В Новом Орлеане все спокойно

Однажды Клаус, Хэйли и Элайджа попросту исчезают из Нового Орлеана, но Камилла узнает об этом позже всех. А когда узнает, даже не понимает, обижаться ей или нет. Обижаться на первородных вампиров, преследуемых нескончаемым потоком врагов, не совсем то, что приемлемо в данной ситуации. Думать, что несколько месяцев общения с ней Клаус, живущий тысячу лет, посчитает значимой вехой в своей жизни, достойной официального прощания с личным присутствием — еще менее приемлемо, чем обижаться. Обыденная жизнь оказывается тяжелее той, в которой каждый день мог оказаться последним. Камилла запирает себя в баре, как в ракушке, погруженная в диплом, работу и отсутствие приключений, и жизнь, казавшаяся ей неподобающе-разнузданной в отсутствии детей, мужа и карьерного роста в ее возрасте до появления Майклсонов в ней, теперь похожа на старое, скрипучее кресло-качалку, постепенно разваливающееся от старости и достающее своим монотонным скрипом. «Посмотри, — хочется сказать ей, пока она протирает стаканы за барной стойкой, парню, напивающемуся в углу и не замечающему хищный взгляд молодого вампира, подбирающегося к своему будущему ужину, — ты можешь не вернуться домой сегодня. Почему ты так беспечен?» «Ну уж нет», — зажимает она ветку полыни в руках, проходя рядами магазинов со всякими ведьминскими побрякушками, приманивающими туристов со всего света, и замечая колдовские символы, нарисованные над дверьми, заставляющие тебя поддаться искушению зайти и прикупить псевдоволшебного барахла. «Черта с два», — смеется она, глядя на испуганное, раздувающееся лицо новообращенной вампирши, рискнувшей напасть на нее и получившей хорошенький глоток вербены вместе с ее кровью. «Сукин сын, — орет она и бьет в стену кулаком. Десятая стопка виски откровенно лишняя для самоконтроля, но отлично помогает не чувствовать боль в ударенной руке, которая не проходит, потому что она просто человек. Слабый, хрупкий и ломающийся слишком быстро. — Как ты мог оставить мне эту унылую жизнь, как посмел?» Ночью ей приснится, как она вырывает Клаусу сердце, но оно не останавливается, продолжает колотиться в ее руках, живое и равнодушное. Наутро она вызвонит Марселя и потребует, дрожа и запинаясь, своего обращения. Но Марсель откажет ей, откажут и остальные, посягнувшие ему на верность. Пройдет несколько лет, прежде чем Камилла перестанет наконец замечать присутствие сверхъестественного в своей жизни, и Новый Орлеан снова покажется ей ничуть не более волшебным, чем и для каждого из местных, кого так веселит увлеченность приезжих вуду, худу и прочей мистической херней. Сказки должны оставаться сказками, а уродливое молчание вместо прощания — прощено и забыто. Поэтому, когда однажды Клаус, ничуть не изменившийся за эти годы, ведущий за руку улыбающуюся девочку, не заметит ее в толпе и молча пройдет мимо, Камилла не почувствует ничего. Только чуть более горькой, чем обычно, покажется заваренная вместо чая, скорее по привычке, чем из необходимости, вербена. И чуть более пустой и холодной — очередная промозглая новоорлеанская ночь.