Любовь слепа

***

      «Время течёт неумолимо, меняя людей, влияя на события и стили. Ничто в нашем мире не постоянно, а если и постоянно, то временно, или мы просто этого не замечаем».       Это была единственная запись в небольшой тёмно-синей тетради, которую сжимала в руках девочка лет двенадцати на вид, со светлыми волосами, собранными в низкий хвост, и голубыми глазами. Элизабет Баркер выросла. Вокруг неё было полно счастливых детей — школьников, которые, сдав экзамены и итоговые контрольные работы, возвращались домой из школы чародейства и волшебства Хогвартс. Они шли по платформе в небольшой магической деревеньке Хогсмид, чтобы сесть на поезд «Хогвартс-экспресс» и отправиться в Лондон. Там их всех встретят родные и близкие, они прибудут в тёплые, уютные дома, где есть родители, братья и сестры.       Учащиеся разбились на небольшие группки и весело о чём-то переговаривались, делясь секретами и сплетнями. Элизабет всегда оставалась в стороне от основных событий, происходящих вокруг. Девочка прижимала к себе свой дневник и рассеянно разглядывала присутствующих. Мелани — второкурсница с Когтеврана — показывала многочисленным подружкам серебряный кулон, подаренный отцом на Рождество, он обладал интересным свойством — светился в темноте. Девочка без умолку трещала о какой-то ерунде, держа кулон в маленькой ладошке. Элизабет с тоской оглядела их. Как же ей хотелось хоть капли внимания отца к своей персоне… Однако Амикус Кэрроу вообще не замечал дочь, он был вечно занят, решая свои важные проблемы в Министерстве, его часто не было дома, а в те моменты, когда мистер Кэрроу появлялся дома, он окружал вниманием и заботой своих близнецов, Амикуса-младшего и Алекто. Младший Кэрроу очень сильно раздражал Лизу — для начала он был центром вселенной, Элизабет завидовала брату, и отрицать это было бессмысленно. Более того, Амикус обзывал девочку грязнокровкой, отребьем, и из-за подобных оскорблений она часто плакала, убегала наверх и закрывалась в своей небольшой комнатке.       Как же ей хотелось в такие моменты, чтобы рядом с ней был отец, но он предпочитал закрывать глаза на такие выпады своего наследника и игнорировал дочь. Ещё у Лизы была младшая сестра — Алекто, которой девочка просто завидовала, ей всегда доставалось самое лучшее, она упивалась любовью своих родителей, блистая в лучах славы.       Сэр Септимус относился к Лизе более-менее сносно — он её просто не замечал, а один раз даже похвалил, когда семилетняя девочка прочла надпись на французском в присутствии взрослых. В остальное время сэр Кэрроу предпочитал о чём-то раздумывать, искоса поглядывая на внучку.       Амикус всегда хвастался перед знакомыми своими близнецами, а о побочной дочери, само собой, умалчивал. Элизабет была уверена, что почти все члены высшего общества думают, что она всего лишь грязнокровка — сиротка, которой милостивый хозяин выделил место средь своих слуг. И оснований для подобного вывода было предостаточно: во-первых, Элизабет никогда не брали на званые обеды, она оставалась одна в поместье и, сидя в своей комнате на подоконнике или же лёжа в кровати, играла со старыми игрушками Алекто и Амикуса. Во-вторых, Элизабет уже около двух лет принимала пищу в одиночестве, в своей комнате. Помимо этого, девочка работала вместе со слугами, убирая дом в свободное от занятий время. К Элизабет приставили учителей, желая слепить из неё леди.       Летели дни, волшебники срывали голос, но девочка продвинулась недалеко, хотя и направляла все свои силы на учёбу, не желая расстраивать родителя. Она научилась этикету, однако музыка, танцы, магия давалась ей невероятно сложно. Девочка молча выслушивала оскорбления Сесилии, которая заставляла её носить тугие корсеты, чтобы потом пойти в свою комнатку, лечь в кровать и заплакать, свернувшись клубочком и представляя, что рядом мама.       В первый год после её смерти Элизабет долго не могла прийти в себя и тем острее воспринимала агрессию взрослых к своей персоне. Девочка могла часами смотреть на звёзды, свято веря, что Карин Баркер не могла её бросить, что она улетела на небо по срочным делам, как отец уходит утром в Министерство, но чем сильнее она верила, тем больней ей было. Она верила, что мама вернётся оттуда с подарками: с куклой, о которой она мечтала, с шоколадным тортом, который она хотела испечь на её День Рождения. Лиза верила, что её заберут из этого мрачного места.       Спустя пару лет мечты девочки впервые не сбылись. Всё, что Карин Баркер создавала годами, живя в трущобах и всем сердцем любя единственную дочь, желая воспитать настоящего ангела, который нёс бы людям свет и любовь, всё, что она вкладывала в белокурую головку о справедливости, о счастье, о мечтах, с треском разбилось, погружая бедное дитя в пустоту. С тех пор Лиза старалась сознательно блокировать чувства, она перестала мечтать. Ложась спать, девочка иногда, случайно, закрывая глаза, представляла, что вот-вот откроется дверь, к ней зайдёт отец с долгожданной куклой в руках, сядет рядом, поцелует в лоб и скажет: «Люблю тебя. Доченька». В такие моменты она улыбалась, а когда эйфория рассеивалась, Лиза одёргивала себя за излишнюю мечтательность, поскольку дверь не открывалась, а отца и вблизи не было.       Сейчас, глядя на Мелани Боу, Элизабет заглушала в своей душе зависть, понимая, что это неправильно.       На платформу в Хогсмиде прибыл красный Хогвартс-Экспресс, который был окутан клубами белого дыма. Поезд был волшебным, словно сошедшим с обложки сказки, которую однажды читала ей мама. Началась посадка, Лиза зашла в вагон одной из первых, таща за собой довольно лёгкий чемодан, вещей у неё было немного, а декан Гриффиндора — Минерва Макгонагалл — наложила на чемодан чары, в результате чего он был почти невесом. В другой руке она держала клетку с серой совой.       В поезде началась самая настоящая суматоха. Визг, писк школьников, которые рассаживались по вагонам и купе, сопровождая эту процедуру глупыми воплями, от которых голова шла кругом. Наконец Элизабет добралась до последнего купе. Дёрнув за ручку двери, она вошла внутрь и первым делом поставила клетку с совой на стол. Птица ухнула от негодования, так как девочка едва её не уронила. Засунув свой чемодан под сидение, Лиза одним движением откинула со лба выбившуюся из общей массы волос медную прядь, села на сидение у окна, взглянула на сову, которая озиралась, смешно двигая головой.       В купе было довольно уютно: два сидения, расположенные напротив друг друга, были обиты драконьей кожей и имели коричневый цвет, небольшой белый столик, прикреплённый к полу, был местами исписан нерадивыми учениками, окно закрывала бежевая льняная шторка, которую Элизабет первым делом распахнула, чтобы хорошо видеть всё, что происходило на перроне.       Платформа стремительно пустела, ученики занимали свои места в экспрессе, зато в поезде поднимался гул, казалось, все звуки слились в общий гомон. Слава Богу, что Элизабет смогла занять свободное купе. Послышался топот ног, затем на дверь будто бы кто-то навалился всем телом, а в следующий миг многострадальная дверь купе отворилась, и на пороге появилась русоволосая девочка в форме Слизерина с двумя выглядывающими из-за спины подружками. Она была высокой и, вне всяких сомнений, красивой: тёмно-русые волосы были аккуратно уложены в две косы, носик вздёрнут, а каре-зелёные глаза со смесью интереса и презрения окинули девочку взглядом. Звали её Эйл Роули — она училась на третьем курсе изумрудного факультета, Элизабет редко её видела, хотя чета Роули и посещала Кэрроу-хаус очень часто. Подругами, ввиду того, что Лиз держалась в стороне от крупных компаний, они так и не стали, возможно, это к лучшему. Рядом с ней были её лучшие подруги — Кейт Тэверс, брюнетка с карими глазами и хрупким телосложением, и рыжеволосая Ярдлин, родственница Филипуса Яксли.       — Тут занято, — небрежно хмыкнула Роули, уверенная, что её слушают внимательно. Девочки за её спиной дружно переглянулись, уставившись на Лизу.       — Но, Эй, места же есть, — выдала Ярдлин, потупившись. Было ясно с первого взгляда, кто в этой компании является лидером.       — Сомневаюсь, что нам, настоящим леди, следует делить место с отребьем, — хмыкнула Эйл, сморщив в отвращении носик.       Элизабет, неподвижно сидевшая на своём месте и глядящая на гостей, молча проглотила оскорбление в свой адрес, но продолжила глядеть на девочек.       — Роули, не трать на неё своё драгоценное время, что скажут родители, если узнают, что их дочь делит купе с гриффиндорским отребьем? — фыркнула Теверс, сузив чёрные глаза и откинув за спину прядь иссиня-чёрных волос.       Элизабет поджала губы, решив не наживать себе врагов в виде слизеринок, хотя в душе бурлил такой ураган эмоций, готовый вот-вот вырваться в крик и ругань.       — Пойдём, Эйл, — добавила Кейт, потянув ведьму за рукав чёрной мантии.       Та, вновь окинув девочку презрительным взглядом, удалилась, вздёрнув аккуратный носик. Её подруги пошли за ней, напоследок хлопнув дверью так, что Элизабет вздрогнула, затравленно взглянув в окно, на платформу, залитую лучами утреннего солнца. То тут, то там стояли учителя, провожавшие своих воспитанников. Элизабет с тоской окинула здешние пейзажи, понимая, что не увидит всего этого два месяца. На горизонте, в блестящем утреннем тумане, возвышался прекрасный Хогвартс, о котором она мечтала с самого детства. Замок устремился высоко в небо, а из-за тумана казалось, что его башни достигают небес, вокруг него были холмы, покрытые зеленью и деревьями. Девочка слабо улыбнулась, но в детской душе всё ещё было живо оскорбление, нанесённое принцессой Слизерина по поводу происхождения. Элизабет судорожно вздохнула, покачав головой. Что бы сказал дед, увидев нелюбимую внучку в слезах? Он бы строго взглянул на неё, сузив глаза, и бросил: «Не смей показывать другим свою слабость, они только этого и ждут». Септимус был прав. Неожиданно послышался лязг, и поезд дернулся, Элизабет от неожиданности едва не упала, но успела схватиться за край стола, чуть не сбив клетку с совой на пол. Птица испуганно ухнула, склонив голову вправо. Девочка, провела пальцем по решётке золочёной клетки, выдавив улыбку. Поезд двинулся, издав характерные гудки. За дверью всё ещё раздавался шум — это оставшиеся студенты занимали свои места. В подтверждение мыслей Лизы, в дверь постучали. В следующий миг она приоткрылась, и в щель просунулась голова мальчика с чёрной шевелюрой.       — Можно? — спросил он.       — Да, конечно, — проговорила она, отвернувшись к окну.       Поезд начал движение, с каждым метром набирая всё большую и большую скорость, оставляя Хогсмид. Пред окнами мелькали небольшие покосившиеся домики деревни, пока их окончательно не вытеснили леса. Юноша тем временем сел напротив Элизабет, достал книгу по трансфигурации. Лиза наблюдала за ним краем глаза. Разумеется, она его узнала, представители этой фамилии резко выделялись из толпы своими чёрными глазами, иссиня-чёрными кудрявыми волосами, бледностью и гордыней. Пред Лизой сидел Регулус Блэк — родной брат Сириуса Блэка — главы великолепной четвёрки Гриффиндора и головной боли преподавателей. Чтобы подтвердить свои догадки, девочка взглянула на эмблему факультета. Да, это точно Блэк, об этом красноречиво говорил знак изумрудного факультета, на который поступил Регулус. У мистера Блэка были чёрные глаза, в то время как у Сириуса — голубые, иссиня-чёрные волосы до плеч, которые немного вились у висков, обрамляя худое бледное лицо — у старшего из братьев волосы на тон светлее и столи кудрявым облаком, а кожа чуток смугловатая. Не говоря уж о лучезарных улыбках, которые расточал бродяга, как его называли гриффиндорцы, в то время как его младший брат предпочитал скрывать истинные эмоции за маской равнодушия, изредка сменяя её на маску презрения к магглорождённым.       В какой-то момент Блэк заметил, что его разглядывают и, поймав взгляд девочки, сузил глаза. Элизабет заёрзала, уставившись в окно и делая вид, что занята созерцанием пейзажей диких мест. К счастью, Регулус быстро потерял к ней всякий интерес, погружаясь в чтение книги по трансфигурации. Лиза больше не смотрела на соседа, боясь навлечь на себя гнев слизеринца, который мог довести до слез одной репликой, ещё одного оскорбления она бы не выдержала — это точно. Интересно, с каких пор Блэк делит купе с нечистокровной ведьмой?       Очень скоро Элизабет перестала замечать Регулуса, сидящего напротив. Угрюмый второкурсник отталкивал от себя. А если посмотреть, как он сидит? Спина неестественно прямая, плечи расправлены, а подбородок приподнят. Даже читая, он сохранял достойный вид, в то время как Лиза постоянно пыталась запомнить это. Девочка нахмурилась. Интересно, что скажут её «родители», когда она приедет к ним домой? Лиза давно не воспринимала Кэрроу-хаус в качестве дома с его роскошной обстановкой, дорогой мебелью, портьерами и величием, ей было бы лучше, если бы её привезли в какой-нибудь маленький домик наподобие того, в котором она жила вместе с мамой, где было тепло и уютно. Поместье деда вызывало у неё панический страх из-за вечной темноты, которую она побаивалась, и сырости.       Насчет родителей… Был у них скромный, так сказать, приказ: «Слизерин и точка!», но даже его она не смогла выполнить, поступив на Гриффиндор. До сих пор в ушах стояли слова шляпы «Не слизеринка ты, это точно». Стоит ли говорить, что, проплакав всю ночь в постели, в то время, как все радовались, она на утро получила гневное письмо от родственников, которое было пересыщено презрением и ненавистью. Из него она вынесла несколько пунктов: во-первых, она — главное разочарование семьи, позорящие своих славных предков, во-вторых, её могут выгнать из семьи, видите ли, предатели крови никому не нужны, в–третьих, Лиза по гроб жизни обязана отцу за предоставленный кров и уют. Что они имели в виду под словом «уют» Элизабет так и не поняла. А в конце была фраза деда: «А я говорил, на Слизерин она не поступит, на Когтевран тем более, странно, что Гриффиндор, этой добренькой дурочке самое место на Хаффлпафе, но, учитывая, что у неё обе руки левые, то…» — на этом месте письмо обрывалось.       Размышляя в подобном русле, Лиза уснула, откинувшись на спинку кресла. Ей снилось что-то тревожное, она бегала по запутанным коридорам Кэрроу-хауса, надеясь, что найдёт выход, но за каждой новой дверью было чудовище пострашней предыдущего.       Проснулась Элизабет от того, что её кто-то звал. Разлепив веки, она поняла, что за окном уже смеркается. Пред ней стоял Регулус Блэк, переодетый в чёрную атласную мантию с серебряными узорами на рукавах и вороте. Волосы были собраны в хвост.       — Мы приехали. — буркнул он, поправляя тёмно-зелёный галстук с заколкой-змейкой, и удалился, прихватив чемодан.       Элизабет нахмурилась, встала, зевнула, растерянно огляделась, не до конца проснувшись, в висках стучало, а шея затекла из-за неправильной позы. Она взяла спящую сову и чемодан и поспешила к выходу из поезда, который уже опустел — это она поняла, когда шла по коридорчику.       Выйдя на платформу, Лиза сразу заметила Марту — свою личную горничную-няньку. Девушка стояла перед поездом. Одета она была в серый свитер и коричневую юбку до колен, на ногах туфли на платформе; девушка озиралась. Элизабет, вздохнув, поспешила к ней, оглядываясь по сторонам. То тут, то там шныряли люди, которые встречали детей, нечистокровные школьники обнимали родителей, а аристократы холодно кивали своим чадам. А её встречала горничная, отца и близко не было.       — Привет, — улыбнулась Марта, оглядев девочку. Та кивнула, случайно взращивая в душе обиду. — Пойдёмте, — добавила она, взяв девочку за руку и сжав карманные часы, которые держала в левой руке.       Внизу живота что-то дёрнуло, перед глазами всё поплыло, в следующий миг платформа исчезла, а перед Лизой предстала тёмная и давно знакомая гостиная Кэрроу-хауса, оформленная в тёмно-синих тонах, у стен стояла дорогая мебель, изящный диванчик, обтянутый кожей чёрного дракона, на полках — статуэтки и вазочки, привезённые предками Амикуса Кэрроу из разных стран, на полу лежал белый ковёр, а на большом камине стояло несколько колдографий: на первой Амикусу Кэрроу-старшему лет семь, он стоит у банка Гринготтс вместе с матерью — белокурой женщиной сорока лет, на второй свадьба Сесилии и мистера Кэрроу. Они стоят на пороге готической часовни, расположенной на землях Кэрроу, Амикус в белом камзоле с золотистыми узорами на рукавах, а Сесилия — в белоснежном платье 17 века. На третьей фотографии были Алекто и Амикус, им там лет пять, Алекто делает реверанс, расправляя юбки фиолетового платья с корсетом, украшенного драгоценными камнями, а Амикус кланяется сестре, сжимая в руках трость отца. По этим фотографиям нельзя сказать, что в доме живёт ещё один человек, которому суждено стать тенью сестры и брата.       Элизабет вздохнула. В комнате было пусто. Она присела рядом с чемоданом и принялась вытаскивать свой бланк с оценками. Марта стояла неподалеку, переступая с ноги на ногу и поглядывая на неё. Прядь светлых волос навязчиво спадала на лицо, закрывая обзор, её девочка то и дело отводила за ухо, но это было секундным решением. В тот самый момент, когда она вытащила бланк из чемодана, открыв его на странице с отметками, двери распахнулись и в комнату вошли Амикус и Сесилия.       — О, ты, — прорычала с ходу леди Кэрроу, презрительно оглядев сжавшегося ребёнка. Лиза инстинктивно втянула голову в плечи — на всякий случай.       Волосы у Сесилии были приглажены и блестели в свете камина, а в чёрных глазах плясали дьявольские огоньки — или Элизабет только показалось? Может, из-за огня такой эффект? Амикус и не подумал одёрнуть жену, она напоминала ему разъярённую фурию, готовую разорвать жертву. Лиза протянула ей дневник, стараясь не смотреть в её злые глаза… Она отличница, если они узнают, то похвалят, это точно. Мама всегда хвалила. Сесилия вырвала пергамент из рук девочки и добавила, взглянув на горничную:       — Пошла вон, магла. — Марта помчалась прочь из комнаты, задев небольшой столик у обшитого синем бархатом кресла. Извинившись, она вылетела из гостиной.       Дождавшись, когда девушка удалится, и проводя её убийственным взглядом, леди Кэрроу вновь вернулась к Элизабет, но прежде посмотрела на оценки.       — О, Амикус, посмотри, а девочка пытается задобрить нас отметками. — Она показала дневник мужу, Лиза отвела глаза, понимая, что похвалы точно не будет. Всегда так, она что-то делает хорошо, старается, пытаясь угодить, делая всё, чтобы её заметили, взглянули, но всё тщетно. Что ей сделать, чтоб её полюбили?       Неизвестно, чем бы всё это закончилось, если бы двухстворчатая дверь не отворилась и в комнату не вошли двое молодых мужчин в чёрных мантиях в пол. Септимус, зашедший следом, закрыл дверь. Лиза удивлённо заметила, что гости смотрят на неё. С первого взгляда бросалась в глаза их внешность: уж больно гости не были похожи друг на друга. У первого были тёмно-рыжие, каштановые волосы, собранные в низкий хвост и подхваченные сзади лентой, у второго волосы были иссиня-чёрные и едва доходили до подбородка, завиваясь у висков. Чёрные мантии смотрелись отменно на подтянутых фигурах. Первый был выше на полголовы, плечи у него были расправлены, подбородок приподнят, а глаза смотрели свысока на всех присутствующих. Бледное лицо, узкий нос, каре-зелёные глаза и аккуратные черты лица — всё это, конечно же, бросалось в глаза. Друг его был чуть ниже, но в нём была та же стать, что у компаньона.       — Как же хорошо, что вы пришли, господа Лестрейнджи, — с ходу начал Септимус, натянуто улыбаясь.       У Лизы появилось ощущение, что дед пресмыкается. Кто бы мог подумать, Септимус Кэрроу боится каких-то людей, которые ему в сыновья годятся? Одновременно с удивлением от этого открытия, у Элизабет появилось чувство, что где-то она уже видела темноволосого мужчину. Перед глазами всплыл образ чиновника в Министерстве, которого она посещала вместе с дедом. Как его звали? Эругуст? Август? Или, может быть, Фергус? А фамилия Лестрейндж — это точно. Дедушка вскользь упоминал этого человека за трапезой. Подумав об этом, она поняла, что волшебник с собранными волосами впился в неё взглядом, ухмыляясь. Дедушка, заметив это, побледнел.       — Пойди в комнату, отличница, — как можно мягче сказала Сесилия. Но в её голосе был привкус яда.       Лиза, растерянно посмотрев на неё, помчалась к двери, понимая, что нужно слушаться, но, споткнувшись о край ковра, едва не упала. Уже выставив руки перед собой и приготовившись слушать нотации мачехи, она зажмурилась, а когда открыла глаза, встретилась с зелёными глазами длинноволосого мужчины, который сжимал её плечи.       — Милое дитя, — заключил маг, сузив глаза. Элизабет покраснела, не в силах отвести взор и втягивая голову в плечи.       — Прошу прощения, сэр, это недоразу… — начал Амикус, но одного взгляда мужчины хватило, чтоб он заткнулся.       Лиза с удивлением глядела на всё, вся ее семейка боится этих людей. Но почему? Лестрейндж, хотя, возможно, и не Лестрейндж, вернулся к созерцанию детского личика.       — Как вас зовут, мисс? — спросил он, поставив её на ноги и вставая с корточек.       Лиза продолжала смотреть ему в глаза, подняв голову.       — Элизабет Бар… Кэрроу, сэр, — промолвила она, всё ещё запрокинув голову, чтобы видеть его лицо.       — Рудольфус Фергус Лестрейндж, будем знакомы. — Он поклонился, поцеловав маленькую ручку, словно Лиза была леди.       Присутствующие замерли, удивлённо уставившись на эту сцену. Амикус побледнел, не в силах выдавить и слова, Сесилия была не менее бела, только Септимус сохранял какое-то спокойствие, хотя, видит Мерлин, у него в голове крутились шестерёнки. После этого жеста Лиза покраснела до корней волос, заставив мужчину усмехнуться. Он внимательно оглядел её. Девочку бросало то в жар, то в холод, что это с ней?       — Я думал, что это Алекто, — подал голос второй мужчина, усмехаясь.       Его фраза вывела её из ступора, юная ведьма бросилась прочь, будто в гостиной был боггарт.       Она не помнила, как вылетела в коридор, как помчалась вверх по лестнице, едва не сбив с ног рыжеволосую сестричку-Алекто, которая была наряжена в нежно-голубое муслиновое платье, а на её шейке поблескивал серебряный кулон с небольшим зеленым камушком.       Алекто обиженно заскрипела зубами, когда Лиза пронеслась мимо неё. Она даже не извинилась. Элизабет Баркер быстро добралась до своих покоев, распахнула дверь так, что она о стену ударилась с глухим грохотом, затем, не запирая её, села на свою небольшую кровать у стены.