В Новом Орлеане все спокойно

— Твои картины - полное говно, Ник, не трать время, — Кол растягивается на диване прямо так, в сапогах, и смотрит вызывающе, с ухмылкой во все свое мерзопакостное ебало. Клаус сдерживается по одной простой причине: работа почти завершена, и ни один засранец не заставит его сейчас отвлечься на гнев и мордобой. — Ну серьезно, Ник, прекращай. Пойдем лучше перекусим, в город приехала с гастролями труппа чикагских танцовщиц, — ему нравится доставать брата в самые обнаженные для того моменты вроде рисования, но эти моменты — самое искреннее и честное, что случается между ними, поэтому Кол знает: какое бы сердитое лицо Клаус ни изображал, но, если до сих пор не прогнал, значит, рад его присутствию. И поэтому в наглую кладет ноги на вручную вышитую за какие-то несусветные деньги коллекционную подушку и с удовольствием наблюдает, как грязь с подошв сползает на драгоценную ткань. Как спустя мгновение кисть в руках Ника трещит под пальцами, переламываясь надвое. Как брат хватает его за рукав, но так и не успевает поймать: Кол всегда был быстрее и проворнее и сейчас успевает молнией ускользнуть еще до того, как сам Клаус кидается отомстить за нарушенную тишину и недописанную картину. Они гоняются друг за другом еще несколько часов, как два молодых зверя, то скатываясь в клубок из кулаков и ярости, то разбегаясь хохочущими тенями по всей округе, пугая местных жителей и вынуждая их запираться в своих домах, трясясь от страха. Но Ник всегда выдыхается первым, несмотря на всю свою силу и мощь, и Кол никогда не упускает случая пошутить над этим. — Тебе нет еще и девятисот лет, а ты бегаешь, как пожилая леди, Ник, что будет, когда нам исполнится тысяча? — но и подает руку, помогая подняться на ноги, тоже всякий раз после их салок сам же. Приносит вина, чтобы утолить жажду, и наполняет бокал брата первым. И с наглой улыбкой смотрит, как Клаус отправляет свой очередной неудавшийся шедевр в камин по возвращении домой. И не чувствует себя ни капельки виноватым.

***

Клаус сбегает из дома, в котором сейчас слишком трудно находиться, и бежит, пока свист в ушах не заглушает наконец все остальное: тишину, в которой больше нет ни веселого хохота где-то сбоку, ни шороха подкрадывающихся шагов, боль, вопящую за грудиной и не замолкающую ни на минуту. Он выдыхается, но не позволяет себе остановиться: так и бегает еще несколько часов, врезаясь в деревья, камни, заборы, выскакивая на дорогу на свет автомобильных фар в надежде оказаться сбитым. Взволнованные человеческие лица, мигалки патрульной машины — что угодно, кроме пустоты вместо протянутой руки, когда он наконец остановится, не справившись с этой гонкой. Что угодно, кроме тишины вместо насмешек и непрекращающихся шуток.

***

«Твои картины полное говно, Ник, не трать время» — голос брата звучит в голове, не затыкаясь. Кисть движется резко, отрывисто, едва не ломается под пальцами, когда Клаус дописывает очередную картину, в которой, как и все последние дни, слишком много красного. А Кол позволяет ему закончить работу, отсутствуя и не мешая своими издевками. Обрекая на мертвое ничего вместо себя и своих насмешек. И не чувствуя себя за это ни капельки виноватым.