***
Начиная с декабря, привычная жизнь Наруто сильно изменилась. Он стал давать больше концертов. Репертуар мог отличаться всего-то парой песен, но зато он выступал чуть ли не во всех театрах и концертных залах Киото. И чуть ли не после каждого выступления ему приходилось разговаривать с журналистами. И все бы ничего, но его раздражали повторяющиеся вопросы, а таких было много. Всем хотелось знать о его дальнейших планах, как будто они менялись ото дня ко дню, всех интересовала его личная жизнь, как будто в ней всего за сутки что-то могло радикально измениться. Спрашивали еще о многом – о наставниках, любимых залах, любимых песнях, кумирах – обо всем, что только могло прийти в голову. И каждому нужно было ответить, каждому подарить любезную улыбку. Нет, любезничать с этими пронырливыми журналистами, которые зачастую искажали каждую сказанную им фразу, у него не было ни малейшего желания. Да и перестал он это делать сразу же, как только какое-то малоизвестное издание опубликовало статью, полностью извратившую каждое его слово. Издательство в полной мере прочувствовало на себя гнев Ао, а журналисты открыли для себя новую грань характера Узумаки. Они единогласно назвали это одним из проявлений звездной болезни. Теперь, разговаривая с певцом, они были вынуждены терпеть язвительные замечания, колкие фразы, саркастичные усмешки. У Узумаки всегда было плохое настроение, и из-за этого многим журналистам казалось, что брать у него интервью себе дороже. К Новому Году ему удалось остудить интерес к себе чуть ли не всех издательств Киото. Хаку не нравилось то, как Наруто вел себя с журналистами. Он злился всякий раз, когда очередная с трудом организованная пресс-конференция, заканчивалась скандалом. Но Ао не сердился, его вообще забавляли все эти стычки певца и прессы, он с готовностью заминал все организованные Узумаки скандалы. Вернее не заминал, а очень этому содействовал. Содействовал он понемногу и тому, чтобы известность Узумаки возрастала. Ао организовал небольшой гастрольный тур. Начал с малого. Попросил Узумаки выступить на нескольких приемах в небольших городах. – Да, – говорил он Хаку, – города маленькие, но это неважно. Главное – публика. Она на подбор. И если каждая встреча Узумаки с журналистами заканчивалась скандалом, то каждое его выступление было настоящим триумфом. Закрытые приемы в небольших городах были для него слишком маленькой клеткой. Он был достоин большего, он нуждался в большем. Хаку предложил ему выступать с хором и симфоническим оркестром. Он убеждал и доказывал, что его голос – неотъемлемая часть оперы. Впрочем, доказывал все это омега больше самому себе, чем Узумаки. Отчего-то ему трудно было свыкнуться с мыслью, что Наруто будет петь не один. Да, соло, но не один.***
Именно на встрече с дирижером одного из очень перспективных симфонических оркестров и еще с несколькими видными деятелями оперы и балета, Хаку увидел своего альфу. Истинного, как написали бы в любом романе. Встреча с важными людьми проходила в небольшой, уютной кофейне. А его альфа сидел за соседним столиком у окна и не смотрел в его сторону. Хаку понятия не имел, как обратить на себя внимания альфы, и не придумал ничего лучшего, чем пройти мимо, как будто невзначай его толкнуть, извиниться и заняться своими делами как ни в чем не бывало. Тогда ему понравилось это решение, он немедленно воплотил его в жизнь, выслушал заверения альфы, который, к слову сказать, говорил чуть хриплым баритоном, что все в порядке и полностью сосредоточился на переговорах. Благо вести их было нетрудно. Все, собравшиеся за небольшим круглым столом кофейни, были заинтересованы в сотрудничестве. Эта встреча была приятной формальностью. Формальностью, от которой Узумаки категорически отказался. И Хаку пришлось идти сюда одному, отстаивать нехитрые интересы своего «подопечного», чувствовать на себе чужой внимательный взгляд и подавлять глупую, так и рвущуюся тронуть губы улыбку. «Официальная» встреча закончилась, и буквально сразу же после нее последовала другая, незапланированная, но такая желанная. Он познакомился с Мамочи Забузой. Разговаривать с ним, как ни странно, было легко. И хоть с их знакомства прошло не больше пары часов, Хаку казалось, будто они знакомы уже целую вечность. Ни с кем никогда он не чувствовал себя так легко и свободно. Забуза, как выяснилось, жил в Нагасаки. В Киото приехал по вопросам расширения своего бизнеса. Детали как-то вылетели у Хаку из головы. Куда больше его обеспокоила новость о том, что его альфа – думать о Мамочи как-то по-другому, даже в первый день знакомства, он отчего-то не мог – не сегодня – завтра, уедет. И они больше никогда не встретятся. Однако опасения оказались напрасными. Забуза отложил свое возвращение домой на пару недель. И каждую свободную минуту они проводили вместе. Это были короткие встречи за чашечкой кофе, когда можно было пожаловаться на вредного Узумаки, вообще рассказать о нем, выслушать пару интересных, хоть и совершенно непонятных историй, самому рассказать что-то забавное, что случилось не далее, как пару часов назад. А ведь всевозможные казусы случались постоянно. Их нужно было только замечать да запоминать. Были и более длинные встречи. Зачастую по вечерам. Тогда они гуляли по огромным паркам, в которых впору было заблудиться, держались за руки и восхищались огнями ночного города. Это было незабываемое, бесконечно счастливое время. Редкие, почти невинные поцелуи, чужие сильные теплые руки, спокойствие и уют – все это делало Хаку настолько счастливым, что он даже позабыл о том, что все это временно. Всего на две недели. Ведь у Узумаки гастроли, и он обязан его везде сопровождать. Да и у Забузы дел невпроворот. Даже удивительно, что он смог остаться и побыть вместе с ним. Почему он это сделал, омега никогда себя не спрашивал. Обо всем об этом Хаку рассказал Наруто, пока они были на Окинаве. Каждый раз, когда омега упоминал Забузу, он счастливо улыбался, его глаза блестели, и сам он буквально светился изнутри. И Хаку называл его своим альфой. Не парнем, как говорил об Аои, когда рассказывал о нем, знакомил с ним, а именно альфой. «Мой альфа», – это звучало одновременно и гордо, и мечтательно, и бесконечно влюблено. Хаку все обещал познакомить Наруто с Забузой, представлял, как пройдет их встреча, ловил на себе скептический взгляд никогда не теплеющих синих глаз и спускался с небес на землю. Более того, впадал в панику. Волновался, что Забуза Узумаки не понравится, что он так же, как было с Аои, скажет, что они попросту теряют время и чуть ли не плакал, думая о том, что, скорее всего, больше никогда не увидит Забузу. Что толку с номера телефона, если он ему не звонит? Позвонить альфе сам Хаку отчего-то категорически отказывался. Слушать его причитания не было никаких сил. Посоветовать что-то омеге Наруто не мог – понятия не имел, что делать в подобной ситуации. Сказать, что ему нравится этот Забуза только потому, что Хаку от него без ума, он не мог. И вообще, как Наруто довольно быстро понял, разговаривать с омегой на эту тему себе дороже. Вот он и всячески избегал ее. Иногда просто игнорировал, но чаще вообще не допускал подобных разговоров – пропадал на репетициях, старательно готовился к выступлению и не упускал возможности пожаловаться на то, что ему не нравится опера. Теперь, уже взрослого, его раздражала необходимость наряжаться в нелепые костюмы, носить парики, картинно падать на сцене. Зато петь вместе с симфоническим оркестром ему очень даже нравилось. Зачаровывала музыка, покоряли звук и мелодия. Он с удовольствием слушал музыкантов и иногда, поддаваясь внутреннему порыву, подпевал им, чем приводил в полнейший восторг дирижера. Тогда-то у Хаку и появилась идея отставить оперу, оставить его и оркестр. Идею поддержали, и с Окинавы они полетели на Хоккайдо. Именно на Хоккайдо Хаку и познакомил его с Забузой. Омега так и не признался, откуда альфа узнал о том, где они находятся. Позвонил ли ему Мамочи сам, или это Хаку после их очередной рабочей ссоры, не выдержав, позвонил и пожаловался на него. А может, все обстояло вообще иначе. На Хоккайдо им, как ни странно, довелось провести почти два месяца. Концертов здесь было не так уж и много, а вот репетиций хватало. Наруто с оркестром старательно отшлифовывали свою программу. Собирались покорить Сеул своим невероятным звучанием. Наруто познакомился с Забузой в один из ясных погожих вечеров. Узумаки стоял на террасе гостиницы и, облокотившись на деревянные перила, смотрел то на звездное небо, то на освещенный массивными фонарями сад. Хаку подошел к нему в сопровождении высокого темноволосого альфы с невнушающим доверия лицом. Издали он вообще напоминал вышибалу какого-нибудь якудзы. Вблизи это впечатление немного сгладилось. И хоть альфа казался грубым, каким-то неотесанным и даже опасным, все же было в нем что-то неуловимо притягательное. – Это Наруто, – бодро представил его Хаку. – Это Забуза, – сказал и напряженно застыл, явно боясь снова услышать неодобрение в сторону своего выбора. Но кто мог его осудить? Он, никого никогда не любивший? Окружающие? Да какое им дело до двух влюбленных. Именно влюбленных, это же так легко читается в их глазах. И чувства эти не наигранные. Уж что-что, а фальшь его хорошо научили чувствовать. – Хм, – наконец произнес Наруто, после довольно продолжительного молчания, невольно покачал головой, заметив, как вздрогнул и подобрался Хаку, стоило ему только начать говорить, и внимательно посмотрел на альфу. – У нас, – спокойно произнес он, – вакантно место охранника. Можешь занять его на полставки. Хаку тут же просиял, чуть подался вперед, но Узумаки предостерегающе выставил перед собой правую руку и кивнув в сторону альфы буквально приказал: – Его обнимай.***
После того как они вернулись из Сеула, Хаку рассказал ему о том, что женится. Попросил отпуск на месяц. Искренне обрадовался возможности погулять девяносто дней, и только потом, согласившись, заподозрил, что от него попросту пытаются избавиться. Долго приставал с расспросами, не давал и шагу ступить и успокоился только после того, как услышал, что он будет с нетерпением ждать его возвращения. Два месяца тянулись бесконечно долго и в то же время пролетели как-то очень быстро. Репетиции, выступления, несколько встреч с журналистами, тесное общение с Ао и тревожные мысли о белых гладиолусах того же редкого сорта, что он видел на могиле своих родителей, что ему пару раз подарили и на Окинаве, и в Сеуле – все это изрядно помотало Наруто нервы. В долгу он не остался. К возвращению Хаку, Узумаки подготовил ему много «подарков». И вполне ожидаемые скандалы в прессе оказались досадными мелочами по сравнению с ссорой с Ао. Еще Наруто умудрился разругаться с дирижером и чуть ли не со всеми оркестрантами. Он как будто хотел сбросить старую шкуру и предстать перед всеми в новом амплуа. Однако ограничился лишь тем, что попытался максимально оборвать с таким трудом налаженные связи. И никто, никто не мог вспомнить причин ссор. Да и не хотел этого делать. – Ты ведешь себя как ребенок! – в сердцах сказал ему Хаку. – Требуешь постоянного внимания и, не переставая, капризничаешь! И еще пытаешься кому-то доказать, что не омега! Тогда они не поссорились только потому, что вмешался Забуза. Развел их по разным комнатам, запретил не то что разговаривать друг с другом – видеться. Возможно, это именно он помирился с Ао, заткнул ворчащих журналистов. С симфоническим оркестром наладить отношения не удалось. Но эта потеря была вовсе не фатальной. Узумаки и без аккомпанемента отлично пел. И, тем не менее, Ао это не устраивало. Он настоял на том, чтобы Узумаки как минимум полгода пел в опере и выступал в опереттах. Это было довольно неприятное условие. Впрочем, спустя пару месяцев усиленного изучения оперного искусства, Наруто даже худо-бедно свыкся с ним. Многочисленные оперетты и оперы открыли для других новую грань его таланта – невероятное звучание драматического тенора. Прежде он никогда им не пользовался. Старик Сарутоби не спешил сразу открывать все карты. Показал только одну, остальные не успел. А Наруто без наставлений Хирузена даже не думал менять отработанные концертные программы. Он – контратенор. Разве этого мало? Полгода обязательного тесного сотрудничества с театром незаметно превратились в год. А там уже такая работа стала сама собой разумеющейся. Чем больше он работал с театрами, которые, к слову сказать, часто менял, тем чаще его партии ограничивались драматическим тенором. Изредка он поднимался до лирического. О том, что он может брать более высокие ноты, стали постепенно забывать. И Узумаки не знал, радоваться этому или нет. С одной стороны, журналисты потеряли к нему всякий интерес. С другой – то, чем он занимался, явно было не тем, чего желал для него старик Сарутоби. И это, очевидно, было не тем, к чему стремился Хаку. Он не пропускал ни одного его выступления, скупо хвалил, а карие глаза в это время горели нетерпением и неудовлетворенностью. – Ничего-ничего, – нередко повторял он. – Мы еще запоем. Но время шло, а ничего толком не менялось. Разве что он ближе познакомился с Забузой. Тот практически везде сопровождал мужа и честно отрабатывал свою половину ставки. А еще Мамочи ревностно оберегал Хаку сразу ото всех. Больше всего ему хотелось – это без труда читалось у него на лице и отчетливо отражалось в жестах – отдалить мужа от него, Узумаки. Уж слишком много времени они проводили вместе, уж слишком часто Хаку говорил о работе, о нем. Но раз за разом Забуза сдерживал себя, пристально смотрел на певца, тихо вздыхал, что-то бормотал себе под нос и весь остаток дня был самой любезностью. Ссор не допускал, от редких журналистов ревностно оберегал, посторонних не подпускал. Правда, это не касалось проверенных лично им людей. То и дело рядом с Узумаки появлялись альфы. Они говорили, что пришли к Забузе, что они то ли старые друзья, то ли деловые партнеры, но сами отчего-то практически не обращали внимания на Мамочи, а все время проводили рядом с ним. Это тревожило и раздражало. Не то чтобы Наруто не нравились крутящиеся рядом с ним альфы. Были среди них и симпатичные, и милые, и на вид хрупкие, худые, и явно перекаченные в спортзалах. Но не один из них не внушал доверия. От каждого из них веяло опасностью. От них хотелось держаться подальше и не только не разговаривать – не видеться. Наруто по-прежнему избегал альф. Боялся сблизиться с ними. Боялся, что однажды они уйдут так же, как Листик. И хорошо, если напишут прощальное sms. Поэтому старался держаться от них подальше и сердился каждый раз, когда рядом с ним появлялся кто-то новый с очередным нелепым прикрытием. Когда Узумаки был не в духе, так или иначе страдали все. Больше всего доставалось Хаку. Не непосредственно, косвенно. Ведь все скандалы и споры улаживать приходилось ему. А когда он узнавал, в чем истинная причина всех недоразумений, страдал Забуза. В какой-то момент Мамочи, видимо, все это надоело, и незнакомые альфы практически перестали появляться возле Узумаки. Впрочем, его характер и настроение от этого вовсе не улучшились.***
Двадцатого июля с ним связался Асума. У его хорошего знакомого случился форс-мажор. Он ставит современную мистическую оперетту. Исполнитель одной из неглавных, но очень важных ролей заболел. И это было слабо сказано. Не далее, как вчера вечером он загремел с осложнениями в больницу – бедняга продолжал ходить на репетиции. Для него был составлен отдельных график. Уж слишком важной была его роль. Увы, он не выдержал такого напряжения, и теперь ему срочно ищут замену. Незаменимых артистов, как известно – нет. Почему бы ему не выступить вместо незадачливого певца? Премьера состоится через три дня, в Токио. Стоило Хаку только услышать «Токио», как он тут же воспылал желанием помочь совершенно незнакомому постановщику. Раздобыл тексты партий, как самый строгий экзаменатор дал ему всего лишь сутки для того, чтобы ознакомиться с сюжетом оперетты и выучил свою роль, и принялся изменять их план работы. Его нисколько не волновало, что по этому поводу думают другие. Спорить с Хаку, когда он загорелся идеей что-то сделать, было пустым делом. И тем не менее, сдаваться без боя Узумаки не привык. Они поссорились и разошлись. Наруто – знакомиться с партитурой и учить тексты, Хаку – договариваться со всеми, с кем им предстояло разорвать связи. Омега в очередной выиграл спор. А осадок от своих ссор они давно перестали чувствовать. Наруто досталась роль кицунэ. Это изрядно позабавило и Хаку, и Забузу. Они утверждали, что роль эта создана исключительно для него. Видите ли, он такой же переменчивый и взрывоопасный. К тому же, здесь он может развернуться по полной. – Это будет, – говорил Хаку, – первым шагом в покорении столицы. Я уже договорился с директором Шакутона. Ты будешь выступать там. Это будут сольные концерты, – уточнил он, не видя никакой реакции на свои слова. Сольные концерты. Да, это то что нужно. Это то, чего хотел бы старик. От этого он не может отказаться. Но чтобы достичь всего этого, сначала нужно выступить в оперетте. Старик запрещал ему петь спустя рукава даже смешные народные песенки. Что уж говорить о важной партии, исполнителю которой срочно искали замену. К этой роли, как и ко многим другим, пришлось подойти ответственно.***
Токио не произвело на Наруто никакого впечатления. Возможно, все дело было в том, что прилетели они поздно ночью, буквально сразу же сели в джип с тонированными окнами и на всех парах помчались в гостиницу, так что не было ни возможности, ни желания смотреть по сторонам. А может, все дело в Сеуле. Столица Южной Кореи в свое время произвела на него большое впечатление. Токио ничем от него не отличалось. Такой же шумный, многолюдный, с переполненным движением на трассах. Другими здесь были разве что рекламы на высоких щитах, неоновые вывески, передачи на уличных ТВ. Старый Театр – здесь тоже был такой архитектурный сторожила – располагался в самом сердце уютного вечно-зеленого сквера. Это место казалось каким-то волшебным. Это сказывалось и в атмосфере, царящей здесь, и во внешнем виде. Об этом месте ходило множество легенд. Красивые и страшные, нелепые и вполне реальные. Внутреннее убранство Театра нисколько не уступало внешнему. Лепнины под высокими потолками, изысканные росписи на стенах, большие лестницы. Акустика залов восхищала. Это место казалось идеальным для любых выступлений. Звуки рояля мягко сплетались с фаготом, мелодию подхватывали флейты, изредка добавляли свои ритмичные па ударные. Шла генеральная репетиция. Одновременно репетировали чуть ли не по пять сцен сразу. Режиссер-постановщик, чье имя Наруто благополучно забыл, больше делал ставку на танец, чем на пение. Хоть последнее было немаловажно, все же именно танец – главная изюминка этого представления. Танцы для него были чем-то далеким и слишком сложным. Впрочем, уж кому-кому, а ему не нужно было танцевать. Его главной обязанностью было двигаться величественно и грациозно, держать себя так, будто он правитель поднебесной, и петь так, будто он не человек. Именно его роль, маленькая, но очень важная, была главной данью оперетте. Именно здесь важнее танцев была песня. Режиссер очень переживал. И Хаку прекрасно понимал его волнения и объяснял их Наруто. Очень просил его быть вежливым, послушным, не перечить, следовать инструкциям. А еще отчего-то он попросил его до самого выступления не раскрывать всех карт. – Они не должны знать, – напутствовал его Хаку, – что ты контратенор. Сделаем для всех сюрприз. Вот Узумаки и старательно прорабатывал свои предстоящие партии в ужасно узком диапазоне – от драматического до лирического тенора. А голос, словно птица, рвался на волю. Так и хотелось плюнуть на все, пропеть парочку доминант септ аккордов, вдохнуть, так сказать, полной грудью. Но рядом стоял хмурый режиссер и внимательно его слушал. Наконец, дослушав до конца все его партии, удовлетворенно кивнул, с облегчением вздохнул, сказал что-то о том, что Асума был прав, и направился проверять исполнителей главных ролей. Хаку тем временем активно знакомился со всеми, кто встречался ему на пути. С альфами, омега давно начал это делать, он обращался исключительно на «вы». Так, по его словам, Забуза меньше ревновал его к окружающим. И когда его новые знакомые разрешали отбросить формальности, он мило краснел и настаивал на том, чтобы оставить их общение полуформальным. Так как муж строго следит за ним и жутко ревнует. О, Наруто очень нравилось наблюдать за такими вот беседами Хаку. Со стороны это выглядело очень забавно. Хоть его и несколько удивляла та беспечность, с которой Хаку открывается перед совершенно незнакомым человеком. Что он нисколько не боится того, что новый знакомец в какой-то миг плюнет ему в душу и уйдет. А может быть, он даже не подозревает, что так вообще может быть. Наивный? Нет. Просто счастливый. Счастливый, что не знает, что так бывает. Самым неприятным в подготовке к выступлению был последний этап – переодевание и накладывание грима. Правда, в этот раз Наруто безумно повезло. Одежды оказались удобными и совершенно не нелепыми, а грим ему и вовсе накладывать не стали. Узумаки удалось отговорить омегу-визажиста от этой пустой траты времени, а спорить было некогда. До премьеры оставались считанные минуты. Петь, как выяснилось, нужно было без микрофона. Вполне возможно, что именно в этом театре запрещалось использовать их. Сколько театров столько и правил, и традиций, и обычаев. Нет, для Наруто это не было проблемой, в отличие от остальных участников труппы. Их хорошо поставленным хрустально-чистым голосам попросту не хватало силы. И это неважно сказывалось на представлении. С другой стороны, становилась понятной ставка режиссера на танец. Появление на сцене Наруто сопровождалось тревожной и вместе с тем торжественной музыкой. Зал застыл в напряжении. Артисты уже подготовили их к его появлению. Они и сами были вполне искренне потрясены его выходом, а больше всего – его голосом. Наконец-то больше не было никакой нужды сдерживать себя. Оставалось только следовать тревожной, немного удивленной, едва уловимо раздраженной мелодии, подхватить ее и развить. Начать с тихого, вкрадчивого драматического тенора, напугать и вместе с тем приласкать и коллег на сцене и всех зрителей, и плавно усиливать и переходить с тональности на тональность. Выслушать пожелания «смертных», впасть в праведный «божественный» гнев и завершить свою партию торжественной переливчатой россыпью контратенора. Совсем немного, чтобы никто не успел сразу понять, что случилось. Кицунэ сказал свое слово и исчез. Исчез с тем, чтобы появиться на сцене вновь и расставить все точки над «i», как в спектакле, так и в себе самом. Искушенный зритель все поймет. Именно на это рассчитывал Хаку. Шакутон мало чем уступал Старому Театру, за исключением местоположения да внешнего вида. Зато зеркал в нем было столько, сколько, пожалуй, просто невозможно собрать в таких же количествах где-нибудь еще. Поистине огромная сцена, внушительных размеров зал, где не было ни одного пустого места – очевидно, на оперетте было достаточно знающих людей, а праздное любопытство привело сюда остальных. И акустика здесь что надо. Конечно, не сравнится со Старым Театром ни здесь, ни в Киото, но все равно в несколько раз лучше, чем в любом из сеульских театров. И публика здесь собралась благоприятная, доброжелательная. Здесь Наруто слушали впервые, и оттого поначалу в зале витало ощущение расслабленности и легкой скуки. И длилось оно ровно до тех пор, пока Узумаки не исполнил первые две песни. На третьей настроение зала полностью переменилось. Он затих в напряжении, предвкушении, восхищении. И стоило только стихнуть последней ноте, как зал взрывался одобрительными аплодисментами. «Они падут, – смотря на ликующий зал, Наруто вспоминал слова старика. – Они падут». О, это чувство триумфа было сладко. Им восхищались, ему кричали: «Браво!», аплодировали, дарили цветы, преклонялись. И радости от успешного выступления было столько же, сколько и горечи. Никого из этих людей он не волнует, не интересует. Никому из них он не нужен. Только его голос. Его запишут на жесткий диск и будут слушать под настроение. А сам он – никто. Пустое место. Наруто думал так, а сам с легкой, едва заметной улыбкой, принимал цветы. Ему казалось, что прошла вечность с тех пор, как он закончил петь, а люди все шли к нему и шли, вручали пышные букеты цветов, быстро говорили несколько слов восхищения и спешили уступить место следующему такому же восторженному и довольному проведенным временем. Среди них оказался он. Альфа до мозга костей с властной аурой и уверенным взглядом. Нет, ему и прежде доводилось сталкиваться с Альфами, но этот казался особенным. Брюнет с черными, как сама бездна, глазами и поразительно бледной, словно белой, кожей. Его внешность завораживала. То, как он держал себя, вызывало невольное восхищение и тревогу. Альфа подарил ему скромный, по сравнению с другими, букет бордовых роз и не сказал ни слова. Но он и не ушел, освободив дорогу другим, а замер на месте и внимательно на него смотрел. Как будто хотел хорошенько его запомнить. И не оставалось ничего другого, как рассматривать альфу в ответ. Тот излучал спокойствие и уверенность, казался расслабленным и чем-то очень довольным. И это внутреннее душевное удовлетворение красило его лучше всяких улыбок или брутальных побрякушек. На него было так приятно смотреть… Их приятную игру в «гляделки» нарушили недовольные окрики других зрителей, которые еще не успели подойти к певцу поближе, но жаждали сделать это как можно быстрее. Шум стремительно нарастал, а Наруто вместо того, чтобы отвернуться и на шаг сдвинутся в сторону, неожиданно для самого себя улыбнулся. Улыбнулся этому незнакомому альфе, как будто это был кто-то свой, близкий. Альфа едва слышно хмыкнул и отошел. Его место занял раскрасневшийся омега. Сразу после концерта у Узумаки была назначена встреча с директором Шакутона, Чикара. Это был худший из возможных сценариев. Сразу после концерта ему хотелось только одного – сесть и не двигаться. А еще лучше – лечь и немного поспать. Собственно именно это он собирался сделать, привычно вручив свою долю цветов аккомпаниаторам и всем случайно встретившимся ему сотрудникам Шакутона. И ему почти удалось сбежать, но Хаку перехватил его в коридоре и, красочно расписывая причины, почему он просто обязан прийти на встречу, незаметно вел его в сторону нужного кабинета. Спорить с ним не хотелось. Делать, как велят – тоже. Поэтому Наруто просто остановился и категорично заявил, что не собирается никуда идти и тем более с кем-то встречаться. И его тут же начали переубеждать. Как маленькому капризному ребенку втолковывать, что он просто обязан сделать такую вот элементарную вещь, как прийти на встречу с директором Шакутона. Он, видите ли, должен считать ее продолжением своего концерта. Тогда Наруто решил тонко намекнуть Хаку на то, что безумно устал и вслух сказал то, что просто мечтал сделать немедленно: упасть там, где стоял, и пролежать здесь до тех пор, пока снова жить не захочется. Хаку притворился, что намека не понял. В ответ ехидно улыбнулся и поинтересовался, в чьи объятия он собрался падать. Рядом так вовремя оказался альфа… Что стоило ему сначала узнать о ком речь, а потом уже отвечать? Что стоило ему, не глядя, сказать: «Да, именно в его объятия и собираюсь». Может, тогда бы и не пришлось идти на эту встречу? Но Наруто поспешил отказаться от объятий незнакомца, а когда обернулся, невольно пожалел о столь скоропалительном решении. Впрочем, кто сказал, что этот альфа захочет распахнуть перед ним свои объятия? Нет, это из области фантастики. В конце концов, Хаку-таки надавил на жалость. Пришлось встретиться с этим Чикарой. Все, что он запомнил об этой встрече так это то, что она длилась безумно долго. Началось все с недоразумения. Чикара – упитанный альфа с лоснящимся, сытым лицом – дожидаясь его, о чем-то непринужденно говорил с Забузой. Но стоило только ему зайти в просторный, на удивление скупо обставленный кабинет, как былой разговор был забыт. Светловолосый альфа поразительно легко для своих-то габаритов встал со стула, подлетел к нему, схватил за руки, принялся их трясти и что-то быстро-быстро заговорил. Это было невыносимо. Ужасно. Прикосновения раздражали. Вызывали жгучее желание отдернуть руки и отойти от альфы на безопасное расстояние. Но это было полбеды. Если чужие прикосновения он худо-бедно мог стерпеть, то желания заткнуть этого разговорчивого мужчину он подавить не сумел. Сказано было всего несколько фраз, а атмосфера в кабинете резко накалилась. Прошла еще пара минут, и в кабинет влетел Хаку. Забуза с чувством выполненного долга спрятал телефон в карман свободных светлых брюк и заметно расслабился. А для Наруто начался сущий ад. Во-первых, ему нужно было стоять, во-вторых, принимать какое-никакое участие в разговоре. Хаку просто издевался над ним. Требовал подтверждения своих же слов и при этом не давал ограничиться простыми, нейтральными фразами, а то и кивками. О чем именно они говорили, и чем закончился этот разговор, Наруто не запомнил. В память врезалось лишь то, что и после встречи с Чикарой попасть в гостиницу ему не удалось – Хаку потащил его обедать. И нет, его нисколько не волновало, что он не голоден, и совсем не заботили его желания. Обед, видите ли, – это такой же обязательный пункт программы, как утренний концерт. Пришлось согласиться – на споры не было никаких сил. Небольшой ресторанчик располагался рядом с Шакутоном и был очень даже уютным. Однако первое приятное впечатление развеялось, как только к ним подошел хозяин ресторана. Этот немолодой альфа при первой же встрече проявил к нему немалый интерес. Он норовил ухватить его за локоть и лично устроить экскурсию по заведению или, на худой конец, проводить к самому дальнему лучшему столику. Пару раз ему удалось изловчиться и увернуться. Потом вмешался Забуза. Он сказал всего одну нейтральную фразу, и альфа тут же оставил его в покое. Ровно до тех пор, пока не принес им счет. И все началось сначала. – Вам понравилось? – и, конечно же, нужно тронуть его за плечо. – Западная кухня хороша, не так ли? И еще много-много вопросов, каждый из которых сопровождался как будто незначительным прикосновением. В этот раз, правда, альфа с удовольствием работал «на два фронта» – Хаку тоже досталась парочка незначительных прикосновений. Впрочем, трогать омегу Забуза немедленно отбил у него всякое желание. И в следующий раз, когда им довелось снова прийти в этот ресторанчик, хозяин не проявлял такой вольности. Впрочем, выдержки ему хватило ровно на один день. Вечером того же дня проходил банкет. Одной из его целей было знакомство с музыкантами местного симфонического оркестра. Как ни пытался Хаку убедить его прийти – здесь у него ничего не вышло. Нет, он добился туманного ответа «Постараюсь» – и только. Наруто не собирался никуда идти и весь банкет с чистой совестью проспал. А на следующий день ему предстояло репетировать с людьми, первую встречу с которыми он благополучно проигнорировал. Не то чтобы он волновался, заходя в зал, где проходила репетиция. Ему предстояло работать с оркестром, а не пить с каждым из его участников на брудершафт. И тем не менее Наруто было не по себе. Музыканты, наверняка, затаили на него обиду. Еще в коридоре он услышал заунывную мелодию, что нехотя выводили музыканты. Он зашел в зал в тот момент, как музыка оборвалась. Видимо, дирижеру надоело слушать это невнятное бренчание. И стоило ему только переступить порог зала, как все взгляды устремились на него. В воздухе витало недовольство и напряжение. Совершенно неподходящая для плодотворной работы атмосфера. Обстановку надо было разрядить. Он представился – это первое, что пришло в голову. Затем, на всякий случай сверившись с часами, заявил, что не опоздал. Дирижер согласился с ним. Наруто облегченно вздохнул, еще раз осмотрелся. В этот раз он заметил в зале альфу. Того самого, что так его зацепил. Быстро скользнув по нему взглядом, он задержал внимание на музыкантах, расположившихся в левой части сцены. Пару секунд Узумаки смотрел на них, думая о том, не слишком ли долго он рассматривал альфу, а потом запел. Идея петь старые, так любимые Сарутоби песни пришла спонтанно. Тогда он не мог сказать чего хотел добиться: произвести впечатление на приглянувшегося незнакомца или расположить к себе оркестр. Как бы там ни было, после такой вот нестандартной распевки, ему удалось найти общий язык с музыкантами. Репетиция полностью поглотила его. Все вокруг перестало существовать. Бесконечный поток музыки прерывал лишь дирижер, требуя переиграть, перепеть ту или иную часть песни. Когда репетиция закончилась, альфы в зале не было. Наруто злился на себя за то, что отсутствие альфы его задело. «Ты даже не знаешь, кто это такой, – говорил он сам себе. – Подумаешь, симпатичный и притягательный. Как будто первый вот такой, как будто последний. Вон, оглянись, в одном только оркестре сколько симпатичных интересных альф. Сдался тебе именно этот. И уж тем более триста лет ты ему нужен». Альфа приходил и на другие его репетиции, о чем-то говорил с Забузой и уходил раньше, чем репетиция заканчивалась. Получалось, это был очередной знакомый Мамочи, с которым тот вел дела. И они собирались именно здесь, чтобы в, так сказать, неформальной обстановке обсудить детали предстоящей сделки. Ничего удивительного. Где и в каких только условиях не работают люди. В каких только нелепых ситуациях не совершаются самые грандиозные сделки. Нет, этот альфа ничем не отличался от предыдущих. Очередной чужой.