Ночь за ночью, день за днем – один, Сам себе слуга и господин, А года уходят в никуда, Так течет в подземный мир, В подземный мир вода... Ария – Пытка тишиной
Он всегда был один. В больших компаниях и маленьких группках, всегда и везде он чувствовал себя лишним, чужим. Он прятался за громадной, прочной стеной, возведенной горьким опытом, насмешками, большими разочарованиями, страхом, горечью и одиночеством. Еще в раннем детстве ему указали на его место, разбили хрупкие, незатейливые мечты, осадили наивные, детские порывы, дали понять, что у него нет права на счастье. Все его детство прошло в «Rokuro» – элитном детдоме, известным тем, что каждому ребенку здесь находилась семья. Не просто крыша над головой. А настоящая семья с добрым, ласковым папой-омегой и строгим, но заботливым и внимательным отцом-альфой, с теплыми семейными праздниками, интересными традициями, уютными рождественскими вечерами и кучей подарков под конопатой елью. Воспитатели вдохновенно рассказывали ему и другим, делившим с ним крышу детям об этом. Это же им обещали и те ребята, которые уже нашли свое маленькое счастье. Свою семью. Они, бывшие «братья», время от времени заходили в «Rokuro» и личным примером подтверждали все слова воспитателей. Они вдохновенно рассказывали о своих семьях, о том, как же все-таки здорово жить с родителями, и искренне желали ребятам найти и себе такое огромное, уютное счастье. Те, кто был постарше, давали советы. Рассказывали, как нужно себя вести, когда нужно говорить, а когда стоит промолчать. – Но все это, – неизменно заканчивали они свои рассказы, – неважно. Главное будьте сами собой. Это самое главное. Единственное, что никто из них не говорил – это то, что для обретенного счастья тебе нужно родиться альфой или омегой. И нет ничего удивительного в том, что об этом ни слова не упоминалось – ведь рассказчики и так выполнили это главное жизненное требование. Да и беты не могли попасть в «Rokuro». Обычно не могли. Ему не нравились такие встречи. Слушать истории о чужом счастье и не иметь своего собственного – слишком больно, слишком горько. И с годами такие посиделки стали совсем невыносимыми. Невозможно было слушать о чужом счастье и знать, что сам ты никогда его не получишь. Что твой рай канул в Лету тогда же, когда ты родился. И самое обидное то, что счастье-то было близко. Оно постоянно улыбалось ему, согревало своим мимолетным теплом. Но стоило только его новой семье внимательнее присмотреться к нему, как теплота и радость сменялись гневом и разочарованием. И он снова возвращался в «Rokuro». Он – Узумаки Наруто – обладал невероятно-яркой, запоминающейся внешностью. Не темная, но смуглая, так, будто он постоянно загорал, кожа; копна непослушных золотых волос, большие насыщенно-синие глаза, длинные, пушистые ресницы, аккуратный, чуть вздернутый нос, изящная линия чувственных губ – все в нем выдавало омегу. И именно это привлекало к нему внимание многих семейных пар. И это, на самом деле, было ужасно. Наруто хорошо запомнил своих первых «родителей». Ему было шесть. Стояла поздняя весна. К ним стал частенько захаживать невысокий светловолосый омега с темно-голубыми, почти синими глазами. Да, внешне они были поразительно похожи друг на друга и, видимо, именно это привлекло в нем омегу. Он всегда приветливо ему улыбался, забирал гулять в город, строил своими рассказами воздушные замки, ласково трепал по голове холеной рукой и обещал навестить завтра. Обещал и навещал. Они подолгу разговаривали на самые разные, самые нелепые темы, ели невероятно вкусное мороженое, катались на качелях и поздним вечером расставались. А на следующий день встречались вновь. Это, пожалуй, было его самое счастливое воспоминание детства. Однажды Дейдара – так звали того внимательного омегу – пришел не один. С ним был высокий, жилистый альфа с холодными, цепкими, темными глазами. У его кожи был странный синюшный оттенок, выражение лица всегда пугало Наруто. Альфа тогда долго его рассматривал, и столько было в его взгляде холода и презрения, что становилось жутко. Вдоволь насмотревшись на него, мужчина бросил короткий взгляд на омегу, кивнул и ушел к директору. – Не бойся, – Дейдара тогда успокаивающе погладил его по плечу, – Кисаме – душа-человек. Он только выглядит страшным. Вот увидишь, и часа не пройдет, как вы поладите. Но ни час, ни два, ни больше не разрушили той стены, что выросла между ним и молчаливым альфой. Альфой, которого отныне он должен был называть отцом. Его новый дом: громадный особняк с пышным садом, внутри которого спрятался большой бассейн – впервые заставил его почувствовать себя по-настоящему одиноким. Здесь было много всего странного и необычного. Диковинные цветы, странного вида карликовые деревья, несколько недружелюбных собак – одна большая, чуть-чуть ниже самого Наруто, со странной формой черепа и две поменьше – со слишком густой, длинной шерстью и тоненькими, явно не собачьими голосами. Был здесь и большой персидский кот с седыми ушами, и несколько разномастных попугаев, и одна канарейка, и даже пара ящериц. Этот дом казался складом всего странного, необычного, экзотического. Ему выделили большую, светлую комнату на втором этаже. Из окна открывался отличный вид на благоухающий сад. Обставлена комната была на удивление просто. Несколько тяжелых стульев с высокой спинкой, узкая кровать, устланная больнично-белым покрывалом, большой белый, как все в комнате, шкаф. И подоконник. Широкий, размером с кровать подоконник. И все. Здесь даже не было стола. – Нам еще предстоит обжить эту комнату, - в предвкушении потирал руками Дейдара. – Не раньше, – тихо осадил порыв деятельного супруга Кисаме, – чем пройдет медосмотр. – Пройдем мы медосмотр, пройдем, – отмахивался от него Дейдара. – Ведь правда? – он трепал его по голове, путая и без того непослушные волосы. Но Наруто это нравилось. Тогда он искренне верил, что без труда пройдет страшный медосмотр Кисаме, и тогда у него появится свой собственный стол, компьютер, колонки, пара тренажеров и куча всякой мелочи, о которой Дейдара вспоминал каждые пять минут. Но главное, у него наконец-то появится полноценная семья. Зачем для этого нужна медицинская справка, Наруто никак не мог понять, но искренне верил словам Дейдары. Тот говорил, что все наладится, что Кисаме, требуя эту справку, на самом деле так заботится о нем, ведь директор сказал, что он… – Впрочем, – спохватывался Дейдара, – тебе не нужно об этом беспокоиться. Не забивай голову. Не забивать голову пришлось целый месяц – врач был в отпуске. И этот месяц Наруто не мог назвать счастливым. Дейдара понянчился с ним неделю и потерял к нему всякий интерес. Кисаме и вовсе не замечал его. Они ничего не делали вместе. Даже ужинали порознь. Все обещания омеги так и оставались обещаниями. Наруто успокаивал себя грядущим медосмотром. Он ждал его так, как не ждал ничего на свете. Он искренне верил, что после него он все-таки станет полноценным членом этой семьи. А пока же… пока он был один. За ним присматривал высокий молчаливый дворецкий, зорко следя за тем, чтобы он не брал того, что не следует, ненароком не разбил выделенную ему посуду, не запачкал стол. Он приносил ему завтраки, обеды и ужины. Жестами давал понять, когда нужно ложиться спать. Он же и будил его по утрам. Каждый день ровно в семь часов. В этом же большом пустом доме Наруто научился бояться грозы. Глупый, нелепый страх, который с тех пор повсюду преследовал его. В детдоме он не обращал внимания на дождь, не замечал ни раскатов грома, ни вспышек молний. В «Rokuro» он никогда не был один. Воспитатели всеми силами занимали их внимание, придумывая им самые разные занятия. Сейчас же не было ничего, что могло отвлечь его внимания от окна, в которое неистово молотили капли весеннего ливня. Он сидел и смотрел на хмурое небо, как его беспощадно рассекают то белые, то красные молнии, и вздрагивал всем телом, слыша неистовый раскат грома. Любой грохот грома, даже самый тихий и нелепый, казался ему неистовым и жутко страшным. Месяц выдался дождливым. И это лишило Узумаки сна. По ночам он, вслушиваясь в жуткие раскаты грома, кутался в легкую простынь и сжимался калачиком, стараясь изловчиться и прижать голову к животу, спрятать ее за коленями. Если же дождь шел днем, он прятался в шкафу. Он группировался и забирался на среднюю – единственную пустую полку до тех пор, пока молчаливый дворецкий не объявлялся в комнате и безо всяких усилий доставал его из шкафа. Его молчание было, пожалуй, даже страшнее грозы. Пролетел месяц. Распогодилось. Наступил тот заветный день, которого Наруто с таким нетерпением ждал. Его отвели к врачу. Он грезил этим визитом. Представлял, как изменится его жизнь после того, как он получит нужную справку. И все изменилось. Правда, совсем не так, как он представлял. Из кабинета врача Кисаме и Дейдара вышли бледными как мел. Они жестом велели ему следовать за ними, сели в машину и отвезли в «Rokuro». Там вместе с ним зашли к директору. Того, что случилось потом, Наруто никак не ожидал. Это был первый скандал, виновником которого он невольно стал. – Он болен! – кричал Кисаме, тыкая указательным пальцем на него. – Он! Болен! Нет, – с нервным смешком продолжал он, – Вы ошибаетесь. – Это хуже, чем болен, – разъяренно пискнул Дейдара. Омега возмущенно сопел и стремительно краснел. Наруто смотрел на него и никак не мог понять в чем дело. Что случилось? Ведь с утра все было хорошо. Дейдара тепло ему улыбался, они даже завтракали вместе и строили планы на вечер. И вел он себя хорошо. Слушался, делал все, что ему говорили. Даже то, что ему не хотелось. Он даже съел овсянку с яблоками и притворился, будто она ему очень понравилась. Даже Кисаме одобрительно хмыкнул, когда он убирал со стола посуду. Так почему же все так? Почему они приехали сюда? Зачем пришли к директору? Почему так кричат? – Совершенно верно, – согласился с мужем Кисаме, – Он хуже, чем болен. Этот мальчик – бета. О, в этом мире нет ничего хуже, чем родиться бетой. Беты – люди без будущего и перспектив. Неспособные к продолжению рода, они за людей-то не считались. Их лишали наследства, от них отказывались. В мире таких людей называли «бракованными». Их участи можно было только посочувствовать. На них, наравне с животными, тестировали медицинские вакцины и прочие лекарства, они были прислугой, работали в невыносимых условиях, выполняли самую тяжелую работу. Вершина карьерной лестницы бет – должность официанта. Они работали за гроши, жили в тусклом, ограниченном влиянием альф и омег мире. И не было ничего удивительного в том, что эта (да и все последующие) семейная пара, узнав, что он бета, отказалась от него. Но тогда-то Наруто еще не понимал этого. Он не знал, чем отличаются альфы, омеги и беты. Он ничего не знал об этой жизни и просто мечтал о семье. Директор – сутулый омега с лысеющим затылком – тогда долго хмуро смотрел на него, ошарашено замершего посреди его кабинета, смотрящего на гулко хлопнувшую дверь и глотающего слезы. Тогда-то он впервые заговорил с ним. Лично с ним, а не со всеми ребятами сразу. Омега рассказал о том, как он, бета, попал в этот элитный, предназначенный только для альф и омег приют. – Была середина декабря, – хриплым голосом говорил директор. – День выдался холодным, но солнечным. Мы готовились к Рождеству, когда появился тот альфа. Высокий, красивый, молодой. Правда, волосы у него были пепельные, как будто седые. Его глаза скрывали солнцезащитные очки. Щеки, несмотря на мороз, оставались бледными и впалыми. Как будто он то ли не ел пару дней, то ли не спал. В руках альфа держал малыша, завернутого в несколько теплых пестрых одеял. Кроме малыша у мужчины было с собой свидетельство о рождении ребенка и вырезка из газеты. Из свидетельства о рождении мы узнали, что малыша зовут Узумаки Наруто. Из газеты – что его родителей больше нет… Директор рассказывал о том, что альфа представился близким другом погибших и попросил позаботиться о малыше. Очень веско попросил. И никто и не подумал отказать ему, и никому в голову не пришло спросить его имя. А мужчина, оставив ребенка, исчез. Его больше никто не видел. Научившись читать, Наруто не раз перечитывал эту старую, ничего не значащую заметку. В ней толком и описано-то ничего не было. Только имена его родителей, пара слов о том, каким не последним в этом мире человеком был его отец, и указано место, где они похоронены. И все. Он перечитывал эту заметку и часто сбегал на кладбище. То самое, где, по словам журналистов, покоились его родители. И он нашел их могилы. Они располагались рядом, а памятник – тот вообще был один на двоих. Но даже здесь кроме равнодушной золотой надписи на грязно-белом мраморе не было ничего. А он втайне всегда надеялся увидеть здесь их фотографии. Но ничего не менялось. Лишь бездушные слова: «Намикадзе Минато. Узумаки Кушина» и ниже под ровной, тонкой, такой же золотой чертой: «Вечная память». Ниже вывели даты жизни погибших. По выгравированным годам рождения и смерти Наруто учился вычитать. Хоть Узумаки никогда никого не видел у этой могилы, здесь всегда лежали цветы. Шикарный букет белых гладиолусов. Кто бы ни приносил их сюда, он делал это постоянно. Этим кем-то, как много позже выяснил Наруто, был сторож. Старый, никогда не снимающий черную вязаную шапку альфа со впалыми черными глазами, он рассказал Узумаки о молодом человеке с пепельными волосами и пронзительными, умными темными глазами, который убедительно просил его следить за могилой Намикадзе и приносить туда букет белых гладиолусов. Средств на это он выделил больше чем достаточно. – Нет, сынок, – качал головой сторож, – я не знаю, кто это был. Не узнал я его имени. Нет, – отвечал он на очередной вопрос, – я больше его не видел. Вот уже тринадцатый год идет с тех пор, как он ушел…***
Жизнь в «Rokuro» была яркой и насыщенной. Для детей здесь делали многое. Их образованию уделяли немало внимания. Рано учили читать, прививали любовь к музыке, заставляли проявлять себя в различных небольших постановках, что проходили каждую последнюю пятницу месяца. Постановки Наруто любил, хоть ему и редко выпадали ведущие роли. Но сама атмосфера праздника, возможность пусть ненадолго, но перевоплотиться в другой образ, предвкушение ободряющих аплодисментов – все это ему очень нравилось. Правда, особого актерского таланта у него не было. У него плохо получалось правильно передавать эмоции и настроение своих персонажей. Не было в его игре ни легкости, ни плавности. Но было и то, что отличало его от остальных. Голос. Кристально-чистый, мелодично-звонкий, великолепный голос и абсолютный музыкальный слух. И этим его уникальным, скорее всего временным, талантом пользовались в исключительных случаях. Сам же Узумаки не воспринимал свой голос, как нечто выдающееся. Слишком высокий и тонкий, такой больше подходит омегам. Он был под стать его внешности. Воспитатели обещали ему, что с возрастом все изменится. Он повзрослеет, голос сломается, он заговорит мягким, ласкающим слух баритоном. И Наруто с нетерпением ждал этого времени. Времени, когда он наконец-то получит нормальный человеческий голос, а не то недоразумение, что есть у него сейчас. Этот писклявый голосок только и подходит для того, чтобы петь. Тогда он еще любил все эти костюмированные перевоплощения. В те кажущиеся далекими времена никто из воспитателей не говорил ему о том, каким даром он обладает. Они полагали, что его талант временный, и не придавали ему особого значения. Всё что их заботило – это как бы пристроить симпатичного мальчишку с «маленьким» изъяном в хорошую семью. Но не было такой семейной пары, которая согласилась бы усыновить бету. Пусть даже самого талантливого, сообразительного – самого лучшего. Скандал за скандалом, отказ за отказом оставляли незаживающую рану на сердце, убивали надежду и нередко оставляли после себя болезненные синяки. Когда ему исполнилось десять, он понял, что семью ему не найти. Его рая попросту не существует. Понимание этого уже не причиняло Наруто боль. Он просто запретил себе об этом думать. Подумаешь, он живет в приюте, зато у него много друзей. Они верные, преданные, настоящие. Они – лучшая семья. Наруто искренне верил в это, даже не подозревая о том, что сам он для своих друзей не больше чем развлечение. Действительно, какой омега или альфа в здравом уме и трезвой памяти будет водить дружбу с безродным бетой? Зачем он им нужен? Разве что для того, чтобы развлечься. И они развлекались. Эта игра им очень напоминала «дочки-матери». И Узумаки, в их понимании, отводилась роль забавной бродячей собачонки, от которой им рано или поздно предстоит избавиться. Они и избавились. Просто в один прекрасный день взяли и вычеркнули его из своей жизни. Бросили на уроке каллиграфии ему самолетик, в котором спряталась короткая, старательно выведенная записка. «Друзья» срывали свои маски, заявляя, что игры кончились, что больше они не желают иметь с ним никаких дел. Но после этого злополучного урока вся немаленькая компания все же задержалась в классе, чтобы поговорить, объясниться. И разговор этот тоже не сильно-то затянулся. – Ты ведь не думал, что мы действительно друзья? – насмешливо спрашивали омеги, рассеянно поглаживая ручки своих сумок. – Это исключено, – со смехом продолжали они. – Ты же бета, – равнодушно поясняли альфы. – Тебе с нами не место. – Ты – всего лишь развлечение, – подхватывали омеги. – Наша прихоть. Ни больше, ни меньше. После откровения «друзей» Наруто окончательно замкнулся в себе. Он равнодушно относился к попыткам воспитателей найти ему семью. Они все еще не теряли надежды сделать это. И он не говорил им ничего. Встречался с разными людьми, вежливо, как того требовали, улыбался им, позволял прикасаться к себе, хоть уже тогда ему было это неприятно. Если это было нужно, даже жил с новоявленной семьей пару дней – ровно столько времени требовалось каждой новой паре для того, чтобы раскрыть его страшную тайну, найти самый большой его изъян. Когда ему исполнилось тринадцать, даже самые оптимистичные воспитатели оставили свои надежды. Они признали поиск семьи для златовласого подростка пустой тратой времени. Тогда же директор вызвал его к себе и объяснил, что больше не в состоянии обеспечивать его. – Нет, – качал он головой, – ты не подумай, что я тебя выгоняю. Я готов и дальше обеспечивать тебе кров над головой и питание, но ты же понимаешь, что не за просто так. Тогда ему предоставили выбор: либо каждый месяц предоставлять определенную денежную сумму, либо искать себе любое другое место жительства. Он выбрал первое. Решил попытаться подзаработать. Ведь вроде бы не так уж много с него требовали. Это был первый раз, когда вопрос денег стал для него так остро. Где их заработать? Что он может делать в свои тринадцать? Единственное что приходило на ум – пение. У него все еще был красивый, мелодичный голос. Наруто решил попробовать. Несколько семей, в которых ему довелось побывать, ценили музыку. Что если люди, не желающие видеть в нем человека, захотят услышать его голос? Он и сам понимал, что это глупая, наивная надежда. Но это был единственный шанс удержать крышу над головой. Он попробовал. И результат превзошел все его ожидания. За день он умудрялся заработать от ста до семисот йен. Но бывало и так, что никто не обращал на него внимания. А бывало вообще странно. Правда, такое случилось один-единственный раз. День выдался пасмурным. С неба то и дело срывался мелкий дождик. К обеду он окреп, стал сильнее. Дождь вызывал уныние. И тем не менее Наруто искренне радовался тому, что это не гроза, что нет пугающих раскатов грома, и не разрезают небо цветные молнии. А ледяной и пронизывающий ветер еще худо-бедно можно пережить. Он стоял на улице возле небольшого, ему по колено, куста и пел. Пел, не обращая внимания на холодный ветер и на то, что ледяные капли дождя стекают за шиворот слишком большого свитера. Его не волновало то, что люди не замечая его, спешили мимо по своим делам. Не обратил он внимания и на то, что перед ним остановился мужчина. Наруто заметил его лишь тогда, когда тот потряс его за плечо. Это был альфа. Высокий, статный, черноволосый. У него были загрубевшие черты лица, орлиный нос, тонкая линия губ и пронзительные, черные глаза. Черный деловой костюм идеально сидел на явно тренированном теле. В правой руке он держал черный зонт с большим куполом. На левом безымянном пальце тусклым золотым цветом блестело обручальное кольцо. – Что ты забыл здесь в такую непогоду? – недовольно спросил мужчина. – Где твой дом? – Здесь, – растерялся Узумаки, ненавязчиво убирая с плеча руку альфы. – Рядом. – Идем, – приказал мужчина, – я провожу тебя. От него веяло такой силой и властью, что у Наруто и в мыслях не было ему перечить. Он поднял с земли намокший пакет и неуверенно повторил: – Это недалеко. – Веди, – велел альфа, подходя ближе к нему, так, что они оба оказались под зонтом. Наруто, не говоря ни слова, повел незнакомца «домой». Они прошли до конца улицы, перешли через дорогу, повернули направо, прошли вдоль ровно подстриженных кустов и вышили к «Rokuro». – Вот, – Узумаки кивнул на здание приюта. – Я здесь живу. Он не решился посмотреть на альфу и ограничился тем, что просто рассматривал его ухоженные руки. Именно поэтому-то он и заметил, как побелели костяшки пальцев мужчины. Очевидно, он с силой сжал кулаки. – Ты сын владельца? – предположил альфа. – Нет, – Наруто перестал осматривать руки мужчины и уставился на грязно-желтое из-за дождя здание. Он даже не подумал о том, что этот альфа может его усыновить. Даже не помечтал об этом. – У тебя нелепая работа, – спокойно заметил альфа. – Другой нет, – пожал плечами Узумаки. – Я пойду? – отчего-то ему было неудобно стоять рядом с этим мужчиной. Ему казалось, что он делает что-то неправильно. Неправильно держит себя, неправильно дышит, вообще все неправильно. – Постой, – задержал его альфа. – Работа у тебя нелепая, но поешь ты хорошо, – похвалил он. Это вообще была первая открытая похвала. – Поэтому, – он достал из бумажника несколько купюр, – будь добр не пой до тех пор, пока не распогодится. За тот один пасмурный день он заработал в полтора раза больше, чем за прошлый месяц. И он, как ему и велели, не выходил на улицу до тех пор, пока не прекратились дожди. И не потому, что так сказал тот альфа. Потому что было страшно. Безумно страшно и жутко. Гремел гром, сверкали молнии, дождь лил как из ведра, не стихая ни на минуту. В те жуткие три дня Наруто не знал, куда себя деть, где укрыться от этого природного ужаса. Как его пережить.***
В «Rokuro» немало внимания уделяли образованию детей. Так, школа, в которую определяли всех тех, кто еще не успел найти свою семью, была достаточно престижная. Закончив ее, можно было поступить в любой вуз страны. Но Наруто не хотел получать высшее образование. Узумаки собирался найти себе какую-нибудь работу, и он не питал на этот счет никаких иллюзий, перебиваться с хлеба на воду. Зато он жил бы в своей собственной квартире. Крошечной, лишенной всяческих удобств, но в своей. В том, что ему удастся снять, а затем и выкупить себе угол, Узумаки не сомневался. К семнадцати годам он уже окончательно не терпел прикосновений, всячески избегал их и кривился всякий раз, когда кому-нибудь все-таки удавалось его задеть. Он сторонился людей, чем невольно больше привлекал их к себе. Альфы, омеги, беты – все они стремились подойти к нему, познакомиться, сблизиться. Альф Наруто избегал. Сильные, властные, у них в крови было подчинять, покорять. Им волей-неволей, да уступишь. В свои семнадцать у Узумаки и в мыслях не было под кого-то прогибаться. С омегами и бетами он более охотно проводил время. Это было чем-то сродни мести всем тем, кто предал его, причинил боль. Но теперь, наученный горьким опытом, Наруто не позволял себе ни к кому привязываться. Более того, он делал все возможное, чтобы первым бросить свою очередную пассию. И сделать это было довольно просто. Его не волновали возвышенные чувства и романтические мечты. Все, что имело значение – физиологические потребности организма. Секс не казался Узумаки чем-то особенным. Он вообще ему не нравился. Предварительные ласки, которые требовали изнеженные омеги, случайные прикосновения, которые, правда, он довольно быстро научился избегать, да и сам процесс: короткий, скучно-одинаковый – все это не доставляло ему никакого удовольствия. Но тело получало желаемую разрядку, и это его вполне устраивало. Последний год в старшей школе Наруто безбожно прогуливал. Все старался найти себе место под солнцем – стабильную работу. Поиски не давали ровным счетом никаких результатов. Они вызывали у него чувство дежавю. Как-будто он себе не работу ищет, а семью. Правда сейчас ему не давали и шанса – везде отказывали сразу же. И аргументом, как ни странно, было то, что и всегда. «Вы – бета. Поэтому мы вынуждены Вам отказать», – эти слова звучали чуть ли не постоянно. Реже, когда добавляли что-то об образовании. Когда же он оставил попытки найти хорошую работу и принялся искать хоть какую-то, то преградой неожиданно стала его внешность. Мягкие черты лица, большие красивые глаза, довольно хрупкая фигура – он все еще безумно походил на омегу. И это отталкивало от него работодателей, которые нанимали бет. Чувствуя, что в душе зарождается отчаяние, Узумаки вернулся к учебе. Отработал прогулы, с третьего раза сдал пропущенные тесты. Учитель физкультуры – сутулый пожилой альфа с маленькими живыми черными бусинками глаз, плешивой головой и носом-картошкой – прогулов ему не простил. Он долго, до конца учебного года, заставлял его приходить в зал после уроков и помогать с уборкой. И он всегда пристально следил за тем, чтобы нерадивый ученик не сбежал. Наруто покорно выполнял все требования сенсея. Старик Ооноки ему нравился. Это был чуть ли не единственный человек, который видел в нем не бесперспективного бету, а обычного мальчишку. И таких обычных мальчишек он видел во всех своих учениках. Нередко компанию в уборке составляли прогульщики-альфы, реже надраивать полы приходилось с омегами. Но чаще всего Наруто был один. Вернее, работал он один. Рядом неизменной тенью следовал строгий Ооноки-сенсей. – Сегодня убираешь на улице, – осчастливил Узумаки в одну из пятниц сенсей. Погода выдалась теплой и солнечной. Весна окончательно вступила в свои права. Близился конец учебного года. Близился выпуск. Одноклассники усиленно готовились к выпускным экзаменам, а он отрабатывал старый долг. И, надо сказать, Наруто нисколько не волновался по этому поводу. Единственное, что его тяготило, так это то, что он до сих пор так и не нашел себе работу. Нет, он больше не пел на улице. С тех пор как у него начал ломаться голос, он вообще больше не пел. Как ему и обещали, с возрастом его голос стал на несколько тонов ниже, приобрел чуть больше веса и солидности. Возможно даже, он стал обещанным баритоном. Возможно. Узумаки понятия не имел, как звучит баритон. Так что придумать себе можно было все что угодно. Но петь он перестал. Что-то сдерживало его. Он боялся это делать. Было страшно узнать, что на самом-то деле ничего не изменилось. Что он по-прежнему пищит похлеще мыши. Поэтому от такого простого и относительно доходного занятия он отказался. Но пару раз Наруто посчастливилось раздавать листовки. По случаю акции, ему предложили нарядиться в слишком теплый, невероятно душный костюм льва и вручать прохожим небольшие брошюры. Утомительная работа, но зато за нее неплохо платили. Увы, такие акции были большой редкостью. Хорошо, если раз в месяц кто-то устраивал что-то подобное. Солнце согревало своими ласковыми лучами. На кустах и деревьях проклевывались листочки. Погода была настолько замечательной, что душа сама просилась петь. И он запел. Не волнуясь о том, что его голос совсем не изменился, что его могут услышать, упрекнуть, поднять на смех, он пел. Пел в свое удовольствие, позволяя своему дивному голосу развернуться во всю его мощь. И это удивительным образом успокаивало, умиротворяло его самого. Ему казалось, что за спиной выросли крылья, что еще немного – и он взлетит. Такой неземной легкости он не испытывал очень давно. Его дивный, чарующий голос, что так сильно впечатлял его воспитателей; тот самый голос, который вроде бы должен был сломаться, которого он должен был лишиться, навсегда остался его главным, единственным сокровищем. Тогда, дав волю своей душе, он не заметил небольшой камень, споткнулся об него, очень этому удивился и замолк. Несколько секунд рассматривал осколок серого булыжника, затем несильно пнул, убирая с дороги. И пока он изучал камень, к нему буквально бежал старый сенсей. Его глаза восторженно сияли, сам он был безумно возбужден. – Это великолепно! – повторял сенсей. – Это великолепно! Ооноки подбежал к нему, с восторгом схватил за руки. Как будто удивился, заметив в его руках метлу, брезгливо велел выбросить и, после того как ученик подчинился, снова схватил его за руки, принялся трясти и благоговейно повторять: – Божественно! Это божественно! А потом резко отпустил, сощурил маленькие глазки, строго посмотрел на Наруто и сурово спросил: – Ты занимаешься пением? – Нет, – Узумаки покачал головой. Он был ошарашен настолько, что не обратил внимания на то, что к нему прикоснулись. – Ужасно! – Ооноки темпераментно всплеснул руками. – Просто ужасно! Идем! – приказал сенсей, невольно проявляя свою доминантную суть. – Да брось ты этот веник! – он раздраженно тряхнул головой, пресекая все попытки Наруто поднять с земли брошенную метлу. – Идем скорее! Ооноки отвел Наруто в ту часть Киото, где ему за свою недолгую жизнь еще не доводилось бывать. Это был старый город. Что ни здание – это историческая, архитектурная памятка. Широкая улица, которую в быту, как позже узнал Наруто, называли Цветущей аллеей из-за благоухающих весной сакур и алеющих осенью кленов, пряталась в тени вот-вот собиравшихся зацвести деревьев. Сенсей молчал и не давал ему разинув рот осматриваться по сторонам. Для своего почтенного возраста он шел слишком быстро. Хотя, чего еще можно было ожидать от учителя физкультуры? Не прошло и пятнадцати минут, как они вышли к величественному зданию Старого Театра. Уютные полукруглые каменные ступеньки вели на небольшой широкий порог, вымощенный все тем же серым камнем. Над порогом висел расписанный масляными красками настил. Его подпирали четыре огромные серо-желтые колонны. О, они вовсе не были грязными. Это был какой-то странный, необычный и, наверное, оттого привлекательный цвет. Вообще все здание было облицовано этой дивной смесью красок. Массивные деревянные двери со стеклами-окнами посредине с тихим скрипом поддались напору Ооноки. Он пропустил ученика вперед, и Наруто оказался в роскошном и вместе с тем чрезвычайно уютном помещении. Здесь было много дерева. Возможно, так только казалось. Быть может, все вокруг было нарисовано. И под толстым слоем краски скрывались обычные камни да кирпичи. Проверить свои догадки сенсей тогда ему не дал, а позже он как-то позабыл сделать это. Они шли по длинным светлым из-за больших окон, коридорам, и Наруто не мог оторвать завороженного взгляда от дивных росписей на стенах и лепок на потолке. Прежде ему никогда не доводилось бывать в настоящем театре. Здесь под ногами приятно скрипел паркет, а само здание дарило такое умиротворение и легкость, что Наруто с радостью остался бы здесь навсегда. Ооноки привел его в огромный, в несколько раз больший, чем в школе, зал. В самом первом ряду на одном из центральных мест сидел мужчина. У него была невероятно ровная осанка, короткие седые волосы, забавно торчащие на затылке. Он молча смотрел на сцену. И на то, что кто-то зашел в зал и нарушил его уединение, не обратил ровным счетом никакого внимания. Наруто заинтересованно рассматривал сцену. Широкая и пустая, и оттого кажущаяся огромной. Тяжелые кулисы раздвинули и завязали так, чтобы они не раздувались от порывов ветра. Кроме большого черного рояля на сцене не было ничего. Там не на что было смотреть, и тем не менее старик-альфа, как понял Узумаки, прислушавшись к своим ощущениям, внимательно смотрел на сцену и, наверное, видел там свой собственный спектакль. В зале было несколько больших, распахнутых настежь окон. С улицы сюда долетали приглушенные голоса людей, далекий гул машин. По узким подоконникам чинно расхаживали воробьи. Их никто не гонял, вот они и не боялись залетать в зал. Некоторые смельчаки стремительно врывались в помещение, кружили под высокими люстрами и снова улетали. – Сарутоби! – бесцеремонно прервал блаженную тишину Ооноки. – Как хорошо, что твои привычки не меняются, – он хохотнул и спустился к первому ряду, жестом требуя, чтобы Узумаки следовал за ним. – И тебе не хворать, – хмыкнул мужчина. Голос у него был чуть хриплый. Видимо от того, что мужчина долго молчал. – Давно не захаживал. Альфа не шевелился, и Наруто в какой-то миг показалось, что тот парализован, вот и сидит здесь несчастный, одинокий и ждет, когда же кто-нибудь придет и заберет его. Но его-то заберут. Он – альфа. – Ты должен это услышать, – немедленно перешел к делу Ооноки. – Пой, – велел он Узумаки. – Стоп, стоп, стоп, – осадил его деятельность Сарутоби. Он медленно встал, разрушая всю иллюзию о своей парализованности, и повернулся лицом к незваным гостям. – Кто этот молодой человек? Наруто растерянно смотрел на старика с морщинистым лицом, с большим родимым пятном под левым глазом. Он казался старше Ооноки, сдержаннее его, холоднее. – Это, – ворчливо представил сенсей, – мой ученик, Узумаки Наруто. – Хирузен Сарутоби, – чинно представился альфа и даже протянул ему руку для рукопожатия. – Приятно, – предельно вежливо говорил он, – с вами познакомиться. – А будет еще приятнее, когда ты его услышишь, – нетерпеливо встрял Ооноки. – Пой! – повторил он свой приказ. Наруто обреченно вздохнул, чем очень позабавил Сарутоби, и запел. Он пел ту же душевную арию, что на днях услышал по радио, и что он пел недавно в парке. Он понятия не имел, насколько сложна выбранная им песня, не знал, что нужно выделить, а что спеть тише, совсем не слышно. Он переделал эту арию под себя, сделал своей собственной историей, своей жизнью. Чем дольше Узумаки пел, тем сильнее вытягивалось лицо Сарутоби, тем шире распахивались его маленькие, пронзительные, черные глаза. – Невероятно, – прошептал он. – Давно эту партию никто не вытягивал, – альфа покачал головой. Поймал на себе торжествующий взгляд Ооноки и спохватился. Внимательно посмотрел на Наруто и четко, уверенно произнес: – Ты будешь петь здесь, – он указал рукой на сцену. – А они, – Сарутоби махнул рукой в сторону окна, мимо которого прошли несколько человек, – они все падут ниц перед тобой. Они будут поклоняться тебе, восхвалять тебя. – Не будут, – усмехнулся Узумаки, отрицательно качая головой. Он неплохо изучил людей. Раны на сердце и душе так и не затянулись от общения с ними, а новые, пусть и неглубокие, рубцы появлялись каждый день. Это глупо и немыслимо. Люди, которые презирают и отвергают его, будут преклоняться перед ним? Это даже не смешно! – А знаешь почему? – продолжал Сарутоби, игнорируя замечание юноши и не дожидаясь вопроса, отвечал сам. – Потому что у тебя невероятный голос. Чистый, звонкий, великолепный. Совершенный, – Хирузен перевел дыхание, пристально посмотрел на него и жестко продолжил. – Омеги готовы на все ради того, чтобы заполучить этот голос, но природа дает только один подарок, и свой они уже получили. Многие альфы, желая заполучить его, отказывались от своей сущности. Но тебе не нужно делать ничего. Ты и так уже обладаешь им. Ты – контратенор. – Я – бета, – горько усмехнулся Наруто. – Ни больше, ни меньше. Всего лишь бета. – Это не имеет значения, – отмахнулся Сарутоби. – Для голоса – не имеет. Он стремительно поднялся на сцену, сыграл замысловатую мелодию и велел: – Напой! И Наруто напел. Он бы сделал большее, сделал все, что велит ему человек, которому абсолютно наплевать на то, кто он такой. Радость от того, что от него не отвернулись, только узнав, что он бета, была настолько большой, что он не сразу заметил, что вместо него самого пожилой музыкальный альфа видит его дивный голос. Голос со странным, красивым названием: «контратенор». Впрочем, ему - ему одному - это можно было простить. – Отлично! – обрадовался Сарутоби, выслушав Узумаки. – Просто замечательно! – он на пробу сыграл пассаж на пару октав ниже и восхитился тому, с какой легкостью юноша повторил сыгранную им мелодию. – Великолепно, – похвалил он чистоту звука, проиграл на октаву ниже еще один пассаж и, выслушав не совсем удачное его воспроизведение, неопределенно хмыкнул. По сухим губам пробежала тень улыбки. Альфа захлопнул крышку рояля, спустился со сцены, стремительно подошел к гостям. – Мы поставим тебе голос, – его глаза восторженно сияли. – Подберем отличный репертуар. И мир узнает о тебе. Обязательно узнает. Помни мое слово. И они поставили ему голос и подобрали репертуар. На это ушло пять лет. Долгих пять лет Наруто изучал странные черно-белые закорючки нот, учился понимать музыкантов, читать с листа. Время от времени Сарутоби давал ему большие тяжелые книги, не имеющих ни малейшего отношения к музыке и требовал изучить их от корки до корки. А потом строго спрашивал изученный материал. В перерывах от занятий Сарутоби Наруто первые пару лет исправно навещал свою бывшую школу, которую, надо сказать, он с горем пополам закончил. Узумаки приходил к Ооноки, и старик рассказывал ему, как правильно следить за собой, обучал самообороне, заставлял бегать и плавать. Благо все это можно было делать на территории школы. Он больше не жил в «Rokuro». Сарутоби за бесценок сдавал ему свободную комнату, обеспечивал обедами и требовал, неустанно требовал, чтобы он занимался. Распевался, учил ноты, осваивал клавиши, читал книги. – Ты будешь стоять на сцене, – повторял он из раза в раз. – Непременно будешь! Поэтому лучше работай. Лучше! Альфа никогда не был им доволен. Всегда требовал большего, порой даже невозможного. Но это научило Наруто стремиться к вершине. К той самой вершине, которая все дальше и дальше отдаляется от тебя, стоит тебе только приблизиться к ней на пару шагов. – Нет предела совершенству, – говорил Сарутоби. – Никогда, слышишь? Никогда не останавливайся на достигнутом! Обещай мне! Не слышу! Обещай! И Наруто обещал. Он клятвенно заверял своего старенького наставника, друга, деда. Он обещал ему работать не покладая рук и подтверждал свои слова бесконечными изматывающими репетициями. Изредка к ним заглядывал Ооноки. Сенсей сдал за последние несколько лет. Стал ходить, опираясь на палку, уволился с работы. Репетиции Узумаки были чуть ли не единственным его развлечением. Он приходил в Старый Театр, сквернословил с Сарутоби, наслаждался песнями бывшего ученика и требовал, чтобы Наруто научили паре актерских приемов. С последним требованием Сарутоби неизменно соглашался. Обещал провести пару уроков актерского мастерства, но прежде требовал довести до совершенства тщательно отобранный им репертуар и вложить в светлую голову своего ученика как можно больше сопутствующих знаний. Узумаки не знал, кем был Сарутоби, какое отношение тот имел к искусству. Он никогда не спрашивал старика об этом, а альфа никогда не заговаривал с ним о его семье. Они вообще не говорили о прошлом, если только это не касалось музыки или искусства в целом. На личные же темы негласно наложили табу. И обоих это больше чем устраивало. Наруто не так представлял себе свою семью, не об этом мечтал, но старый альфа дал ему то, чего ему всегда не хватало. Он подарил ему внимание. И время. Времени для него Сарутоби не жалел. В перерывах между домашними занятиями старик учил его житейским мелочам. Как сварганить простой завтрак из яйца, хлеба да молока, как правильно заварить чай и какие пропорции нужны для кофе. Он учил его многому, учил охотно. Видел интерес и внимание мальчишки – для Сарутоби он так и не вырос; с удовольствием рассказывал, объяснял, спрашивал, требовал. Сарутоби жил один, хоть у него и были родственники. Однажды к ним пришел его сын. Наруто так его и не увидел. Старик строго настрого запретил ему выходить из своей комнаты. Сказал, что ему нечего лезть не в свое дело. Сказал это так раздраженно и брезгливо, что грубая фраза нисколько не задела его чувств. Нет, резкие слова не указали Наруто на его место, лишний раз не подчеркнули, что он здесь чужой. Вовсе нет. Напротив, она оградила его от всевозможных неприятностей и как будто выделила. На какой-то миг ему показалось, что он ближе к старику, чем его собственный сын. Но испугавшись таких нелепых, глупых мыслей, Наруто заставил себя немедленно их позабывать. Он даже не догадывался насколько был прав… – Этот оборванец обворует тебя! – шипел на старика в соседней комнате его сын. – И это в лучшем случае! А если он захочет прибрать к рукам твою квартиру? Убьет не задумываясь! Слух у Наруто был отменным. Он прекрасно слышал, о чем говорят в соседней комнате, да и альфы не пытались понизить голос. Узумаки так и хотелось выбежать из комнаты и опровергнуть каждое слово совершенно незнакомого ему альфы. Он порывисто схватил ручку двери, надавил на нее, совершенно позабыв о запрете старика выходить из комнаты, но сделать очередной опрометчивый поступок не успел – его порыв осадил ледяной голос сенсея. – Наруто не такой, – холодно и жестко ответил сыну Сарутоби. – Он – не ты. Выметайся. «Наруто не такой», – эта фраза навсегда врезалась Узумаки в память. Позже он не раз повторял ее себе. Не раз останавливая себя, когда тело так и рвалось сделать очередную глупость, он с той же ледяной интонацией, с которой говорил Сарутоби, повторял себе: «Я не такой». Они не отмечали праздников. Новый Год, День весеннего равноденствия, Ханами, даже собственные дни рождения игнорировали. От того Наруто и не знал, сколько лет старику. Лишь догадывался, что много. Очень много. Ведь у него взрослый сын и есть внук – Наруто видел его на фотографии, и старик как-то сказал, что Конохомару младше его всего-то на пять лет. Он не решался спросить у старика - нет, не о возрасте - о дне рождении. Так же, как и не решался признаться в том, что до колик в животе, до потери сознания боится грозы. Но Сарутоби, сам того не ведая, показал ему, что любой страх, любую боль, о последнем Наруто догадался много позже, можно игнорировать. И игнорировать весьма успешно, если ты занят делом. Это казалось невероятным, но было истиной. Он забывал о грозе, когда пел или под чутким руководством особенно строгого в такие минуты Сарутоби, разбирал ноты или готовил старику лекарственные настойки. Старый альфа много болел, но никого кроме него, не подпускал к себе. Он скептически относился к врачам. Считал их еще теми прохвостами, но смиренно приглашал их домой, а потом, после их ухода, подолгу ворчал. Это Сарутоби на пару с Ооноки научил его саркастическим фразам и язвительным замечаниям. Узумаки даже не подозревал, как много он перенял у этих двоих совершенно разных, но одинаково повернутых на искусстве стариков. Самым страшным в его жизни, как показало время, была вовсе не гроза. У него в испуге замирало сердце, душа уходила в пятки и непроизвольно начинали дрожать руки каждый раз, когда старику становилось плохо. Мысли путались, ноги наливались свинцом, и он в ужасе замирал на месте, не зная, что ему делать, и безумно боясь. Боясь за старика. За его расшалившееся сердце, за ноющие суставы и мигрень. Он не знал за что хвататься, что делать, куда бежать. И всегда в такие жуткие для него минуты Сарутоби спокойным, тихим, но от того не менее уверенным голосом говорил какое лекарство ему принести, какую траву заварить, какую настойку приготовить. И Наруто стремглав мчался на кухню, максимально быстро выполнял поручение и приносил старику его пойло. Сарутоби нюхал отвар, неизменно морщился, пил и просил спеть ему. И он тут же начинал петь. Что-то из последнего, что повторял совсем недавно, то, что первое приходило в голову. А старик внимательно слушал, удовлетворенно вздыхал, качал головой и повторял: – Ты покоришь этот мир. Ты. Покоришь. А потом он на пару часов засыпал. И это было самым ужасным временем. Самой невыносимой пыткой. Наруто все казалось, что старик не проснется. Что в этот раз он заснул навсегда. В такие минуты он осточертело тряс головой и гнал прочь эти жуткие мысли. И старик просыпался. Недовольно ворчал, жалуясь на затекшую кисть, и требовал приготовить чай. – Три ложки сахара, – вдогонку кричал он. – Сегодня три. А потом они снова усиленно готовились, репетировали, учились. Сарутоби, как и обещал, преподал ему несколько уроков актерского мастерства. Научил правильно кланяться, улыбаться, держать себя. Он многое рассказывал ему, что-то даже пытался показать. Требовал повторить, сердился, когда Узумаки не понимал его с первого раза, заставлял повторять еще и еще. О, это было в сотни раз сложнее, чем петь, но впоследствии Наруто с благодарностью вспоминал все эти уроки.***
– Хочу увидеть тебя на сцене, – хрипло объявил Сарутоби в пасмурный октябрьский день пятой осени, что они проживали вместе. Он, щурясь, рассматривал Наруто и выбивал пальцами нетерпеливую дробь на подлокотнике кресла. Старик уже не ходил, сидел в инвалидном кресле. Перенес две операции, и теперь с ним рядом всегда был аппарат искусственного дыхания – потихоньку отказывали легкие. Врачи вообще настаивали на госпитализации. Но Сарутоби как всегда отмахнулся от них и согласился лишь по четыре часа в день дышать с помощью аппарата да по возможности соблюдать постельный режим. И, видимо, это ухудшение его здоровья примирили старика с его семьей. По крайней мере он раз в неделю звонил сыну, а тот раз в неделю к нему заходил. Правда, Сарутоби все так же ревностно оберегал Узумаки, не позволяя никому видеть его. – Все они должны узнать о тебе. Я хочу быть свидетелем твоего триумфа. Принеси телефон. И все что он мог сделать – это подчиниться. Ему хотелось от всего оградить старика, и вместе с тем он не смел ни в чем его ограничивать. Телефон у Сарутоби был стареньким. Раритетным. Таких уже и не выпускали. Впрочем, Узумаки модель телефона волновала мало. У него и своего-то не было. Не то чтобы это было ему недоступно, просто в телефоне не было никакой нужды. Не было номеров, которые он мог бы туда записать, не было людей, которые хотели бы ему позвонить. Был только Сарутоби и Ооноки. С первым он не расставался ни на минуту. Ооноки год назад родственники увезли в Англию. Старик позвонил им, подивился тому, что пережил перелет, посетовал на большие тарифы, пожелал успехов и попрощался. Попрощался навсегда. И хоть об этом не было сказано ни слова, хоть он обещал время от времени позванивать, Наруто шестым чувством понимал, что это прощание. Больше он не позвонит. Хотелось бы верить, что не захочет. Но холодная, совершенно лишенная чувств часть его сердца равнодушно припечатала: не успеет. Наруто не любил телефоны, хоть и понимал, что в том, что Ооноки им больше не звонит, их вины нет. Он принес Сарутоби его древний агрегат, и тот принялся просматривать контакты, что-то неразборчиво бормоча себе под нос. Тихо тикали часы. Взгляд сам собой задержался на циферблате. Без десяти два. Через десять минут старику нужно принимать лекарство. Его еще нужно приготовить. Наруто бесшумно ушел на кухню. К разговору Сарутоби он не прислушивался. Он знал, что старик в порядке, что тот просто говорит по телефону. Нет, он не зовет его, ему не нужна помощь. Не стоит беспокоиться. Когда он вернулся в комнату с блюдцем полным лекарств и стаканом воды, Сарутоби удовлетворенно улыбался, его глаза сияли. – Давай сюда! – он махнул рукой в сторону таблеток. Это был первый раз, когда альфа добровольно пил «эту дрянь». Он не ворчал, не вздыхал, не ругал старость. Он просто выпил таблетки, чуть ли не залпом осушил стакан воды, вручил его Узумаки и торжественно заявил: – Договорился. Сейчас придет. Наруто его не понял, но и спросить ни о чем не успел. Щелкнул замок, входная дверь отворилась. В квартиру зашел черноволосый альфа со спокойными темными глазами. Ему было не больше сорока лет. Он казался добродушным, приятным человеком. И очень спортивным. Это подчеркивала даже его одежда – фирменный сине-белый спортивный костюм. Молодой альфа несколько секунд внимательно рассматривал Узумаки, затем задумчиво хмыкнул и протянул: – Так вот он какой, твой «не такой», – уверенно прошел в комнату, вежливо улыбнулся Наруто, протянул ему правую руку и представился: – Сарутоби Асума. – Узумаки Наруто, – настороженно отозвался Узумаки, неуверенно отвечая на рукопожатие. – Спасибо, что присматриваешь за стариком, – дружелюбно продолжал Асума, бросая внимательный взгляд на отца. Он вдохнул, явно собираясь что-то сказать, но вместо этого тихо выдохнул, отрицательно покачал головой и серьезным, деловым тоном обратился к старику. – Я не ослышался, ты хочешь устроить концерт? – Все верно, – сварливо кивнул Сарутоби. – И кто будет выступать? – миролюбиво поинтересовался его сын. – Наруто, – едва заметно пожал плечами старик. – Хочу увидеть его триумф. – Даже так? – озадаченно нахмурился Асума. – С этим сложнее. Бюджет у нас, знаешь ли, не резиновый. – Нет! – Сарутоби разгневано стукнул кулаком по подлокотнику кресла. – Так, – он выделил голосом это слово, – не нужно. Нет необходимости, – альфа закашлялся, затряс головой. Наруто испугался. Это был неконтролируемый, парализующий его страх. Старику снова было плохо. Он снова много говорил. Говорил эмоционально, нервничал, переживал. Всего этого ему ни в коем случае нельзя было делать. Но вдолбить ему это в голову не мог никто. – Все что нужно, – откашлявшись совсем уж сипло продолжал Сарутоби, – это выделить час-полтора времени, – к этим словам Наруто чутко прислушивался уже из кухни – он поспешил принести старику воды. – Сделать афиши и провести концерт. Спасибо, – он слабо улыбнулся Узумаки, принимая у него из рук стакан воды. – И какой будет «наживка»? – внимательно наблюдая за тем, как жадно пьет отец, вдумчиво поинтересовался Асума. Наруто казалось, что этот альфа мысленно уже сделал все, о чем просил его отец, и теперь выяснял простые, незначительные детали. Возможно, это ему только казалось. Он был абсолютно незнаком с тонкостями работы театра. – Самой настоящей, – проворчал Сарутоби. – Ты же меня знаешь. – И все-таки, – настаивал на своем Асума. Старик выдержал небольшую паузу, подмигнул Наруто и, смакуя каждый слог, произнес: – Контратенор. Лицо молодого альфы вытянулось, он потрясенно выдохнул. Несколько секунд он недоверчиво смотрел на отца, затем порывисто развернулся и требовательно уставился на Узумаки. – Спой, Наруто, – растолковал взгляд сына Сарутоби. – Пусть он поймет, наконец, с кем имеет дело. Узумаки послушно запел самую последнюю выученную им арию. Она ему не нравилась, казалась скучной, пресной. Но старик говорил, что она очень сложная, и то, что он без труда справляется с ней – признак высшего мастерства. И Наруто разбирал ее, пытался понять, полюбить, спеть так, как понравилось бы ему самому. Увы, пока он еще не нашел ее верного звучания, не понял всего гениального замысла композитора. Но даже то, что ему удавалось воспроизвести, заставляло слушателей замереть на месте, затаить дыхание и восторженно слушать. – Контратенор, – повторил Сарутоби после того, как Узумаки замолк. Он с удовлетворением рассматривал потрясенное и вместе с тем восхищенное лицо сына. – Посмотри, – строго сказал он Наруто, – посмотри на него. Запомни его лицо. Все они будут выглядеть так же. Все. Они.