Про рис и кукурузу

Химуро закидывает на плечи рюкзак, поправляет солнечные очки и легко выпрыгивает из аэробуса. В Японии +12, мокро и ветрено, небо низкое, серое и матовое, как натяжной потолок. Очки без надобности – он знал об этом и прихватил скорее по привычке. В рюкзаке зарядка для планшета, сам планшет, телефон, одна новая симка, бутылка минералки, еще один телефон – новый, еще не включенный, карта Лас-Вегаса, пачка карамелек, пакет с зефирками, баночка Пепси, линейка, три флешки, брелок в виде баскетбольного мяча, светло-серые очки и немного мусора в составе билетов на проезд, крышек от бутылок и упаковок от жвачки. В нагрудном кармане кошелек с мелочью и три карты банков разных стран. В джинсах пачка презервативов. Задние карманы пусты. Девушка ждет, пока охранник еще раз перепроверит все вещи, и уточняет, действительно ли гражданин прилетел из другой страны, имея с собой только это. И больше никакого багажа? Даже ручной клади нет? Химуро вздыхает, терпеливо посасывая губу. Япония этой весной напоминает ему больного человека, обнаружившего свою смертельную и неизлечимую болезнь через интернет. Другие страны следят за ней с ласковой улыбкой людей, предпочитающих оставаться в стороне, и ждут, когда она в отчаянных поисках лекарства по-тихому самоубьется. Теперь понятно, почему в Америке на них с Шузо так странно смотрели: конечно, забавные придурки с такой смешной манией. Это даже не болезнь – просто шиза какая-то. Государство делает вид, что все хорошо, люди делают вид, что верят, цветные пропадают сами по себе: уходят из домов, забывают, где живут, путают адреса на целые улицы. После того, как двое цветных месяц назад во время митинга собой подорвали в центре автобус – и один из них вышел из переделки целым и невредимым, – до них больше показательно никому нет дела. Люди закрывают глаза и звонят по экстренным номерам, а потом делают музыку погромче, чтобы не слышать крики во дворе. Химуро даже не удивится, если окажется, что у девушки за стойкой черный пояс по карате и капитанское звание на плечах. Химуро улыбается ей и пытается увести от разговора, но получает в руки документы, слышит пожелание всего доброго и жестом, полным печали, закидывает рюкзак за спину. Шузо как-то сказал, что на Тацуе будто написано, что он занят. Это странно и необъяснимо, но с момента его переезда в штаты и встречи с Алекс взгляды в его сторону действительно изменились – стали отчетливей, длиннее, слаще. Такими не притягивают внимание – такими объявляют войну. Химуро по привычке ловит тринадцатый автобус, и только оплатив проезд, вспоминает, что ехать ему теперь совсем в другую сторону. Он выпрыгивает из автобуса под дождь, челка почти сразу облепляет щеку – Химуро даже под навес остановки зайти не успевает. Проскальзывает дурацкая мысль, что в таком виде его не впустят в дом, и ее тут же перебивает смехом. Химуро так напряжен и перекручен предстоящим разговором, что ему остается только смеяться под непонимающими взглядами прохожих. Поместье Акаши кажется бесконечным и картинно-неживым. Затопленные мягким желтым светом окна, аккуратно подстриженные тополя вдоль забора, витые перегибы калитки, чисто выметенная дорожка к крыльцу – весь дом выглядит застывшим в максимально выгодной позе, как картинка из альбома для рисования. Все портят двое охранников: стоит только поднести палец к звонку на калитке, как тихий строгий голос ломает все очарование. – Вы к кому? Химуро гасит нарастающее, подогретое страхом раздражение и улыбается замерзшими губами. Говорить неожиданно расхотелось. Точнее, сказать-то хочется многое, но после такого в дом его точно не впустят. Поэтому он решает молчать. Пусть думают, что хотят. А вдруг он немой, что тогда? Немые же имеют право войти за ограждение, или этот дом не для ущербных? Через минуту калитка открывается, и в проеме появляются два охранника такой ширины, что протискиваются боком. О том, чтобы пропустить одного вперед, второй наверняка даже не задумывается. На лицах охранников Химуро не находит никаких признаков мыслительной деятельности. – Мистер Сальвадас? – спрашивает один; у него в руках блокнот, наверняка он у них главный. – Нет, – улыбается Химуро. – Мистер Тао? – Нет. – Мистер… – Нет. Охранники переглядываются. Их программа сбоит, и Химуро почти ожидает, как у них из ушей пойдет пар. – В таком случае мы не можем вас пропустить. – Вот как. Что у вас такое происходит? Мне даже друга теперь нельзя увидеть? Охранник смотрит на него так, словно впервые в жизни слышит слово «друг». – Вы к Акаши-доно? – Скорее к Ацуши. Мне сказали, что он здесь. На самом деле никто ничего, конечно, не говорил. Шузо отслеживает телефон Мурасакибары через интернет и каждую минуту скидывает всю информацию Химуро на почту. Наверное, все вокруг думают, что у Химуро очень ревнивая подружка, так обрывать телефон. – Он здесь, – медленно говорит охранник, пока второй о чем-то тихо переговаривается по внутренней связи. – Мы обязаны вас осмотреть. Химуро кивает и поднимает кверху руки, позволяет стянуть с себя рюкзак, ледяной и тяжелый от пропитавшей его воды. Интересно, что они с ними сделали, думает Химуро, и пальцы простреливает злой короткой судорогой; ярость пробирается вверх по горлу. Последний раз Химуро видел Ацуши два месяца назад, на одном из матчей в Тейко – тогда еще народу в зале было небывало много для закрытой игры. Ацуши нудел, что хочет есть, спать и новую игрушку про пришельцев, а Химуро собирал ему волосы в хвостик и советовал постричься. Их дружба началась почти так же: Химуро в выходной сидел в парке и ел зефирки из пакета, Ацуши подсел рядом – тогда еще никто не боялся цветных, никто не знал, на что они способны, – и уставился прямо на пакет. Они так просидели почти полчаса: Химуро ел, Ацуши смотрел. Каждая зефирка доносилась до рта значительно дольше предыдущей: есть под таким испытующим взглядом было невыносимо. Тогда Химуро просто отдал пакет Ацуши, а тот в ответ сообщил, как его зовут, что он учится здесь неподалеку, а потом еще и номер телефона написал. На следующий день, проснувшись в девять утра от «У нас история Японии. Мне скучно. Сыграй со мной в морской бой», Химуро понял, что случайно завел себе друга. На игре два месяца назад все было так похоже на их первую встречу: мирно, спокойно, Химуро так же протянул ему пакет с зефирками, а Ацуши так же забил данк. Химуро так же попрощался, Ацуши ответил «угу» и сделал вид, что ему все равно. На следующий день Химуро уехал в Штаты к Алекс, потом произошел теракт в центральном парке, а еще через неделю случилась облава в Тейко, после которой с Ацуши не удалось связаться. Все это Химуро вспоминал отстраненно и поверхностно, не давая себе возможности упасть в воспоминания и в очередной раз сойти с ума от ненависти, любви и беспокойства. Он очнулся только когда перед лицом оказались чужие пальцы, потянулись к челке. – Эй! – Простите, но я обязан, – охранник замирает перед ним в неловкой позе с поднятой рукой, как подвисший робот. – Это приказ. Химуро кивает и закрывает глаза, с яростным оцепенением чувствуя, как пальцы осторожно отводят липкую мокрую челку в сторону и пропадают. Химуро рисует в воображение выражение лица охранника, удивленное и потерянное; еще он думает о баскетболе, о Шузо, об Алекс и о том, что у него, кажется, скоро порвутся шнурки на кроссовках. Обжегший горло ком падает обратно и затихает в ребрах. – Это у вас… – Авария. – Мне очень жаль. – Ну что вы, не стоит. – Вы можете пройти. Второй охранник делает шаг в сторону, пропуская Химуро вперед, протягивает рюкзак, когда они оказываются рядом. – Ваши вещи. – Спасибо, – Химуро на ходу проверяет сохранность своих бесценностей, незаметно опускает телефон в рукав спортивки и пытается вернуть челке прежнее положение. Не хотелось бы, что Ацуши видел его… таким. В доме светло и очень тихо и пыльно после блестящей, грохочущей дождем улицы. Седой слуга в традиционной одежде низко склоняется у дверей и бесшумно исчезает, когда Химуро снимает обувь и отказывается отдавать свою спортивную куртку. Из комнаты так же беззвучно появляется другой слуга. Дом располагает к тишине и безмолвию. Химуро, зашедший сюда впервые, чувствует, как у него начинают дрожать колени. Ему кажется, будто дом вот-вот обрушится на него своей высокой многотонной тишиной. Каково здесь живется маленькому десятилетнему мальчику, лучше вообще не пытаться представить. – Мурасакибара-сан сейчас находится вместе с Сейджуро-доно, – говорит слуга, и Химуро едва не прыскает от того, как степенно, почти торжественно звучит его голос. – Если вы согласитесь подождать… – Я проездом, – перебивает его Химуро; если дождаться, пока он договорит, можно умереть от старости. – У меня самолет через час. Это что-то срочное? Чем они там заняты? Он шагает мимо слуги, вяло пытающегося заслонить собой дверь. Любопытство и страх съедают его внутренности быстрее соляной кислоты. – Простите, Химуро-сан, – слуга мельтешит следом, пока Химуро проходит дом насквозь, раздвигая все фусума подряд. – Но вам туда нельзя. Там идет урок. – Да бросьте, это же Ацуши, какой урок? Наверняка он спит уже. – Абсолютно исключено. Мурасакибара-сан… – Тебе не лень это выговаривать? – Очень ответственный маль… Что? Нет, мне не лень. – Скажите ему, что я приехал. Ацуши! – Химуро слышит звуки скрипки и открывает очень неожиданную для этого дома дверь в комнату. – Ацуши. Ацуши сидит на полу, подвернув под себя ноги и подперев одну щеку рукой. На его лице – выражение того самого блаженства, которое бывает только у человека, который еще не проснулся до конца. Ну хоть что-то в этом мире стабильно, удовлетворенно думает Химуро и переводит заинтересованный, осторожный взгляд. Мальчик перед Ацуши невысокий, бледный и весь такой тонкий, что кажется ненастоящим. В хорошем, явно сшитом на заказ жилете и рубашке с манжетами, со скрипкой в одной руке он выглядит даже уместно в этой сумрачной комнате. Уместно, но очень грустно. Химуро не сразу узнает его и понимает, почему Шузо так истерил на его счет. – Акаши? – почему-то полуспрашивает Химуро, хотя уже вспоминает тихого опасного мальчика в майке с капитанским номером Тейко. Мальчик опускает смычок, медленно убирает скрипку за спину и чуть склоняет голову. Ацуши поднимает лицо и… опускает обратно, зевая в кулак. В его глазах Химуро не видит ни намека на узнавание. – Ацуши, – тихо зовет Химуро, ожидая реакции с затаенным ужасом. На лице Акаши пропечатывается заинтересованность. Он заламывает тонкую бровь, откладывает в сторону скрипку и щурит глаза. – Добрый вечер, – говорит он сдержанно, будто боится, что старый слуга у Химуро за спиной заметит его интерес. Ацуши смотрит искоса, спокойно и выжидательно, с всеобъемлющей детской подозрительностью. Так смотрят, когда не хотят показаться безразличными, но и казаться впечатленными встречей тоже не хотят. Так смотрят на совершенно незнакомых, чужих людей. Химуро глотает два первых пришедших на ум вопроса и старательно подбирает слова. В своих мыслях он уже четвертует всех, кто был причастен к этой истории, выжигает им позорное клеймо на лбу, перемалывает кости в песок. В его списках нет прощенных и нет помилованных – кроме Имаеши. Но тот псих и сам вынес себе приговор на такую пытку, какую ни один садист не придумает. – Ацуши, к тебе приехали, – говорит внезапно Акаши, и Химуро поспешно тушит огонь под котлом, в котором варятся чьи-то головы. – Думаю, на сегодня мы можем закончить. – Как я ра-а-ад, – зевает Ацуши, даже не пытаясь скрыть своего состояния. Акаши коротко, остро улыбается. Химуро очень хочется поговорить с ним наедине, да вот только кто ему позволит. За дверью топчутся охранники, готовые в любой момент скрутить любого, кто подойдет к их хозяину ближе, чем на расстояние удара. – Увидимся позже, – говорит Акаши Ацуши. – Вам лучше пройти в гостиную или в библиотеку… – Химуро Тацуя. – Химуро-сан, – добавляет он медленно, будто сомневается, что все говорит верно. – Мы останемся здесь. Боюсь, что в библиотеке Ацуши точно уснет. – В таком случае, приятного вечера. Мой отец возвращается в девять. – Значит, в восемь меня здесь не будет, – кивает Тацуя. – Спасибо, Акаши-кун. – Пожалуйста, сем… – Акаши весь обмирает, словно вспоминает что-то, а потом заканчивает тихо, еле слышно, будто случайно роняет выдох: – пай… Когда он проходит мимо, Химуро кажется, будто его глаз горит желтым огнем. Впрочем, освещение в этой комнате создает действительно странные иллюзии: например, Химуро кажется, что отражение Акаши в зеркале над комодом оборачивается и улыбается твердым жестоким недетским ртом. – Здравствуй, Ацуши, – повторяет Химуро, пока делает медленный круг вокруг него. Ему нужно осмотреться, ему нужно понять, как можно сесть, куда можно смотреть и как можно говорить, чтобы охранник, оставшийся в дверях, понимал как можно меньше. Жизнь в не самом благоприятном квартале Лос-Анджелеса научила его думать на три шага вперед и быть аккуратным в мелочах. Ну и бить в солнышко, если все это не срабатывает. – Здрасте, – сонно говорит Ацуши. Химуро хочется поднять его на руки и отнести в постель, а потом всю ночь слушать, что у них всех тут произошло. Взгляд охранника влетает ему в затылок, как пуля. Шуршат фусума. – Что произошло? – спрашивает Химуро, не оборачиваясь. – Авария, Химуро-сан. Частичная амнезия, – тихо говорит слуга за спиной. – Какая жалость. – Ну что вы, – в тихом голосе – откровенная насмешка. Он все знает, ясно понимает Химуро, он помнит жизнь больше, чем на три недели назад. В отличие от остальных слуг с прозрачными, непонимающими, но честными глазами. Руки сами сжимаются в кулаки, старика хочется схватить за шиворот и долго бить, бить по лицу, пока не начнет вместе с кровью выплевывать правду. Только таких людей, старых, умных, преданных и болезненно гордых, ничем не проймешь. Этот старик после первого же удара позовет охрану и откусит себе язык. Химуро еще и виноват окажется. – Химуро-сан, разрешите? – Я слушаю. – Вы промокли, вам лучше… – Самолет. Сегодня. – Понял, простите за беспокойство. Их диалог похож на битву на зубочистках, опасную и кровавую, но будто не всерьез. Слуга выходит из комнаты, и только тогда у Химуро получается выдохнуть. – Я вас знаю, да? – спрашивает Ацуши из-под длинной челки, не поднимая головы. Химуро смотрит на выход – охранник переминается с ноги на ногу: то ли не расслышал и нервничает, то ли не получил инструкций на такой случай и нервничает все равно. – Мы были знакомы, – осторожно отвечает Химуро. – Ты не помнишь? Ацуши мотает головой, а потом поднимает взгляд, растерянный, виноватый и очень заинтересованный. Химуро благодарит всех богов, которых может вспомнить, что сел лицом к охраннику, и теперь тот не видит этот ищущий взгляд. – Я ничего не помню. Говорят, головой ударился. Разве можно так сильно удариться головой? – Можно. Здесь вообще многие… м-м-м… стукнутые. На всю голову. Ацуши криво улыбается и чешет нос. – Вам обидно? – Ты звал меня на «ты». – Тебе обидно? – Немного. – Мы вместе играли в баскетбол? – Ты помнишь? Ацуши мотает головой и скашивает взгляд в сторону. Акаши, понимает Химуро. Акаши что-то помнит, до него очень нужно добраться. Охранник, еще немного потоптавшись на месте, резко разворачивается и выходит, поднося рацию к лицу. Химуро бросается к Ацуши, хватает его за плечи, прижимает к себе. – Ацуши, – шепчет он, гладя теплые, пахнущие лавандой и ирисами волосы. – Ацуши, Ацуши… – Ты мокрый, – вздыхает Ацуши, но прижимается крепче. – От тебя знакомо пахнет. Я хочу тебя вспомнить. – Ты вспомнишь, я тебя заберу отсюда, мы уедем из этого города, из этой страны. – Далеко? – Очень далеко. – А мама с папой? Химуро вздрагивает. Он ждал этого вопроса, но так ничего не придумал, и теперь захлебывается собственной горечью и беспомощностью. – Мы не сможем взять их с собой, извини. – А можно я буду им открытки слать? – Ты не расстроен? – Нет. Они говорят, чтобы я учил историю и литературу. – Ты же ненавидишь историю. – Угу, терпеть не могу. Она скучная. – Можно. – М? – Можно будет слать открытки. Только не рассказывай об этом никому пока, хорошо? – Даже Ака-чину? – Особенно ему. Ацуши сдавленно кивает, жмется теплым носом к замерзшей шее отчаянно и доверчиво. Химуро гладит его по голове и осторожно скатывает телефон из рукава спортивки в огромный, почти до пояса капюшон. Внутри него переворачивается огромный бассейн с раскаленными стеклянными осколками. Легкие в порезах, аорта перебита в кружева, от сердца остались одни лохмотья. Говорить получается так плохо, что остается только дышать громко широко открытым ртом. Ацуши поднимает руки, трет горячими ладошками ледяные мокрые щеки, тянется к налипшей челке. – Не надо, Ацуши. – А что там? – Давай уедем, и я тебе потом покажу. – Обещаешь? – Обещаю. – Простите, Химуро-сан, вы не могли бы отодвинуться от Мурасакибары-сана? Химуро медленно выпрямляется, ровно усаживается на пятки. Ацуши отстраняется сам, роняет руку и гладит на последок по тыльной стороне ладони, словно силится вспомнить наощупь. – Конечно, – отчетливо говорит Химуро. – Я уже ухожу. В следующий раз отметьте мне, где я могу сидеть. – Простите, что? – Мелом, например. Или проволокой, я не знаю, придумайте что-нибудь. – Я боюсь, что не понимаю вас. – Да куда уж вам, – Химуро чувствует, что его несет, он захлебывается стеклянными осколками, и слова идут горлом, неостановимо, как кровь из порезанной вены. – Я провожу, – Ацуши приподнимается, но слуга входит в комнату, и он замирает. – Вам лучше остаться, Мурасакибара-сан. – Мне не нравится, когда меня так называют. – И правда, придумайте ребенку что-нибудь попроще, вы чего, – смеется Химуро и, поднимаясь, напоследок треплет Ацуши по голове. – Но ты и правда останься, Ацуши. Не ходи на мороз. – Ты еще приедешь? – Я еще… Да, я тут вспомнил, я же привез тебе кое-что. Химуро непослушными пальцами развязывает рюкзак и достает пакет с зефирками. Ацуши долго смотрит на них пустым непонимающим взглядом, а потом улыбается, быстро, самым уголком губ, и Химуро кажется, что его ударили ногой в грудь и вышибли весь воздух. – Спасибо. – Давайте я отнесу на кухню, – предлагает слуга. – Я тебе отнесу, – смеется Химуро и осекается под злым терпеливым взглядом. – Это подарок. Не вам – только ему. – Прошу прощения. В промежутке между словами мелькает наточенная до блеска сталь. Химуро чувствует себя акробатом, в которого кидает ножи случайный зритель из зала. Смелым таким акробатом, почти бессмертным, в бронезащитном тазике во все пузо. – И еще. Ацуши, – Ацуши вскидывает лицо вверх. – Кажется, самое время вернуть его тебе. В маленькую ладошку ложится брелок с баскетбольным мячом. Не дожидаясь, пока Ацуши ответит, Химуро отряхивает мокрые насквозь джинсы на коленях и быстро выходит из комнаты. В коридоре он замечает Акаши. Тот стоит к нему лицом и явно ждет, когда к нему подойдут. За его спиной девятым валом возвышается бессменная вооруженная пара. – Спасибо, что навестили Ацуши, – говорит Акаши с улыбкой, и Химуро не узнает его голос. Тихий, рокочущий, опасный, голос кажется старше него лет на пять. – Ему было очень скучно. – Ты себя недооцениваешь, – говорит Химуро мягко, но заставить себя улыбнуться не выходит. Страх обнимает порезанные внутренности мягкой соленой рукой. – Может быть. – Скажи ему, чтобы звонил почаще. – Вы не оставили номер телефона. – Точно. Тебе не кажется, что я ищу повод заглянуть к тебе еще раз? – Буду рад, – голос становится еще глуше, искажается, словно берет начало не из горла, а намного глубже. За окном вспыхивает молния, и Химуро подскакивает на ходу, растирает покрывшиеся гусиной кожей руки. – Я попрошу дать вам машину. – Нет, я лучше на метро. Не хочу… – Выделяться, – подсказывает Акаши с понимающей улыбкой. – Да. Не обижайся. – Не буду. Передавайте ему привет. – Кому? Химуро замирает напротив Акаши, близко-близко. Охранники подбираются, напружиненные, как кобра перед прыжком. – Ему, – повторяет Акаши тихо. И добавляет совсем шепотом: – Шузо. Из поместья Химуро вылетает как сумасшедший. Ноги путаются в высокой траве, когда его сносит на клумбу, сердце грохочет в груди, как товарный состав, мысли вперемешку крутятся в голове, внутренности снова окатывает стеклянным кипятком. Ему надо остановиться, чтобы подумать и что-то решить, в таком состояние ему прямая дорога в психиатрическую клинику. Или куда там отправляют всех, кто нормален, но неуправляем в своем эгоистичном желании творить добро? Что с ними творят? Что, ебать всех их родственников до пятого колена, там с ними творят?! Химуро зло толкает рукой калитку, влетает в охранника, выплевывает что-то нецензурное и пускается вниз по блестящей мокрой улице. На ходу достает из рюкзака телефон и чуть не роняет его в первую же попавшуюся под ноги лужу. – Это пиздец, – почти кричит он, когда слышит в динамике сонный голос Шузо. – Шу, это пиздец. Ты даже представить себе не можешь, что с ними сделали эти ублюдки. – Давай вкратце, – тут же просыпается Шузо. – И без истерик, хорошо. Химуро останавливается, вскидывает лицо, глубоко вздыхает и тут же захлебывается льющейся сверху водой. Солнце стоит высоко, белое и замыленное облаками, как мутный след от чашки на темной скатерти. Из-за него пористое небо кажется испорченным и безобразным. – Приезжай, – просит Химуро. – Шу, пожалуйста. Я рехнусь тут один. – Ну конечно, вдвоем же веселее, – хмыкает Шузо, и Химуро внезапно отпускает, накрывает предчувствием, что у них все еще может получиться. – Я к Тайге. И… передам Имаеши, что ты сказал. – Тацуя, – вдруг очень серьезно говорит Шузо. – У нас нет другого выбора. Я все проверил, все варианты, которые хоть как-то подходят для человека. У нас правда его нет. – Да, я знаю. Отбой, Шу, будь на связи. Шнурки все-таки рвутся.