Просто первая любовь

Я не помнил, как выбежал из сарая и рванул назад, на проселочную дорогу, туда, где лежал мой Дик. Днем бы я сто раз здесь заблудился и упал, но сейчас, несся, словно ветер, не чувствуя под собой ног, забыв обо всем. Хоть бы он был жив. Хоть бы он был жив. Эта мысль заполнила меня всего и колоколом звенела в ушах. — Дик! — крикнул я в темноту. — Дик!!! Ответом мне был стон. Ориентируясь на него, я безошибочно нашел друга. Любимый мой отполз с дороги в сторону. Он пытался подняться на ноги, но не мог. — Что случилось? — растерянно говорил он. — О, черт! Как больно! Похоже, у меня нога сломана… Я наклонился над ним и ощупывал, словно убеждаясь, что он жив. Потом чмокнул парня в лоб. На губах моих была кровь Мориса, к ней теперь добавилась и теплая кровь Дика. — Ты же голову разбил! — в панике вскричал я и добавил умоляюще. — Давай, Дик, поднимайся! Надо как-то встать. До усадьбы недалеко, отец дома, он тебе поможет. Парень мой со стоном поднялся, опираясь на меня. Я сто раз проклял себя, что уродился таким хлипким и не мог предоставить ему по-настоящему надежное и крепкое плечо. Мы медленно двинулись к моему дому. Дик стонал, приседал, на больную ногу он наступать совсем не мог. Я приседал вместе с ним, не выдерживая тяжесть его тела, но потом, все равно, продолжал тащить к усадьбе. В меня словно черти вселились, силы мои утроились, и я неуклонно двигался дальше и дальше. Впереди замелькал огонек. Я приостановился и опустил Дика на землю, с надеждой вглядываясь в темноту. К нам подбежал Гаврила. Очевидно, его поднял лай собак, поэтому он обходил наши владения и прилегающий к ним лес. Ситуация резко изменилась. Крепкий старик тут же деловито захлопотал, заохал, взвалил Дика себе на спину и поволок к дому. Я еле поспевал за ними. — Он упал с лошади, — лепетал я вслед, — я услышал стоны, вот и вышел. Гаврила мне ничего не отвечал, словно не слышал моих объяснений. Вот мы и дома. Как только я ступил во двор, то почувствовал нечеловеческую усталость. Выбежал мой отец и распорядился чтобы Дика отнесли в баню, его нужно было обмыть, вправить сломанные кости, перебинтовать. Вот за что я уважал своего отца, так это за то, что он готов был лечить и помогать всем, днем и ночью, часто бесплатно, безукоризненно, а порой и самоотверженно выполняя свой врачебный долг. Все домашние повскакивали и засуетились. Пользуясь этим, я отступил во тьму, памятуя, что весь в крови. Дик был в относительном порядке и в надежных руках. Теперь мне надо было позаботиться о себе. Проскользнув в дом с черного входа, я прихватил на кухне большой ковш теплой воды и надежно заперся в своей комнате. Я тщательно обмылся с помощью губки и мыла, в попытках избавиться от невидимой грязи, которую оставил на мне Морис, своими отвратительными прикосновениями. Окровавленные куртку и сорочку пришлось до поры, до времени надежно спрятать под кровать. Слава богу, в одежде у меня нужды не было, поэтому никто не мог заинтересоваться судьбой этих вещей. При тусклом свете свечи я рассмотрел в зеркале свое лицо. Бледный и зареванный, разбита губа. Я лизнул ее. Да и пусть. Если кто спросит, скажу, что упал. Это никого не должно было удивить, так как падал я регулярно и обязательно при этом сдирал кожу или что-то разбивал. Тяжело дыша, я сел на кровать, осмысливая все произошедшее. Но все равно в голове был полный сумбур. Как же Морис ненавидел меня! Кто бы мог подумать, что он оказался преступником и извращенцем! Я играл с огнем, когда злил, обзывал и унижал его, а в его душе зрела злоба. Он стал следить за мной, и узнал мою тайну, проследил за моими интимными встречами, попытался избавиться от моего любовника и овладеть мной сам. Я убил его. В голове не укладывалось. Можно ли было этого всего избежать? Наверно, если бы я вел себя с Морисом по-другому. Наверно, если бы я не испугался так сильно в тот момент за Дика. Но время нельзя повернуть вспять. Я тихо вышел из дома и прошел к бане. Услышал крики и стоны Дика, ему вправляли кости и обрабатывали раны. И крики мне эти одновременно невыносимо тягостны и, словно, бальзам на душу. Он был жив! А все остальное пройдет. Теперь он обязательно поправится. Уже светало. Отец мой, вытирая руки полотенцем, вышел на крыльцо бани. Я тут же спрятался за углом, чтобы он меня не заметил. Пронаблюдав, как отец скрылся в доме, я проскользнул в предбанник. Дик лежал на широкой лавке, на которой, для него, устроили ложе. Он был белый как смерть, ведь все операции ему пришлось перенести без какого-либо наркоза. Рядом с ним сидела наша горничная, которой тоже было дурно от увиденных страданий. Я наклонился над ним и положил ему ладонь на лоб. Дик приподнял веки. В контрасте с бледной кожей глаза его казались еще темнее, на дне их затаились боль и ужас после перенесенных пыток. Видя, как ему плохо, я покачнулся, и сам был готов упасть. — Что у него? — спросил я у горничной. — Открытый перелом ноги, сломаны бедра, и большая рана на голове. Очевидно, лошадь случайно пнула его копытом, когда они упали. Я присел на край лавки и взял его за руку. — Сейчас Марта принесет маковый отвар, и он уснет, — сказала горничная. Маковый отвар — это вещь. Я как-то хлебнул из любопытства из горшка, в котором он варился, пару ложек, так потом спал целые сутки. Я одобрительно кивнул. Дик молчал и скрипел зубами от боли, по лбу его струился пот. Наконец появилась наша кухарка с чашкой в руках. Я сам принялся ложечкой вливать ему в рот маковый отвар. Горничная посмотрела на меня, удивленная тем, что мне пришло в голову поухаживать за крестьянином, но промолчала. Я же был сыном врача. Может, решил пойти по стопам отца, кому какое дело? Скоро Дик уснул, крепко-крепко. Дыхание его стало ровным. Я вышел на крыльцо бани и вдохнул в себя воздух полной грудью. Ну и ночь! Страшнее у меня в жизни не было. Что-то продолжало сильно беспокоить меня, мучить изнутри, какая-то боль, досада, раздражение. И вдруг я понял. Труп Мориса. Он же был до сих пор там, в сарае. И нож. А это был не простой нож. Дядя Дика, брат его отца-пьяницы, был очень талантливым резчиком по дереву и изготавливал различные поделки, многие из которых украшали даже наш дом, в том числе, и ручки для ножей. Среди них не было ни одной одинаковой. Ручка для Дика была тоже особенной, сделана на заказ и представляла и из себя лебединую голову с изогнутой шеей. — Ты прекрасен, как лебедь, — сказал мне Дик, когда дарил его. — Будь так же тверд и опасен, как этот острый клинок. Вся деревня знала, что этот нож принадлежал Дику. А потом он подарил его мне. Именно этим ножом я убил Мориса и оставил у него в шее. Таким образом, если все это обнаружится, в смерти гувернера обвинят именно Дика. За убийство в наших краях полагалась либо пожизненная каторга, либо смерть. В очередной раз я позабыл о страхе. Словно невесомый, не чувствуя своего тела, я бросился в сарай. Я должен был срочно забрать нож, чего бы мне это не стоило. Уже светало, но на скотном дворе никого не было. Все отсыпались после ночного переполоха. Дверь в сарай была приоткрыта. Я заглянул и обмер. Сарай был абсолютно пуст. Ни живого Мориса, ни его трупа внутри. Я бросился к вороху соломы, на котором произошла эта преступная, кровавая драма. Чистая, сухая солома, ни кровиночки. Лихорадочно я перерыл ее всю. Ножа тоже не было. Мне ничего не оставалось, как опуститься на землю, вцепившись пальцами себе в волосы и теряясь в догадках, что же все это значило. Был ли я действительно убийцей, или, все же, пока еще продолжал оставаться жертвой?