и очаровательного Мамочи. А заодно стоит внимательнее проверить этого Хатаке Какаши, столь любезно познакомившего Хаку с одним лондонским драматургом…

***

      Наруто ждал гастролей как манны небесной. Плотный график работы, частые переезды и выступления – все это настолько утомит его, что думать о чем-то кроме отдыха он будет не в состоянии. Узумаки уже прекрасно знал, как перенесет такие вот гастроли с выступлением раз в два дня. Он будет мысленно проклинать всех и вся, жаловаться самому себе на то, что не может толком отдохнуть и что в машине его укачивает, а летать ему совершенно не нравится. Его все будет раздражать, но он будет молчать. Молчать, потому что никто не спросит его, о чем он думает, что ему нравится, чего он хочет. А самому сказать об этом тому же Хаку, ему просто в голову не придет. Но это только одна чаша весов. С другой стороны, гастроли позволят ему снова увидеть Саске. Если, конечно, Учиха захочет сдержать обещание.       Выступление в Китами необычно. Слишком высокая сцена, слишком маленький зал. Однако, он был полон, и публика попалась явно требовательная. Напряжение, витающее в воздухе перед началом концерта, можно резать ножом. И это было вовсе не его волнение или переживания дирижера и музыкантов. Это волновались зрители. Они не знали, чего ожидать и боялись разочароваться. Музыка успокоила их. А может, все дело в том, что он сам растворился в мелодии и до конца арии окружающий мир перестал для него существовать. Как бы там ни было, ему удалось произвести впечатление на своих зрителей. Достаточно было просто увидеть их светящиеся восхищением глаза, чтобы понять как они оценили его работу. Ему снова преподнесли цветы. В основном розы. Желтые, красные, бордовые, нежно-розовые. Их было довольно-таки много. По букету для каждого музыканта и несколько для дирижера. Наруто привычно раздал цветы, и кто-то из музыкантов порадовался тому, что в этот раз нет белых гладиолусов. Гладиолусов действительно не было, не было и васильков. А вместе с ними и настроения. Узумаки неопределенно хмыкнул и пошел в выделенную для него гримерку, надеясь побыть там в одиночестве.       Не повезло. В довольно простой комнате на одном из многочисленных стульев вальяжно расположился полный омега в летах. Он смерил певца недовольным, немного завистливым взглядом и надменно хмыкнул. И с той секунды он не отрывал от Узумаки пристального взгляда и ворчал каждый раз, когда певец что-то делал. То он выбрал не тот стул, то сел слишком близко к большому зеркалу, то положил руки на белоснежный столик. В конце концов, Наруто не выдержал. Раздраженно стукнул кулаком по столу, чем немного испугал омегу, резко встал и вышел из комнаты, звучно захлопнув за собой дверь.       Вход на этаж охраняли два подозрительных альфы. Со спины они выглядели очень внушительно: широкоплечие, крепко сбитые, с ярко выраженной мускулатурой, которую не могли скрыть даже мрачные черно-белые костюмы. Их лица не внушали доверия, а уголки губ едва заметно дрожали, как будто они собирались что-то сказать. И тем не менее, альфы молчали. И это не могло не радовать. Еще больше радовало Наруто то, что он слышал ворчание Хаку. Значит, в этой «колонии строго режима» он не один. И только пройдя мимо охранников и заговорив с Хаку, Узумаки вспомнил о том, что его работа еще не закончилась. Ему еще нужно выйти к зрителям. Хотя вроде бы он уже должен был это сделать, но вместо этого пошел в гримерку. И никто даже не подумал его остановить. Кто знает, может, все позади?       Но все было только впереди. Это Наруто понял сразу же, как только прошел мимо альф и пожаловался Хаку на окружение. И дело было вовсе не в том, что он неправильно понял омегу, и что на самом деле выйти к зрителям равносильно простому выходу на улицу. Все это потеряло всякий смысл, когда он увидел Саске. Учиха стоял рядом с Забузой и о чем-то с ним разговаривал. Со стороны казалось, будто альфы договорились здесь встретиться, решить какие-то свои вопросы. И даже если это действительно было так, одно то, что Саске был здесь, делало Наруто очень счастливым. Он на время даже позабыл о том, насколько устал и как сильно возмущен. Поймав себя на том, что не в силах оторвать взгляда от альфы, которого так и тянет назвать своим, Узумаки не на шутку испугался и сильно на себя разозлился. Подумаешь, Учиха один из немногих, кто пообещал и свое обещание выполнил. Это же не повод пожирать его взглядом, строить лживые, воздушные замки и терять голову от одного его присутствия. Мысленно встряхнув себя, певец принялся препираться с Хаку. Повод был неважен. Главное – перестать думать об Учихе. Ради этого он был готов даже вернуться в гримерку к этому ворчливому омеге и терпеть его завистливый взгляд и враждебное бормотание. Хаку, правда, возможность его ухода очень испугала. Он всполошился, применил запрещенный прием – обратился к Саске.       Пожалуй, стоило все-таки уйти. Альфы-охранники с готовностью расступились перед ним, пропуская на этаж и не сводя с него пристального взгляда. Они как будто ждали чего-то. Но чего, Наруто так и не понял. И отчасти из-за этого не решился снова пройти между ними. А еще потому, что ему не нравился их взгляд. Такой внимательный, оценивающий, хорошо знакомый Узумаки. Так в общежитии альфы смотрели на омег, с которыми собирались скоротать очередную ночь. А вот Саске всегда смотрел на него по-другому…       Но неважно какой у кого взгляд, верить альфам нельзя. Нельзя и точка. Об этом ни на минуту не стоит забывать. Наруто забыл и потом еще долго корил себя за это. Корил за то, что воспринял слова Учихи всерьез. Тот предложил Хаку разогнать ожидающую на улице публику. Омега хотел было возразить, но в последний момент передумал и как-то понуро потащил Забузу «прогонять» публику. Уже тогда стоило насторожиться. Хаку никогда так легко не сдавался, когда речь шла о тех вопросах, в которых он был уверен на все сто. Тем более, когда эти вопросы касались работы. Но оставшись с Саске практически один на один думать о подобных мелочах как-то не получалось.       Учиха снова подарил ему корзинку прекрасных васильков, легко поцеловал в уголок губ, шепнул на ухо пару смущающих слов. В тот миг казалось, будто тех дней, что они не виделись, и не было вовсе.       К зрителям все же пришлось выйти. На улице стоял шум и гам. Это раздражало. Это давало лишний повод обидеться на Хаку и сговорившихся с ним альф и особняком сесть рядом с водителем. Искренняя обида позволила скрыть смертельную усталость и избавила от необходимости поддерживать разговор. И Наруто искренне этому радовался.       В гостинице Узумаки тоже по привычке не задержался. Ужин его нисколько не волновал: кусок все равно в горло не лез. Все, что нужно было – доползти до своего номера и растянуться на кровати. По крайней мере, так все было ровно один лестничный пролет. А потом его догнал Саске. Окликнул, заставляя остановиться, осторожно прикоснулся к его запястью, внимательно на него посмотрел. О, от этого взгляда, наверное, ледники тают. Так и хочется оказаться в его объятиях, задремать у него на плече и млеть от нежных поцелуев. Нет, нельзя. Не время и не место. Узумаки вздохнул, тихо потребовал себя отпустить, чуть опустил голову и, как будто извиняясь, сказал, что ему нужно идти.       – Я провожу.       Наруто не понимал, как могут всего два слова сделать его таким счастливым. Он не заметил, как улыбнулся альфе, чуть кокетливо и устало разрешил: «Проводи». А потом каждое мгновение наслаждался близостью Учихи. Тем, что можно рассеяно опереться на его локоть, получить в ответ чуть насмешливый, но очень внимательный взгляд, и забыть как дышать из-за мимолетного, чуть смазанного поцелуя. Наглый, слишком наглый у него альфа. А как все-таки хорошо. Вот бы больше никогда с ним не расставаться. Жаль, так нельзя. Они выезжают завтра в семь утра. Для отдыха почти не осталось времени. Тем более нет времени на смущенные расшаркивания и пустые мечты. И поэтому он не может пригласить к себе Саске. Так как же быть? Как заставить себя вырваться из этих объятий? Как мягко оттолкнуть от себя Учиху?       Выход, кажется, только один. И он безумный. Почему-то в голову всегда приходят исключительно безумные мысли. Одна другой лучше. А это так себе, середнячок. Только немного страшно и жутко стыдно. Но это кажется правильным, да и Наруто не привык долго колебаться, принимая решения. Это же совсем несложно. Чуть потянуться вверх, легко коснуться губами губ альфы… а потом действовать по обстоятельствам.       Наверное, целовать Саске было не самой лучшей идеей. Нет, альфа не оттолкнул его, – страхи оказались пусты. Он крепче прижал его к себе и пылко ответил на поцелуй. И было в его объятиях и поцелуе столько тепла и нежности, столько откровения и искренности, что казалось невозможным вообще от него отстраниться. Узумаки потом еще долго удивлялся, откуда у него нашлись силы прервать поцелуй, мягко отстраниться и уйти. А оказавшись в своем темном номере, он еще умудрился раздеться, прежде чем упасть на кровать и забыться коротким, тревожным сном…

***

      Концерт в Саппоро проходил в Новом театре. Здесь всё было ультрасовременным, и это Наруто раздражало. Звук, который помогали создавать стены зала, ему совершенно не нравился. Впрочем, о своих впечатлениях он предпочел промолчать. Его выступление ни в коем случае не зависит ни от аккомпанемента, ни, тем более, театра. Это лишь сопутствующие элементы. Они могут помогать, а могут напротив – мешать. Но его это нисколько не волнует. Старик учил рассчитывать только на себя и никогда не уповать на поддержку зала или хороший аккомпанемент. А стоило только заикнуться об акустике, и Сарутоби страдальчески закатывал глаза. Нет, Наруто нисколько не волновало место выступления. Большой зал, где практически пустовали передние ряды, зато на галерке не было ни одного места, не произвел на него ровным счетом никакого впечатления. То, что эта сцена на порядок меньше, чем любая, где ему прежде доводилось выступать, Узумаки заметил только после того, как на это указал Хаку. И то, что кулисы здесь зеленые, ему тоже подсказал омега.       Публика приняла их тепло, провожала с восторгом. Люди восхищались их исполнением и звучанием. И не оставалось ничего другого, кроме как, стиснув зубы, принимать похвалу. Сдержанно улыбаться и едва заметно кивать, мол, благодарю. А благодарить было совершенно не за что. Этим своим выступлением Наруто был совершенно недоволен. В этот раз, как ему казалось, концерт спас оркестр. Музыканты играли выше всяких похвал. В этот раз он им уступил. И это задевало его самолюбие. Узумаки был настолько поглощен анализом концерта, что не сразу понял, что Саске в этот раз не пришел. Он лишь передал Забузе корзинку васильков, в которой лежала ничего не значащая открытка-записка.       Хаку, видимо, тоже не доволен его выступлением. Нет, он ничего не говорит прямо, как всегда подбадривает, говорит, что ему понравилось, рассказывает, как Забузе пришлось тяжко в этот раз. Много, видите ли, поклонников пожелало лично увидеть Узумаки. Каждого приходилось ловить за шкирку и сдавать местной охране театра. Та еще работенка. Если слушать Хаку, кажется, что он рассказывает анекдот. Все так весело, непринужденно и даже Забуза как будто не устал вовсе и происходящее его совсем не раздражает, а напротив – забавляет. Но отчего-то никак не получается им улыбнуться. Горько. Горько от того, что он не справился со своей задачей. Расслабился и всех подвел. Наверное, даже хорошо, что Саске этого не слышал…       Я буду приходить на каждый твой концерт.       Он ведь обещал…       Но Хаку не дает развить мысль. Бодро рассказывает о том, что сейчас их ждет сауна, массажист и дальше по списку. Он утверждает, что это необходимо. Напряженный график работы, нужно много стоять на сцене, у них нет возможности толком поспать на хороших кроватях. О себе хоть немного надо заботиться. Это может звучать сколь угодно красиво, но, на самом деле, это наказание. За халтурную работу. За то, что он подвел коллектив. Здесь даже спорить не нужно. Он виноват.       Узумаки обычно никогда не соглашался с восстановительной программой. С ним приходилось долго спорить и настаивать на своем. Это уже стало своего рода традицией. И удивительно было не слышать от него ни слова в возражение. Певец лишь устало и как-то обреченно согласился. Хаку озадаченно покачал головой и грустно пожаловался мужу:       – Все-таки Саске его обидел.

***

      Перелет в Акиту отвлекает ото всех мыслей. Там каждая минута строго расписана. Приезд в театр, поверхностное знакомство с его директором, небольшая репетиция – проверка акустики и местных роялей, – обед, размещение в гостинице и полноценная вечерняя репетиция. День заканчивается незаметно, новый начинается подозрительно быстро и у Наруто складывается впечатление, будто ему катастрофически не хватает времени. До концерта остается пара часов, а он так и не довел до совершенства свой репертуар.       «Старику бы это не понравилось», – со вздохом подумал Узумаки.       Звенит звонок. Зрителей он приглашает зайти в зал, артистов – подготовиться к выходу на сцену. Больше нет времени на сомнения и переживания. Неуверенность, страх, сомнения – все это должно остаться здесь, в гримерке.       Ни одному из этих чувств нет места на сцене.       В этом зале тот же репертуар звучит гораздо лучше. И хоть они меняют порядок исполняемых песен, все же петь одно и то же – невероятно скучно. Оттого и хочется каждый раз спеть немного по-другому. Не для того чтобы впечатлить зрителей, чтобы развлечь себя. И в этот раз «шалость» звучит довольно сносно.       А Саске снова этого не слышит. Он не приходит. Безжалостно нарушает обещание. Специально, а может и нет, напоминает ему о прошлом. Обидно, немного больно и эгоистично. Эгоистично требовать от человека мотаться за тобой по всей стране. Твои гастроли оплачивают, а за его поездки никто ломаного гроша не даст. Так что нечего обижаться.       Нечего. А обидно.       Глупо на гастролях собирать корзинки васильков. Перевозить их с места на место совершенно неудобно. Музыканты все цветы оставляют в гостинице или дарят обслуживающему персоналу. Но Наруто упрямо собирал васильки. Он сам толком не мог объяснить себе, зачем эти цветы. И ладно бы их подарил лично Саске – так нет же. Ему их просто передают. А в симпатичной, плетеной корзинке лежит небольшая открытка-записка с парой слов. Совершенно нейтральных слов.       … Может, это вовсе не Саске их передает? И записки кто-то другой пишет? Жаль, других открыток нет, и почерк сравнить нельзя...       Но времени всерьез задуматься об этом просто нет. Проще машинально взять с собой цветы, сесть в машину и напрочь забыть о них. И вспомнить о том, что руки заняты, только в Сендае, чуть не уронив корзинку, выходя из автомобиля.

***

      Театр имени Юруи находится в самом сердце главного бизнес района Сендая. В нем недавно провели капитальный ремонт, и теперь театр внешне ничем не отличается от других расположенных здесь зданий. Да и в самом помещении все выполнено строго и просто. Абсолютный минимализм, как гордо сказал директор театра. Этот немолодой полный омега не давал им и шагу ступить. Везде следовал за артистами разговорчивой тенью. И казалось невероятным то, что Хаку все-таки удалось его отвлечь и не дать мешать подготовке к концерту.       Выступление превосходит все самые смелые ожидания дирижера. Он об этом радостно говорит и музыкантам, и певцу. Да и самому Наруто этот концерт нравится больше всего. Как-то более душевно все получилось, более драматично, реалистично. И вместе с тем это выступление показалось ему бесконечно-длинным. Слушая финальные аккорды последней арии, он с трудом удержался от вздоха облегчения. Концерт закончился, но это вовсе не значило, что можно покинуть сцену. Пожалуй, это был первый раз, когда бурные овации больше раздражали, чем радовали. Узумаки принимал цветы, вымучено улыбался и думал о том, что слишком устал. Все-таки такой график концертов совершенно ему не подходит. Или надо не переезжать из города в город, или между концертами как минимум должно быть два дня.       И в этот раз Саске тоже не пришел. Забуза как всегда передал ему корзинку нежных васильков. Передал и ушел. Наруто искренне радовался одиночеству. Именно сейчас ему совершенно не хотелось никого видеть. И ему предоставили немного личного времени. Пару часов сна на неудобном столе. Какой-никакой, а отдых. Потом он еще успеет подумать о Саске…       Но после пары часов сна и неловкого массажа затекшей шеи Хаку потащил его на запоздалый обед. Здесь, чуть ли не впервые после концерта, они обедали вместе с музыкантами и дирижером. А буквально сразу же после обеда было принято решение ехать в Токио. Всем не терпелось вернуться домой.       Узумаки слушал, как омеги-музыканты грезят родным домом, как им время от времени вторят альфы, и думал о том, что ему абсолютно некуда возвращаться. Хотя, конечно, у него все еще была комната в гостинице. Той самой, где он до отъезда снимал номер. И еще целых два дня она будет в его полном распоряжении.       Уже скучая в дороге, Наруто обратил внимание на довольно большую открытку, что чудом помещалась в корзинку свежих васильков. В этот раз Саске не ограничился парой общих фраз. Альфа, сам того не ведая, развеял его сомнения о происхождении цветов. Читать его открытку было одно сплошное удовольствие. Он писал много о чем, но главное – чуть ли не клялся в том, что непременно придет на токийский концерт, и что они вместе проведут следующие несколько дней. Записка вызывала мечтательную улыбку, обнадеживала, заставляла все внутри трепетать, предвкушать их встречу.

***

      В Токио было пасмурно. Ночью прошел мелкий дождь, и утром небо все еще было затянуто мрачными тучами. К середине дня должно было распогодиться. И прогноз постепенно оправдывался. Когда первые лучи солнца все-таки прорвались сквозь тучи, Наруто перестал каждую минуту смотреть в окно. Раз выглянуло солнце, опасаться грозы не стоит. Можно наконец-то сосредоточиться на насущных вопросах. В частности на концерте, до которого осталось меньше часа.       Перед концертом атмосфера всегда напряженная. И неважно, что всем хорошо знакомы свои партии, и что каждый может при любых обстоятельствах исполнить любой такт из нынешнего репертуара. Все равно в последние минуты перед концертом, когда особо и делать-то нечего, тревога и волнение накрывают с головой. Оттого и хочется повторить все, что только можно. И, желательно, раза по три. В такие минуты Наруто часто вспоминал Сарутоби. Старик рассказывал ему об этом мандраже и настоятельно рекомендовал не утомлять себя повторениями. «Ты должен быть готов к назначенному времени, – ворчливо говорил Хирузен. – Если этого не будет, просто отмени концерт. Генеральная репетиция – это конец подготовки. После нее – только выступление. Во время паузы между ними лучше помолчи».       Чтобы следовать этому наставлению, проще всего было куда-нибудь уйти. Тогда без устали репетирующие музыканты лишаться соблазна окликнуть его, попросить напеть тот или иной такт. И Узумаки ушел. Поднялся в гримерку и в очередной раз порадовался тому, что ее ни с кем не нужно делить. Практически ни с кем. Гример – молодой, жизнерадостный омега с веселыми карими глазами – встретил его с распростертыми объятиями. Он бодро пообещал оставить певца в таком сейчас ему необходимом одиночестве сразу же, как только будет выполнена его работа. Получив обреченное согласие, омега с энтузиазмом принялся наносить на певца простой, практически незаметный грим.       Спустя полчаса Наруто действительно остался совершенно один. Он все так же сидел на довольно удобном стуле и разве что развернулся спиной к зеркалу, и теперь смотрел на негромко тикающие часы, висящие на стене. До начала концерта оставалось десять минут. Десять бесконечно-длинных минут.       Монотонное тиканье часов прервал короткий щелчок. Наруто тихо вздохнул и оглянулся. Дисплей лежащего на столике телефона все еще светился. Ему пришло сообщение. Узумаки усмехнулся. Даже если это информация о его текущем балансе, он был искренне рад какому-никакому занятию. Певец взял в руки телефон, разблокировал его, открыл сообщение. Нет, ему писал не оператор. Саске. Наруто встрепенулся, обрадовался, невольно улыбнулся. Из головы тут же вылетел предстоящий концерт. Он смотрел на имя отправителя, улыбался ему и не спешил читать сообщение. Наверняка это будет очередная ничего незначащая фраза, на которую он еще не сразу придумает ответ. Но все-таки как это приятно, получать от него сообщения.       Узумаки пробежал взглядом по строчкам текста и застыл. Улыбка сползла с его лица, он неосознанно крепче сжал в руках телефон.       Неправда. Не может быть правдой. Он ошибается. Неправильно понимает. Ведь так?       Наруто сам не заметил, как вызвал Саске. Он толком не знал, что собирается ему сказать, о чем хочет спросить. Да и какая разница? Сейчас Учиха ответит и он сам все поймет…       … Или не ответит. И тогда тоже все будет ясно.       Длинные гудки сменились механическим голосом. Он равнодушно рассказывал о том, что абоненту можно оставить сообщение. Узумаки тихо вздохнул, отнял от уха телефон, сбросил вызов.       – Вот значит как… – прошептал он, невольно перечитал короткое: «Извини, не приду. Очень занят. Увидимся позже.» и горько хмыкнул. Он знал, как никто другой знал, что значит это сообщение. Знал, когда наступит это «позже». Прекрасно понимал, что имел в виду альфа. Единственное, что оставалось загадкой – так это почему sms. Почему он не скажет об этом лично? Хотя… Так, пожалуй, даже лучше. Легче.       Наруто тяжело вздохнул, отложил телефон, подавил наворачивающиеся на глаза слезы, тряхнул головой. Он знал, что рано или поздно все это закончится именно так. Все будет так же, как было с Листиком. Только в этот раз будет больнее. Гораздо больнее. Узумаки думал об этом постоянно, стоило только остаться в одиночестве. Его пугали эти мысли, он не мог найти себе места, метался в крошечной клетке собственных чувств, корил себя за то, что так сильно сблизился с Учихой, привязался к нему. Но приходил Саске, ласково его целовал, бережно обнимал, крепко прижимал к себе и страхи исчезали. В эти мгновения они казались глупыми, беспочвенными. Но теперь альфа не придет. Теперь все закончилось.       Он снова остался один.       Тишину прервал оглушительный звонок. Наруто поднял голову. Несколько секунд ему потребовалось для того, чтобы осознать, где он находится и понять, что ему нужно делать. Узумаки посмотрел на часы. До выступления осталось три минуты. Певец тихо вздохнул, пытаясь успокоиться и настроиться на рабочий лад.       «Жизнь – сложная штука, – как-то сказал ему Сарутоби. – Уверен, ты не понаслышке знаешь об этом, – да, он говорил это накануне его первого концерта. – Жизнь длинна, особенно твоя, ведь ты так молод. Ты встретишь разных людей. Одни сделают тебя неимоверно счастливым, другие – причинят сильную боль. Одни будут любить тебя и боготворить, другие – ненавидеть, завидовать тебе, строить козни. Об этих людях тебе стоит знать только одно. Никто из них в подметки тебе не годится. Все они падут перед тобой. Ты покоришь их своим талантом…»       Вспоминая прощальные слова старика, Наруто спускался к залу. Чем ближе он подходил, тем больше становилась уверенность в себе. Ему не в первый раз больно, не в первый раз страшно. И быть одному ему не впервой. И лекарство от всей этой горечи одно. Сцена. Тревожное вступление оркестра, напряженная тишина зала, которая разрешается потрясенным вздохом, как только он берет первую ноту. И сама песня, одна из тех, что когда-то щепетильно подбирал ему Сарутоби. Грустная, полная горечи и бесконечной тоски. О мечтах, разбитых отчаяньем, о любви, не прошедшей испытанием временем, о несуществующей верности и потухшем домашнем очаге. Он часто исполнял эту арию, но впервые позволил собственным чувствам отразиться в словах. Впервые он позволил себе так громко сказать о том, что скучает.       И это имело колоссальный успех.