Какое отношение Асума имел к театру, Наруто так и не понял. Спрашивать об этом не стал – это не имело для него ровным счетом никакого значения. Он и не стремился на сцену, но понимал, прекрасно понимал, что годы учебы должны окупиться сполна. А еще он хотел выполнить волю старика. Хотел осуществить его мечту. Сарутоби желал видеть его на сцене, значит так и будет.
Выступление проходило в малом зале Старого Театра. Том самом зале, где Наруто впервые встретил Хирузена. Наверное, это был его любимый зал, и поэтому Асума постарался, чтобы его первое выступление проходило здесь. Он, вне всяких сомнений, выполнял прихоть старого отца. Как бы его не впечатлил голос Узумаки, едва ли он стал бы прилагать столько усилий, чтобы организовать концерт «темной лошадки». Певец был талантливым, но абсолютно неизвестным. Конечно, все с чего-то начинают, но дебютировать в одном из лучших залов известнейшего театра Киото дано не каждому.
Яркие афиши подогрели любопытство многих людей. Малый зал был полон зрителей. Наруто видел это сквозь небольшую щелку меж тяжелыми кулисами. Асума обеспечил его удобным, идеально сидящим на его довольно изящной фигуре светло-серым костюмом. От грима он с боем отказался. Просто не вытерпел бы всех этих мимолетных прикосновений к его лицу. И гример – рыжеволосый омега средних лет – со вздохом сдался. Сказал, что Узумаки и так хорошо выглядит. Грим ему ни к чему.
– Это твое время, Наруто, – перед самым концертом Асума привез к нему Сарутоби. – Отныне, этот мир в твоих руках. Покажи им всем, чего ты стоишь.
Сказал, жестом запретил отвечать, кивком головы указал в сторону сцены, ободряюще улыбнулся и похлопал сына по руке, давая понять, что сказал все, что хотел.
Альфы ушли, Наруто остался один. И тогда впервые он подумал о том, как страшно стоять на сцене перед таким огромным, полным людей залом. Стоять здесь в гордом одиночестве, старый омега-пианист, согласившийся ему аккомпанировать – не в счет, без всякой поддержки, без единой возможности спрятаться или оступиться. Нет, конечно, старик Сарутоби готовил его к этому. Рассказывал, как нужно держать себя на сцене, куда смотреть. Он рассказывал еще много чего, делился маленькими хитростями, которые постигал в течении своей насыщенной событиями жизни. Но все это начисто вылетело у Наруто из головы. Волнение и легкий страх перед публикой сделали свое черное дело.
Узумаки тихо выдохнул, приказал себе собраться. Несколько глубоких вздохов, и в памяти оживают наставления Сарутоби. Старик рассказывал о том, как собраться перед ответственным выступлением, выкинуть все страхи из головы, сосредоточиться на главном. Увы, советы Хирузена ему не помогали. Они не подходили ему. Наруто прикрыл глаза, едва заметно покачал головой. Все не то. Впрочем, пока Узумаки старательно вспоминал наставления своего строго наставника, он несколько успокоился и понял, что у него есть свой собственный способ лишить себя страха перед публикой. Не самый приятный, конечно, но действующий наверняка.
Наруто заставил себя вспомнить все самое худшее, что случалось с ним. Чужие холодные, полные презрения взгляды, насмешки, болезненные удары и жестокое неоспоримое обвинение: «Ты – бета». И страх исчез. Его место заняла ярость и холодное спокойствие. Узумаки давно принял себя таким, какой он есть и никогда, никогда даже не думал о том, как могла бы сложиться его жизнь, родись он альфой или омегой.
– Вы готовы, молодой человек? – вежливо, хорошо пряча презрение и легкую брезгливость, спросил омега. Он аккомпанировал многим куда более известным певцам, играл сольные партии в симфоническом оркестре. А сегодня ему выпало аккомпанировать никому не известному юнцу. Ужасно! Просто ужасно!
– Готов, – ровно ответил Узумаки, тихо вздохнул и уверенно посмотрел омеге в глаза. Для этого пришлось слегка наклонить голову – пианист был ниже его. Глаза у него были цепкими – серо-зелеными. Лоб испещряли тонкие линии морщин. Отчего-то именно это – глаза и лоб – запомнилось ему в этом омеге больше всего. Ни смокинг, ни дорогие часы, ни изящная брошь, ни ухоженные руки – ничего из этого не произвело на него ровным счетом никакого впечатления.
– Тогда прошу на сцену, – пианист первым отвел взгляд. – Я заиграю первые аккорды – занавес откроется. Надеюсь, – сухо продолжал он, – Вы знаете, где заканчивается вступление, и начинается ваша партия.
Они даже не репетировали вместе. Сарутоби строго-настрого запретил это делать. Асума же просто нашел того, кто будет ему аккомпанировать, описал пианисту репертуар, и они готовились отдельно друг от друга.
– Знаю, – одними губами отозвался Узумаки и занял положенное ему место.
Прошла пара томительных минут и заиграл рояль. Открылся занавес, раздались вежливые, сдержанные аплодисменты. Начался его первый «бой».
Зрители пожирали его глазами. Это стесняло и ограничивало. В горле начал появляться ком, тело замерло, в душе появилась паника. До чего же это жутко стоять здесь, посреди сцены, в гордом одиночестве! Его бросили на растерзание всей этой толпе. Его сметут, раздавят, уничтожат.
Наруто на мгновение задержал дыхание, позволил памяти показать ему ужасно-болезненные воспоминания и снова успокоился. Страх отступил. Его место заняло безразличие и равнодушие. Ему отказали уже много раз. Ему плевали в душу, предавали. Эти люди не смогут ничем его удивить.
Узумаки взял в руки микрофон. Прикрыл на мгновение глаза, внимательно прислушиваясь к завершающим вступление аккордам, выждал еще немного и запел.
Сегодня, казалось, все было против него. Микрофон трещал, создавал помехи, искажал его голос. С ним было неудобно. Наруто имел слабое представление о том, как правильно пользоваться этой техникой, на каком расстоянии от себя ее держать, как повернуть так, чтобы шумы стали меньше. Микрофон мешал ему, и он отложил его в сторону. Его голосу совершенно не нужны были усилители.
Он почувствовал, как замер зал. Не знал наверняка, но был уверен, что все затаили дыхание. Разве что не открыли рты. Все, включая даже аккомпанирующего ему пианиста, застыли и прислушались к его дивному, бесконечно легкому, безукоризненно чистому голосу. Он пел один. Звуки рояля не отвлекали на себя внимание. Да ему и не нужно было музыкальное сопровождение. Он сам прекрасно знал и ритм, и звучание нот, которые ему нужно воспроизвести. Он делал это не раз. Делал перед одним лишь Сарутоби, но количество слушателей на самом деле не имело ровным счетом никакого значения. Ведь старик здесь, в этом зале. Он, как и все, слушает его. Достаточно просто думать, что он как всегда поет для одного лишь Хирузена. Это не так уж трудно.
В какой-то миг пианист спохватился, снова начал ему подыгрывать. Наруто, не задумываясь, задержал высокую ноту, так требовала его душа. Хрустально-чистый звук поднялся под куполообразный потолок, свежими брызгами фонтана обрушился на публику. И после такой напряженной паузы – сладостно-мучительной пытки, песня закончилась как будто мгновенно. Лавиной пронеслись короткие, переходящие в мягкий, едва слышимый бас трели, торжественно отыграл последние аккорды пианист, и, не успели еще смолкнуть последние звуки, как зал взорвался аплодисментами.
Наруто полурастерянно наблюдал за бурными овациями своей первой публики и с каким-то холодным равнодушием вспоминал пророческие слова Сарутоби: «Они падут ниц перед тобой. Они. Падут».
Концерт продолжался. Он длился сорок пять минут – больше для новичка выделить не рискнули и теперь очень об этом жалели. Это была настоящая сенсация. Это был полнейший триумф. Зал не отпускал его, бурно рукоплескал, кричал: «Браво!», требовал, требовал исполнить что-то еще. Тогда пожилой пианист, единственный, кто был рядом, видя растерянность певца и понимая, что в этом деле он, пусть и невероятно одаренный, но новичок, тихонько подсказал ему, что нужно спеть. Спеть еще что-то, что он не исполнил. И они сговорились на последнюю песню.
Зал затих буквально с первых звуков рояля. Этой своей последней арией, арией, которая так им и не взлюбилась, он бросил в замерший зал «бомбу». Тогда, не думая выбрав что петь на бис, ему и в голову не пришло, как много знающих людей присутствует в зале. Что, выбрав самую сложную для исполнения арию и исполнив ее с безукоризненной точностью, легкостью, душевностью, он разбил в дребезги все их сомнения и скептицизм. Своей последней арией он покорил сердца всех своих слушателей.
Самым непонятным стали цветы. Ему, никогда не получавшему подарков, было дико от того, что ему вручают такую прорву цветов. Конечно, «прорва» – сильно сказано. Ему вручили всего семь букетов. Их принесли из чистой вежливости, чтобы поблагодарить артистов за труд. Многие успели пожалеть о том, что не поздравили контратенора своим букетом. Но для него и этих семи букетов было слишком много. Он никак не мог понять, зачем ему дарят цветы. Почему ему? Ведь то, что он стоял на сцене – это заслуга только старика и его сына. Их нужно благодарить. С ними надо разговаривать. Не с ним. Кто он такой? Всего лишь бета.
Но говорить хотели с ним и только с ним. Стоило ему только пройти в указанный омегой-пианистом зал с высокими, расписанными различными орнаментами куполообразными потолками, под которыми весели дивных форм люстры с редкими, поддерживающими тяжелый потолок колоннами с дивной лепкой как у самого основания, так и в самом верху, с аркообразными витражными окнами, – как к нему стали подходить люди. Их как-то неожиданно стало слишком много. Несколько альф с выдающимися животами, на которых едва-едва сходились их пиджаки, задали ему кучу вопросов и вместе с тем сделали столько предложений, что Наруто не запомнил ни одно из них. Он жутко устал. Все, о чем он мечтал – это забиться в какой-нибудь угол и уснуть. Но не было ни шанса спрятаться от этих настырных альф и восхищенных омег. Приходилось оставаться в их кругу, хмуриться, силясь различить слова каждого из них, и молчать. Последнее было и просто, и сложно. Он бы с радостью сказал всем этим людям все, что сейчас думает. Он бы с огромным удовольствием послал их всех к черту. Но даже это требовало слишком много усилий, и Узумаки молчал. Слушал сразу всех, рассеяно смотрел по сторонам и без особого энтузиазма искал пути к отступлению.
Помощь пришла довольно быстро, хоть и незаметно. Для него незаметно. В какой-то миг в просторном зале, где они все собрались, появился Асума с отцом. Они бесцеремонно прорезались сквозь толпу, заставляя возмущенно ворчащих омег и под нос бранящихся альф расходиться в стороны и уступать дорогу.
– Великолепно! – сказал Сарутоби, стоило ему только оказаться перед Наруто. Его глаза счастливо сияли, а сам он, казалось, помолодел на пару десятков лет. – Восхитительно! Лучше, чем когда бы то ни было. И будет еще лучше. Это не твой предел. Слышите? – он обвел торжествующим взглядом собравшихся в зале. – Это не его предел, – а затем стал говорить тише, адресуя свои слова исключительно Наруто. И только ему, ему одному, певец улыбнулся.
Эту улыбку, как лучик солнца озарившую его лицо, запомнили надолго и вспоминали очень часто.
Сарутоби хвалил его. Впервые за пять лет он хвалил его за пение. Он был доволен им, полностью удовлетворен. Старик ликовал. Ликовал даже больше, чем сам Узумаки. Как будто это он пел на сцене, а не его немного замкнутый, вечно настороженный ученик с холодными как лед глазами. Сарутоби радовался тому, что не ошибся. Пусть и на закате жизни, но ему все-таки удалось хоть что-то сделать правильно. Хоть что-то. Он приютил совершенно незнакомого паренька, как будто подобрал бездомного котенка. Еще сильнее разругался из-за этого с родным сыном. Но чуть ли не впервые в жизни это оказалось правильным решением. Все сделано верно, и подтверждение этому – пять лет, проведенных вместе с Наруто и его нынешний триумф. Он ни на йоту не ошибся в этом мальчике. И это делало старика невероятно счастливым.
Сарутоби показывал ему разных людей, рассказывал небольшие истории о них, говорил к кому нужно идти, а кого лучше обходить стороной. Наруто нехотя слушал, машинально запоминал и мечтал о том, что скоро все это закончится, что еще пара минут, и он окажется один. И тогда… да, тогда он просто свернется клубочком, вот так просто, на полу и проспит пару дней, не меньше.
Если бы он только знал, что это последний вечер, когда он видит старика, когда говорит с ним, он бы вел себя по-другому, был внимательнее. Он бы лучше слушал, говорил четче, задавал бы больше вопросов. Не такие, из чистой вежливости, а действительно важные, те, которые он собирался задать позже. Завтра или через несколько дней. Но все вопросы навсегда остались без ответа. В ночь после концерта Сарутоби стало плохо. Его отвезли в больницу, но помочь ему там уже не смогли. Старик умер, не дожив до рассвета пары часов.
Это стало для него неожиданным, невероятно тяжелым ударом. Это было хуже предательства друзей, холодных насмешек работодателей. Это оказалось в стократ больнее, чем отказ от него очередной семьи. Это было невыносимо. Пусто, холодно, страшно. Ко всему прочему шел дождь, громыхал гром, терзали небо молнии. И от этого было только хуже. Хотя, могло ли быть хуже?
Тот черный день Наруто просидел в своей комнате. Время от времени он забывался коротким сном, ему снился старик. Они вместе сидели на кухне, обедали. Сарутоби ругал его недосоленную яичницу, сварливо требовал заварить ему чай и бросить в него три ложки сахара. С пригорошком. Он был таким настоящим, таким живым…
Слезы сами собой бежали по щекам, а сердце щемила странная, доселе незнакомая тупая боль. А в голове крутилась одна-единственная мысль: «Старика больше нет».
– Старика больше нет, – раз за разом неосознанно повторял он, силясь свыкнуться с этим. – Старика больше нет, – в такие минуты его не трогали даже дикие раскаты грома. Тогда лишь одно не давало покоя: – Как нет? Как так нет?
Асума пригласил его на похороны. Он говорил что-то о том, как отец был привязан к нему, как он хотел… Наруто не слушал. Не мог слышать. Он был не готов к этому. Он вообще ни к чему не был готов. Но на похороны пошел. Просто не мог не проводить старика в последний путь.
Жизнь продолжалась. Ничего не изменилось. Он снова остался один. Только в этот раз его не бросили, от него не отвернулись. Жизнь, сама жизнь забрала у него того, кто приютил его, говорил с ним, ценил его. Того, кто стал для него всем. Его, пусть и очень странной, но семьей. Теперь впору было подумать о том, что и небо, и скрывающиеся за горами боги – все они против него. Что само его существование – грех, что лучше бы его не было вовсе. Но Наруто так не думал. Не позволял Асума, который много рассказывал о том, что говорил и думал о нем старик. Узумаки отрешенно слушал его и все никак не мог понять, почему старик не говорил всего этого ему?
Неожиданностью стало то, что Сарутоби хотел оставить эту квартиру ему, но не успел подготовить нужные документы. Асума говорил спокойно и печально. Он был готов выполнить волю отца. Волю, с которой он был в корне не согласен. И это его несогласие Наруто чувствовал так же хорошо, как если бы это были его собственные мысли. Он отказался от квартиры. Это получилось как-то само собой. Он не подумал прежде, чем сказал. Тогда ему казалось, что он не сможет жить в этом доме, под этой крышей, по соседству с пустой, теперь уже навсегда, комнатой. И только отказавшись, он осознал, что кроме этой комнаты, что он поначалу снимал за сущие гроши, а в последствие жил задаром, у него нет ничего. Совсем ничего. И теперь снова нужно искать кров над головой, снова остро нужны деньги. Деньги – панацея чуть ли не ото всех проблем. Их-то у него практически не было.
Асума, очевидно, прекрасно понимая ситуацию драгоценного ученика отца, великодушно предложил ему пожить здесь еще месяц. Пока он не найдет себе подходящее жилье. О, это был слишком щедрый, совершенно бескорыстный дар – плату за жилье Асума категорически отказался брать. Попросил лишь, очень попросил, исполнить последнюю волю отца. Сарутоби хотел, чтобы он пел. Чтобы зал замирал от одного лишь его появления на сцене. Больше всего на свете старик желал, чтобы найденный им бриллиант сиял.
– Я буду, – глухо произнес Наруто. Это единственное, что он вообще мог делать. – Буду петь.
Асума устроил ему встречу с несколькими «правильными» людьми. Он делал это одновременно и для того, чтобы выполнить обещание, данное отцу еще во время выступления Узумаки, и потому, что чувствовал себя обязанным этому парню.
Наруто сразу же сделали несколько заманчивых предложений, заговорили о долгосрочных контрактах, предложили выбрать любого понравившегося ему менеджера. Все это было слишком для него. Узумаки не задумывался о своем будущем, не строил планов на год. Что там! Его не волновало, как он проживет месяц. Пара дней – вот все, о чем он думал. Дожить с понедельника до среды, а там подумать дальше. И Наруто уцепился за предложение некого солидного, в меру упитанного, женатого альфы. Тот предложил давать ему по два концерта в месяц.
– Это обязательный минимум, – объясняли ему. – Захочешь выступать чаще – только скажи. Каждое твое выступление будет оплачено.
И дальше ему предоставили сложную сетку расчетов его гонораров и окладов. На бумаге все выглядело очень даже заманчиво. Но…
Наруто не доверял окружающим его людям. Они были холодными, неискренними. Они вцепились в него из-за голоса. Никто из них не видел в нем нечто больше, чем простой инструмент. Они не видели в нем человека. Их забавляла его нелюбовь к прикосновениям, умиляли его утверждения, что он бета. Ему не верили. Не хотели верить. Им удобнее было придумать свою правду. Контратенор – миловидный омега со скверным характером. Он остр на язык, холоден, неприступен. И его не надо учить скрывать свою истинную суть. Он рожден вместе с этим. Идеальный артист.
«Это вы так говорите, – мрачно думал Наруто, слушая наставления Асумы, – потому что вам и в голову не пришло отвезти меня к врачу. Старик сразу мне поверил. Он принял… да, сначала мой голос, но потом и меня самого. Вы все не такие. Таких больше не будет».
И тем не менее он заключил договор с тем альфой, чье имя упорно вылетало у него из головы. Заключил его на год, обязуясь давать в месяц два обязательных концерта и получать свое соответствующее расчету жалование. По этому договору альфа, его куратор, оплачивал и его проживание. При условии, что Узумаки согласится снимать комнату в общежитии артистов.
Вместе со своим внимательным и вместе с тем строгим и невероятно требовательным куратором и услужливым комендантом общежития Наруто пошел осматривать свою будущую комнату. Удобств здесь особых не было. Довольно жесткая кровать, пара шатающихся стульев, старый, знававший лучшие времена платяной шкаф, небольшой стол у окна. Изо всех щелей дуло. С подоконника то и дело сыпалась краска. Хоть здесь и стояло две кровати, комендант заверял его, что никого к нему не подселит. Он, как заядлый торгаш, расхваливал удобное месторасположение комнаты – второй этаж, что до санузла, что до общей кухни всего-то два шага. Одним словом, берите – не пожалеете. А предоплату вперед, пожалуйста. Первый взнос, так сказать, обязателен.
В общежитии жили люди, которые так или иначе были связаны с искусством. Музыканты, дирижеры, актеры самых разных направлений, самые разные, даже литературные, критики, певцы, менеджеры. Здесь собралась разномастная, эгоистичная, далеко не самая дружелюбная компания. Каждый день здесь походил на битву. Вежливые улыбки, пара ничего незначащих фраз, то ли приветствие, то ли замечание о погоде и внимательный, цепкий взгляд. Взгляд хищника, что видит перед собой свою жертву, но еще не понял ее слабого места. Здесь всегда надо было быть начеку. Впрочем, уж с этим у Наруто не возникало никаких трудностей. Он никогда не расслаблялся. Со смерти старика он позабыл, как это делать.
Общежитие по большей мере было сосредоточием похоти и разврата. Воздух здесь буквально был пронизан сексом. Каждый день появлялся новый течный омега. И от этого альфам и думать не приходилось, с кем провести свой очередной гон. И никогда, никогда здесь не игрались свадьбы. Альфы не брали на себя ответственность за неделю наслаждений. Омеги практически не рожали. Спешили сделать аборт.
В этом притоне холодной страсти он со своей яркой внешностью не остался незамеченным. Несколько раз альфы пытались заманить его в койку. Они пошло улыбались, говорили, что вместе им будет здорово, что все здесь через это проходят, в этом нет ничего предосудительного. Наруто показалось, что не будет ничего предосудительного, если он вспомнит уроки Ооноки. В те несколько раз ему удалось отбиться, но буквально каждой клеточкой своего тела ощущая превосходство – не физическое, моральное – альф, впредь старался их избегать. Он вообще пытался избегать людей. И ему более-менее это удавалось. Особенно в те черные дни, когда на улице бушевала гроза.
Прошло полгода с тех пор, как Наруто поселился в общежитии. За это время он дал четырнадцать концертов. И заработанные «сверхурочные» стали неплохим началом его капитала. Он проверял систему. Та работала. Честно, без сбоев. Пока без сбоев. К нему здесь тоже присматривались и ждали. Ждали ошибки. Когда ему захочется больше, когда жадность захлестнет его с головой, и он начнет ошибаться. Когда он достаточно созреет для того, чтобы подписать только с виду выгодное для него предложение. Но всего два сверхурочных концерта за целых полгода – это все что угодно, но не жадность.
Однако самой главной проблемой Узумаки была вовсе не жадность. Вернее, не ее отсутствие. Он, человек, обладающий поистине ангельской внешностью, внешностью, которой боги награждают лишь избранных омег, обладал несносным характером. Порывистый, дерзкий, самоуверенный, наглый, до ужаса упрямый, абсолютно не умеющий отступать, о, у него был характер альфы. Может, не самого сильного, но альфы. И с ним невозможно было работать. Точнее, работать с ним было одно удовольствие. Узумаки полностью отдавался тому, что делал, прислушивался к чужим советам, если, конечно, считал их уместными, если сам, пусть и не желая признаваться в этом, нуждался в них. И выступать с ним, по словам тех, кому доводилось иметь с ним дело, было одно удовольствие.
– Во время концерта на него всегда можно положиться, – говорили все в один голос. – Он никогда не подчеркивает чужих ошибок, напротив, всегда стремиться скрыть их. И что самое ужасное, сам никогда не ошибается. Никогда…
Но вот работать с Узумаки вне сцены, уточнять следующую дату концерта, обсуждать предстоящий репертуар, утверждать костюмы, выбирать подтанцовку, договариваться по поводу встреч с журналистами и телевиденьем – все это было невыносимо трудно. Практически невыполнимо. Так, от телевиденья он отказался настолько категорически, что никакая сила в этом мире не смогла его переубедить. И что самое ужасное – на него не было рычагов давления. Он ни в чем не был заинтересован. Не существовало ни дорогих ему людей, ни любимых им вещей. Ни одной слабости. Ничегошеньки, на что можно было бы надавить и получить желаемый от певца ответ. Узумаки, казалось, ничего не интересовало. Но он по-прежнему собирал полные залы, а люди восхищались им. Отказаться от такого таланта никто не мог. К тому же, дело певца – петь. А все остальное – забота его менеджера. И вот с менеджером-то и возникли самые большие проблемы.
Поставить в пару к Узумаки проверенного человека, человека, который будет плавно направлять его в «нужное» русло, все сильнее и сильнее затягивая в «систему», поначалу казалось простой задачей. Однако на деле все оказалось далеко не таким радужным. Певец отлично вжился в роль капризной звезды. Нет, он не поднимал шум, когда ему приносили недостаточно остывший чай или слишком крепкий кофе. Он не возмущался, когда его заставляли ждать или предлагали уступить кому-то время своего выступления. О, в таких ситуациях он был святой невинностью. Но стоило только кому-то нарушить его личное пространство, заговорить с ним практически на любую тему, не касающейся работы, и не проходило и пары минут, как его незадачливый собеседник, плюясь и сыпля проклятиями, оставлял его одного. И Узумаки, казалось, был более чем доволен этим.
Наруто действительно радовался, когда его оставляли одного, не трогали, не лезли в душу. Ему не нравилось, когда кто-то за него решал, что он будет делать. И Узумаки максимально ограничивал себя от любого постороннего влияния. Даже практически перестал разговаривать с Асумой, благо сделать это было не так уж и трудно – они почти не виделись.
***
Все свободное время, а его у Наруто было немало, он проводил в общежитии. В основном сидел в своей комнате. Комендант, как и обещал, никого не подселил к нему, и ничто не мешало ему ни репетировать, ни вспоминать и старательно отрабатывать те немногие уроки, что успел ему преподать старик Ооноки. По вечерам он обычно шел в душ, перекидывался парой язвительных или саркастичных фраз со случайно встретившимися сожителями и возвращался к себе.
Он не изменил свое нехитрое расписание даже в честь первого теплого, по-настоящему весеннего дня. Не пошел гулять в небольшой сквер, в сторону которого выходило окно его комнаты, и что давно манил уютными скамейками под пышными, уже цветущими деревьями. Холодный ветер и нет-нет, да и моросящий дождик отталкивали от прогулок. Но сегодня, первого мая, весь день светило солнце, приветливо щебетали птицы, старательно прославляя весну. Все цвело, благоухало и буквально требовало хотя бы выйти на улицу. Наруто и вышел. Сбегал в ближайший магазин, купил себе нехитрый ужин и простой завтрак и тут же вернулся к себе. К бесконечным репетициям и изматывающим, пусть и не совсем верным тренировкам. Старик говорил, что готовиться – это очень важно. Ему он верил. Верил и следовал его наставлениям.
Возвращаясь из душа, Наруто услышал из противоположного от его комнаты коридора ликующие крики возбужденных альф, слабый, практически неслышный протестующий всхлип омеги и запах. Будучи бетой, он плохо чувствовал запах. Мог учуять его, только довольно близко подойдя к человеку. Поэтому научился отличать альф и омег по ауре. Омеги были кроткими, в какой-то степени ласковыми, дружелюбными, мягкими. Альфы – властные, сильные, жесткие, твердые. И только если у омеги была течка, а у альфы – гон, только тогда он и с большого расстояния мог различить их ароматы.
У омеги была течка, и ему не посчастливилось попасть на глаза нескольким, судя по разным голосам, альфам. Ничего удивительного. Здесь это случается сплошь и рядом. Наруто и не думал обратить на это внимание, но слабые протесты омеги заставили его остановиться. В этом общежитии, каким бы развратным оно ни было, все происходило по обоюдному согласию. Нередко омеги сами выбирали того или тех счастливых альф, которые проведут с ним его очередную течку. Здесь никого ни к чему не принуждали. Достаточно было просто убедительно отказать и затем не попадаться незадачливым «воздыхателям» на глаза. С этим Узумаки до поры до времени неплохо справлялся.
Протесты стали громче. В голосе омеги отчетливо слышались ужас и паника. Альфы торжествовали. Наруто тихо вздохнул. В конце концов, все это не его дело. Его не касается, кто и как здесь развлекается. Этот омега сам виноват в том, что не подготовился к своей течке, что эти альфы пришли к нему. Пришли, чтобы удовлетворить себя и, конечно же, помочь несчастному омеге. В этом состоит вся суть «элиты» этого общества.
Наруто усмехнулся своим доводам, покачал головой и пошел в сторону криков. «Я не такой», – твердил он про себя. Так говорил Сарутоби. Он тоже был не таким. Ведь если бы не старик, его бы сейчас здесь не было. Ему помогли. И он должен помочь. Должен. Ведь кроме него некому.
Дверь в комнату открыта. Альфы не прочь поделиться своей добычей и с другими, но только в порядке очереди. Так заявили Наруто, стоило ему только зайти в комнату. Альфы на него даже не взглянули в отличие от заплаканного, до чертиков перепуганного омеги. Несколько секунд Узумаки рассматривал парня. Слезы были явно не тем, что его красило. Бледные щеки покрылись красными пятнами, раскраснелся аккуратный нос. Красивые брови то сходились к переносице, то умоляюще ползли вверх, обнажая неглубокие морщинки. Шикарные темные волосы спутались, прилипли к щекам. Заплаканные карие глаза широко распахнуты, из них бегут слезы, на дне них суеверный ужас.
Узумаки перевел взгляд на альф. Их трое. Все пьяны. Судя по обстановке в комнате, они вломились сюда без приглашения. Учуяли легкую добычу и явились. Глаза у всех троих лихорадочно блестят. По подбородку стекает тонкая струйка влаги – то ли алкоголь, то ли слюна. Мерзкая картина.
Дышать в комнате нечем. Запах алкоголя мешается с запахом течного омеги, и от этого становится тошно. А альфам все мало. Они чокаются полупустыми бутылками, пьяно гогочут, откровенно наслаждаясь страхом омеги, и пьют. Пьют, как кажется со стороны, до дна. Проверять это Наруто не собирается, говорить с ними тоже. О чем он может говорить с теми, кто сам не так давно хотел поразвлечься с ним так же, как с этим омегой. Нет, здесь не до разговоров. Здесь и сейчас все решает время. Те драгоценные пара минут триумфа, которыми так упиваются, которые так горячо отмечают альфы. Этого времени больше чем достаточно для того, чтобы проскользнуть мимо них к омеге, толкнуть самого трезвого, а от того и наиболее наблюдательного альфу, в объятия его товарищей, и пока те пытаются распутать этакий гордиев узел, схватить потрясенного омегу, закинуть его себе на спину и вынести из этой проклятой комнаты.
Омега дрожит и тихо повизгивает. Но останавливаться нельзя – слишком опасно. Остается только говорить с ним. Говорить ровно и абсолютно спокойно.
– Как тебя зовут? – голос даже ему самому кажется ледяным.
Омега долго не может совладать с собой, всхлипывает, тяжело и часто дышит. Наконец едва слышно выдыхает:
– Хаку.
– Очень хорошо, – машинально пробормотал себе под нос Наруто. – Ты, – спокойно и так же холодно продолжает он, – меня совершенно не интересуешь, Хаку, – и это чистая правда. Его запах не сводит с ума, не вызывает неистовое желание. Ничего подобного. Одно лишь раздражение и недоумение. Он все никак не может понять, что делает и зачем. Но в голове отчетливо звучат слова старика: «Наруто не такой». Да, все верно. Он не такой, потому все это и делает. Все это терпит.
А омега, веря ему, крепче обнимает за шею, прижимается к спине, жарко дышит в шею. И хуже этой пытки быть не может. Так и хочется остановиться и бросить его к чертовой матери. Почему он должен все это терпеть? С какой такой радости?
Но он отпускает Хаку, только зайдя в свою комнату, заперев дверь на ключ. Вернее не отпускает, а укладывает на до этого пустующую кровать и дальше игнорирует. Пытается игнорировать. А не замечать то протяжно стонущего, то жалобно скулящего омегу просто невозможно. Как невозможно не видеть его возбуждения и вялых попыток облегчить свою участь.
В какой-то миг он не выдержал, грубо предложил привести сюда альфу. Хаку испуганно вскрикнул, на пару минут затих, затем неуверенным, дрожащим голосом спросил:
– У тебя вибратор есть?
Долгую минуту в комнате царила мертвая тишина. Наконец, по ощущениям спустя вечность, Наруто ответил:
– Нет.
– А альфа? – осторожно спросил омега.
– Надо – найду, – пожал плечами Узумаки. Он лежал на кровати, сцепив руки за головой, и задумчиво изучал потолок. – Ты передумал?
– Нет-нет, – тут же запротестовал Хаку. Его протест плавно перешел в скулящий стон.
Наруто зарычал. Как он мог, как он только мог привести сюда этого омегу? Он ведь кого хочешь сведет с ума. Да, его запах не имеет на него никакого воздействия, а вот поведение... Его развратное поведение, протяжные стоны, шумное частое дыхание – все это оставит равнодушным только глыбу льда. Но никак не молодой организм, у которого есть свои первобытные потребности.
«Почему? – думал Узумаки, сосредоточенно изучая потолок. – Почему все так? Зачем, если я бета – пустой звук для этого мира, если я не могу ни родить ребенка, ни поспособствовать этому, зачем мне секс? Почему я хочу этого?»
Наруто резко сел, слез с кровати. Первобытное желание буквально распирало его изнутри. Он жаждал страсти, наслаждения, секса. Узумаки бросил короткий взгляд на соседа, его губы скривились. Он то ли ухмыльнулся, то ли брезгливо поморщился, тряхнул головой, нервно принялся открывать дверь.
– Принеси мне вибратор, – жалобно попросил Хаку, видя, что сосед уходит.
– Завтра, – сквозь стиснутые зубы процедил Узумаки и непреднамеренно громко хлопнул дверью и принялся закрывать ее снаружи.
– Завтра – так завтра, – приглушенно донеслось до него. – Только обязательно принеси! – громче крикнул Хаку. – Слышишь? Принеси!
Наруто хмыкнул и не ответил ничего. Закрыв дверь на все замки – их у него было три, два доделал с разрешения коменданта и под его же чутким руководством – он уверенно пошел искать удовлетворения. Благо здесь поиски не занимают много времени и всегда завершаются успехом. И этот раз тоже не стал исключением. Он поднялся на третий этаж, дважды повернул налево, прошел по коридору до тех пор, пока не вышел на небольшую общую площадку. Здесь стояло два дивана, стол, комод, на котором примостился старенький телевизор. Людей здесь как всегда было много. Альфы и омеги играли в карты на раздевание. На полу рядом с ними уже валялась груда одежды. Сами игроки были полуобнажены. Другие, те, кто считал себя выше подобных игр, сидели рядом и спорили о том, какую передачу все будут смотреть сегодня. Отовсюду слышалась ругань, чихание, кашель – не все переносили табачный дым. А дыма было больше, чем тумана в самый непогожий день.
Его появление практически никто не заметил. Те, которые обратили на него внимание, тут же потеряли всякий интерес. Наруто внимательно осмотрел собравшихся, хмыкнул, прошел площадку насквозь и скрылся в коридоре. Еще когда он только поселился в этом общежитии, на одной из вечеринок, на которую его затащили силком, Наруто познакомился с занимательным омегой. Его звали Фукуда Киему. Это был один из тех немногих людей, которые не придали значению тому, что он бета. Вернее, Киему обратил на это внимание, но не так, как делали это все остальные. Он ни о чем его не спрашивал, ни на что не намекал. Просто как-то раз предложил помогать друг другу. Случайных связей с альфами он избегал, но течка – то еще удовольствие. Проводить ее в одиночестве сущая пытка. Фукуда полагал, что его посвятили в страшную тайну, что Наруто, притворяясь омегой, скрывает свою истинную суть. И это показалось ему удобным. Неважно кто ты, у тебя есть определенные потребности. И потребности эти надо удовлетворять. Так почему двум хорошим людям не помочь друг другу? Вот они и помогали каждый месяц. Если, конечно, было желание и возможность. В марте у Наруто не было возможности, в апреле – желания. Сейчас у него было и первое и второе. Осталось выяснить, как обстоят дела с этим у партнера.
Течка была одним из тех фундаментальных вопросов, которые Наруто никак понять не мог. Он не понимал, как альфы могут удовлетворять этих ненасытных омег. И как омеги… Как они вообще могут быть такими? Развратными, похотливыми, страстными и вечно неудовлетворенными. Они, наверное, еще были и желанными, но Наруто никогда их не желал. На это ему указал его очень удобный партнер. Хоть они и были знакомы по всем правилам, тем не менее избегали называть друг друга по имени. Каждый раз придумывали новые клички и тем и довольствовались. А вот номерами телефонов они так и не обменялись. Правда, Узумаки так и не обзавелся столь полезной вещью. Да они и не нуждались ни в каких средствах связи. Наруто было вполне достаточно прийти в комнату к омеге, постучать в дверь условным сигналом – два быстрых, практически слитных удара и два редких – и если ему откроют, то занятие на ближайшую ночь у него есть.
Так было и в этот раз. Ему открыли практически моментально и радостно повисли на шее, возбужденно говоря о том, как здорово, что он пришел. Затем неизменно быстро, вспомнив об отношении приятеля к прикосновениям, омега его отпускал, тяжело вздыхал, томно прикрывал глаза и неизменно повторял одно и то же:
– Я тут уже извелся весь.
После чего следовал страстный, дикий, необузданный секс. Секс, который по-прежнему удовлетворял лишь тело и не дарил никаких других ощущений, кроме полного изнеможения.
Но омеге все это нравилось. Он сходил с ума от этой жесткости и абсолютной власти его партнера над ним. Он не имел возможности прикоснуться к нему. Наруто, даже полностью отдавшись страсти, никогда не позволял касаться себя. Крепко сжимал в руках чужие запястья и неистово вколачивался в податливое тело. И в эти минуты им обоим было хорошо. Не было ничего кроме быстрых движений, сбившегося дыхания и всхлипов, вскриков, стонов, что волей-неволей вырывались из груди. А после были усталость, полное изнеможение и пустота. Пустота в душе и сердце. И это пугало.
– Все потому, – задумчиво говорил омега. Наруто про себя всегда называл его Листиком. Уж очень непостоянным казался этот парень, – что мы удовлетворяем свои личные потребности и при этом не желаем друг друга.
Они любили поговорить после очередного марафона. Вернее, говорил обычно Киему, а Наруто его слушал, о чем-то спрашивал и узнавал много нового, того, что не знал обо всем мире в целом и о себе в частности.
Так, Листик как-то раз рассказал ему о бетах. Его старший брат занимался генетикой, претендовал на ученую степень. Он знал многое, многим делился с любознательным младшим братом. Ему были доступны не секретные – о таком он не стал бы говорить – отчего-то нераспространенные в обществе данные. Например, испокон веков повелось скрывать то, что беты – это те же альфы и омеги, но с генной мутацией. И главное проявление мутации в том, что у бет не бывает ярких гормональных всплесков – гона или течки, – и они бесплодны. И уже из этого следует то, что они не обладают явным запахом и аурой. По внешности беты зачастую можно определить, кем бы он родился, не будь у него этой мутации. А вот что приводит к ней и как ее избежать – это тайна, которую ученым еще предстоит решить. И решают они ее уже не первое столетие. И еще не скоро решат…
На следующий день Наруто принес Хаку скудный завтрак из полуфабрикатов и такой желанный вибратор. Омега счастливо просиял, увидев его. Хотел было броситься ему на шею, но Узумаки остановил парня. Предупредил о том, что терпеть не может прикосновений и что будет просто замечательно, если к нему не будут прикасаться. Хаку понятливо кивнул, смущенно посмотрел на него и, потупив взгляд, признался, что ему очень нужно в туалет.
– Ты ведь меня проводишь, да?
Пришлось проводить омегу не только в туалет, но и в душ, и выдать ему комплект чистой, изрядно поношенной одежды. Хаку клятвенно заверял, что все постирает, погладит, одним словом, вернет в надлежащем виде.
Утром того же дня они за завтраком более-менее познакомились. Омега чувствовал себя гораздо лучше и не упускал возможности поговорить.
– Как тебя зовут? – жуя плавленый сырок, спросил Хаку.
– Наруто, – Узумаки включил кипятильник и теперь задумчиво смотрел на воду в чашке.
– Ты – омега, – уверенно продолжал его новый знакомый.
– Бета, – поправил его Наруто.
– Понимаю-понимаю, – Хаку в примирительном жесте вскинул руки, поймав на себе недоуменный взгляд своего спасителя, пояснил: – К этому надо привыкнуть. Все верно. Ты – бета. Даже здесь не надо думать иначе.
Наруто едва заметно усмехнулся, покачал головой, выключил кипятильник и заварил рамен. В последнее время он пристрастился к этой еде – она была очень даже бюджетной и относительно вкусной.
***
Хаку, не истерзанный течкой, оказался умным, сообразительным парнем. Его не волновали ни холодность Узумаки, ни его замкнутость, ни колкие фразы, что то и дело говорил ему Наруто. И он абсолютно игнорировал просьбы Узумаки оставить его, наконец, одного. А ведь Наруто даже не намекал, он прямым текстом говорил омеге: «Свали отсюда в свою комнату». И Хаку нравилась эта прямота. Узумаки не юлил, всегда говорил все, что думает, не был подлым. А это, особенно в этом общежитии, было бесценно. К тому же, Наруто за всеми своими пугающими холодом масками был добрым, отзывчивым, сострадательным. Ведь будь иначе, он бы не помог ему тогда. А ведь если бы не он… Хаку даже думать не хотел, что могло бы с ним стать. Он прекрасно понимал, возможно даже лучше самого Наруто, что тот сделал для него, и не собирался оставаться в долгу. А быть благодарным Хаку умел.
Наруто ничего не мог поделать с новоявленным соседом. У него попросту не поднималась рука выставить его за дверь силой. Стоило только заговорить об этом, как омега широко распахивал глаза, шумно выдыхал и испуганно спрашивал: «Ты отдашь меня им на растерзание?». И хоть он прекрасно понимал, что все это игра, выгнать Хаку не мог. Так и мирился с его обществом и радовался тому, что тот хотя бы не пытается к нему прикоснуться. Увы, игнорировать омегу не получалось, а их общение постоянно заходило в тупик.
– А как проходят твои течки? – это был чуть ли не первый вопрос, который задал Хаку, обжившись в его комнате.
Объяснять и доказывать ему, что он бета, и что течек у него не бывает, было пустой тратой времени. Хаку верил своим глазам, доверял интуиции и воспринимал слова про бету «в штыки». То есть верил, конечно, – сценическая маскировка и все с этим связанное – но обижался. Как так! Они же друзья! Почему нельзя рассказать об этом другу? Чего стесняется-то?
– Ты видел меня в худшем виде! – возмущенно говорил Хаку.
– И теперь должен выдать компромат на себя? – ядовито спрашивал у него Узумаки, но даже этот тон и холодный взгляд синих глаз не отталкивали омегу от него.
Чем занимается Хаку, Наруто понятия не имел. Судя по притягательной внешности, он, скорее всего, был актером. А исходя из того, что он все время проводил в комнате, с восторгом слушал его репетиции, актером он был безработным. Впрочем, это Узумаки волновало мало. Делами новоявленного соседа он совершенно не интересовался. И из-за одного него не собирался менять свой привычный жизненный ритм. Над его кроватью, на стене, висел календарь с обведенными в красные кружки датами его выступлений. Их никто не отменял, перенести их было невозможно. И Наруто репетировал и по привычке тренировался. Тренировался даже больше, чем пел – погода позволяла проводить много времени на улице. И Узумаки делал все возможное, чтобы быть подальше от своего соседа. Раз уж тот не желает оставлять его в покое, то он уйдет от него сам. Омег, с недавних пор, он остерегался даже больше, чем альф.
А вот Хаку дела его сожителя очень даже интересовали. Ему нравилось, что Узумаки следит за собой. Что делает это не в зале, а прямо в комнате, и к нему можно присоединиться. Правда, Наруто всегда умудрялся оставить его с носом. Вставал раньше, уходил бегать. И мог вернуться в комнату только после обеда. Едва ли он все это время занимался бегом, но, чтобы еще не делал Наруто, для Хаку это была тайна за семью печатями. Но на скрытность соседа он не обижался. Не возмущала его и холодность Узумаки, не задевали и язвительные фразы и саркастические замечания. Вернее, задевали, но стоило только посмотреть в холодные, лишенные всяких эмоций глаза, и злость разом пропадала. Каждый раз, когда Хаку смотрел на Наруто, в сердце отчего-то разливалась горечь, а в душе появлялось чувство вины. Как будто это он виноват в том, что этот парень выглядит таким холодным, безучастным, бесчувственным. Что-то с ним случилось. Что-то плохое. И тогда никто не помог ему. И то что он несмотря ни на что нашел в себе силы собраться, выйти на сцену и петь, великолепно петь, вызывало одно лишь восхищение. В конце концов, у каждого свои странности, свои скелеты спрятаны в шкафу. И каким бы холодным и порой грубым Узумаки ни был, это вовсе не значило, что от него нужно отвернуться. Чтобы он не говорил, как бы не смотрел, он не прошел мимо, не остался равнодушным. Его помощь неоценима. И забыть об этом невозможно.
– Так почему ты репетируешь без аккомпанемента? – допытывался Хаку. Это вопрос уже третий месяц не давал ему покоя – Ты же не поешь сам? Или поешь? – на концерты Узумаки он все никак не мог попасть.
Наруто одарил его хмурым взглядом и тихо вздохнул. Они ужинали. Ужин, как и завтрак, были единственным временем, когда от разговоров невозможно было увильнуть. И ужин, надо отдать должное Хаку, был не так уж и плох. Все-таки у того, что он так никуда и не ушел и остался жить с ним в одной комнате, были свои преимущества. Так они скидывались на продукты, и омега готовил на двоих. Он сам вызвался это делать. Сказал, что в ближайшее время собирается жениться и что ему нужно практиковаться в готовке. Разговаривать о будущем муже он не любил – трудно говорить о ком-то, кого еще надо найти, поэтому старался задавать вопрос первым. Чтобы Узумаки был вынужден говорить на щекотливую тему. У них отчего всегда получалось так, что любая тема, которую они затрагивали, для одного из них была щекотливой.
– Два рояля, – хмыкнул Узумаки, отправляя в рот кусок сыра.
– Два? – переспросил Хаку. – Два?! – он выронил палочки из рук.
– Если судить по нотам, – невозмутимо кивнул Наруто и потянулся за еще одним кусочком сыра.
– По нотам?! – Хаку потрясенно хлопнул руками по столу. Тарелки жалобно звякнули. Наруто коротко вздрогнул. – По нотам? – омега рассердился. – Ты хочешь сказать, что пианисты тоже репетируют раздельно?
– Да кто их знает, – хмыкнул Узумаки, равнодушно пожимая плечами. Желая закончить этот нелепый разговор, он разломал палочки, поблагодарил за еду и приступил к карри.
Хаку к еде притрагиваться не спешил. Он то поднимал, то опускал руки, то откидывался назад на спинку стула, и тот тут же отзывался противным скрипом. Омега замирал на месте, хмурился, тряс головой и снова подавался вперед. Он все порывался что-то сказать, но сам себя одергивал, сам с собой спорил, и так и не придя в согласие с самим собой, молчал. Наруто с усмешкой наблюдал за ним и с удовольствием ужинал. Карри в этот раз было пальчики оближешь.
– Я, – наконец совладал с собой Хаку, – понимаю, ты… – он взмахнул руками так, будто хотел объять необъятное, затем вздохнул, покачал головой, опустил руки, как будто говоря – «пустое дело». – Ладно ты. Куда только смотрит твой менеджер?
Наруто задумчиво рассматривал соседа. Он все никак не мог понять, что значили эти взмахи рукой. И при чем здесь его менеджер? Зачем он вообще нужен? Почему всех интересует его менеджер? Этого Узумаки все никак не мог понять. Вдумчиво дожевав все, что было во рту, он все же решил ответить.
– У меня его нет.
Хаку широко распахнул глаза, недоуменно поднял брови. Он явно собирался что-то сказать, но в последний момент передумал, хмыкнул и приступил к еде. И только покончив с ужином и допив вишневый сок, уверенно сказал:
– Уже есть, – он продолжал начатый разговор так, будто не было никаких пауз. – Я как раз свободен. Я буду твоим менеджером.
И возражать этому было абсолютно бесполезно. Хаку просто не слышал его слов. Так же, как не верил в то, что он бета, так же, как решил никуда не съезжать из этой комнаты, точно также, не спрашивая его мнения и согласия, омега сам принял решение. Пожалуй, с этим оставалось лишь смириться. По крайней мере, ничто не мешало попробовать и посмотреть, что из этого получится.
В тот же вечер они подписали контракт.
