*****
Соло потрогал ссадину на лбу и поморщился: всё ещё припекало, синяки и ссадины на теле его волновали гораздо меньше, чем на лице. Он осторожно обработал царапины перекисью, выбросил салфетку в контейнер, опустил закатанные рукава рубашки и застегнул манжеты, но всё это он делал совершенно автоматически. Отсутствующий взгляд, насупленные брови и губы, сложившиеся в горьковатую усмешку, заставляли предположить, что ходом своих размышлений Наполеон доволен не был. Строго говоря, дело можно было считать оконченным. Смерть доктора Теллера всех, кроме, возможно, его дочери, оставила равнодушными. Если бы он выжил, то стал бы «чемоданом без ручки», к тому же со взрывчаткой: и держать можно лишь за семью замками и печатями, и отпустить на вольные хлеба нельзя. Воистину многие знания — многие печали… Наполеон тряхнул головой. Не о том он сейчас думал, совсем не о том. Он прошёл из ванной в комнату, взял в руки причину своего плохого настроения и покрутил в пальцах. Магнитная лента в круглом белом корпусе, которую Сандерс назвал диском. Цель всей миссии. Соло полагал, что, по справедливости, она принадлежала им обоим. Они её оба заслужили. Если бы не Илья, прикончивший Александра Винчигуэрра, тот или убил бы Наполеона, или тяжело ранил (всё-таки Соло предпочитал быть оптимистом). Если бы не Наполеон, вовремя заметивший на траве что-то белое, они бы диск потеряли, потому что Илья, ринувшись на помощь Габи, о нём совсем не подумал. Но с другой стороны, Соло как никогда ясно сознавал: с такой трактовкой точно не согласятся ни Эдриан Сандерс, ни чёртов Олег. Решения этой задачи Наполеон не мог найти, как ни бился, и даже пара глотков любимого скотча не прочистили ему мозги. Мучило его и ещё одно соображение, на сей раз более личного порядка. Он твёрдо решил не допустить, чтобы эта коробочка встала между ним и Ильёй. Не для того они спасали друг другу жизни, не для того прикрывали спины. Хотя и так скоро всему придёт конец. Курякина, конечно же, отзовут на новое задание, и Наполеон не хотел бы знать, где тому придётся рисковать жизнью на этот раз, а агента ЦРУ Соло ждёт… Внезапно он с такой силой жахнул стакан об пол, что во все стороны брызнули осколки гранёного хрусталя, и в комнате остро запахло виски. В том-то и дело, что Наполеон готовился распахнуть дверь, за которой ничего его не ждало, кроме тумана одиночества. Одиннадцать лет оно составляло ему компанию, отступая лишь перед азартом или похотью, глядело из зеркала по утрам, завязывало ему галстук. Вошло в плоть и кровь. Разумеется, это был его добровольный выбор, однако сейчас он чувствовал себя человеком, глотнувшим, наконец, кристально-свежей воды из чистого горного ключа. От холода этой воды сводило зубы, но лакать после неё тепловатую илистую болотную воду... представлялось Наполеону чем-то абсолютно неописуемым. Странно, но его молчаливый спутник с невозможными глазами вызывал в нём не только телесное притяжение. Без этого ненавязчивого и верного союзника, которого Соло за короткое время научился ценить, вся дальнейшая жизнь представлялась ему безрадостной и бесцельной. Как кладбище возможностей, которым никогда не сбыться. Прокручивать аферы? Заполучить ещё десяток-другой красоток в койку и улыбаться им — без души, без сердца, а теперь даже без интереса, потому что весь интерес сосредоточился на том человеке, который находился в этот момент на этаж ниже? Останется одно — работать и работать, стараясь не обращать внимания на снисходительность Сандерса, когда руки так и будут чесаться влепить ему горячую в переносицу и опять поднять чёрный флаг на реях. По телу Соло прошла ледяная судорога. Он невольно застонал, прислонился лбом к стене и изо всех сил сжал зубы, едва не лязгнув ими, как голодный волк. Ему нужен Илья Курякин, нужен прямо сейчас. Им дали один и тот же приказ, Наполеон убедился в этом в вертолёте – по взгляду напарника. Значит, вместе им и решать, что делать со всем этим дерьмом. На худой конец, он-то один козырь в рукаве всё же припрятал. Он позвонил администратору, попросил убрать осколки и, пока горничная старательно выметала их из всех углов, куда они разлетелись, в нетерпении мерил шагами ковёр. И как раз в эту минуту зазвонил телефон. — Соло? — раздался голос Сандерса. — Ты что-то не торопишься с отчётом. — Простите, сэр, я промывал раны. — Искренне надеюсь, что не душевные, — привычно саркастически заметил собеседник. — Я слышал, доктор Теллер умер? Интересно, кто ему уже рассказал с утра пораньше, и как много боссу известно. Если это Уэверли, то про белую коробочку он не знал. — Точно так. Бомбы уничтожены, если хотите знать. — Мне гораздо больше хотелось бы знать о судьбе диска, про что ты упорно молчишь. Это наводит меня на нехорошие мысли, например, на то, что пора накинуть ещё годика два за подделку документов на имя Аристида Мербау и хищение… напомни, Соло, сколько ты там увёл из банка «Кредит Нэсвидж»? У Наполеона заныли крепко сжатые челюсти, и, дабы не ляпнуть лишнего, он глубоко вздохнул. Да кончится ли это когда-нибудь? У него начало зарождаться подозрение, что нет. Сандерс накопал на него достаточно, чтобы держать на коротком поводке до конца жизни, его или Эдриана, значения не имело. — Я не молчу, вы просто меня опередили. Диск у меня, только он выглядит весьма плачевно. — А мы тут не королеву красоты выбираем. Так что с ним? — в тоне Сандерса прорезалось беспокойство. — Почему плачевно выглядит? — На него упал мотоцикл, сэр. — Какой ещё мотоцикл? Откуда упал? — Спасая меня и Габи, Курякин швырнул мотоцикл в Александра Винчигуэрра, — Наполеон испытывал какую-то извращённую радость, повествуя об этом. — У того за пазухой был тот самый диск. Когда этого молодчика ударило мотоциклом, корпус треснул и к тому же весь заляпан кровью. Как внутри, не знаю. — Ну, от Курякина можно было ожидать и не такого, — неожиданно заметил Сандерс. — Наверняка сам Винчигуэрра выглядит ещё хуже диска. — Угадали. Не знаю, как диск, но мерзавец мёртв окончательно и бесповоротно. — Ладно, попробуй оттереть кровь, а если не получится, спрячь диск хорошенько, наши спецы над ним потом поколдуют. Увидимся завтра, — и Сандерс отключился. Соло с отвращением бросил трубку на аппарат, словно это была жаба, но тут же снял её снова и вызвал 707 номер. — Угроза, как ты? — Сносно, — раздался в трубке знакомый баритон, и сердце Наполеона пропустило удар. — А ты? — Жить буду, долго или нет, никто при нашей работе предсказать не сможет. А Габи? — Ей бы отлежаться дня два. Еле глаза разлепила, сейчас в душ пошла, в себя приходить. — А тебе не надо? — С каких это пор, Ковбой, ты заботишься о моей гигиене? Соло заморгал. Он вроде бы о другом говорил… хотя… Илья, одетый лишь в капли воды на светлой коже… ловить губами эти капли, стекающие по плавным линиям мощного торса, скользить вместе с ними по выпуклым ягодицам и наверняка большому… Чёрт! — Постой-постой, — торопливо сказал он больше горячей картинке в своём воображении, нежели собеседнику. — Угроза, я говорил об отлежаться. Основательно так, с комфортом. Вот что для тебя комфорт? Курякин на другом конце провода притих, потом вздохнул: — Честно сказать, смутно представляю, что это такое. «Хочешь, покажу?» — чуть было не предложил Соло, но в последний момент передумал: — Когда Габи приведёт себя в порядок, поднимайтесь ко мне. Выпьем, отметим окончание дела. Неизвестно ведь, увидимся когда-нибудь или нет. — Да, неизвестно, — Курякин помолчал. — Я передам.*****
Габи вышла из душа в гораздо лучшем состоянии. Вечером её доставили в отель в сопровождении медсестры, изображавшей подругу, и та не ушла, пока не обработала все ссадины, не сделала пару инъекций и не убедилась, что измотанная и наглотавшаяся грязной речной воды Габи заснула. А сейчас она, одетая в короткий халатик и улыбающаяся, подошла к Илье, сосредоточенно раскладывавшему на письменном столе свои приспособления по несессерам и коробкам, и прижалась сзади, ласкающим движением ведя пальчиками по предплечью. Илья замер, медленно опустил несессер на стол и выпрямился. — Рад, что тебе уже лучше, — спокойно проговорил он, глядя ей в глаза и нарочито не обращая внимания на коснувшуюся руки ладонь. Габи недоумённо нахмурилась: ни во взгляде, ни в тоне не было ни мягкости, ни душевного тепла. — Да, лучше, спасибо тебе, Илья. Что делаешь? — и она повела пальцами выше, обрисовывая крепкие бицепсы. — Вещи собираю, — Илья аккуратным жестом снял со своего плеча тёплую руку и повернулся спиной. Габи вздрогнула. Теперь, когда все опасения остались далеко позади, ей очень хотелось довершить начатое — испытать, наконец, на себе силу этих стальных объятий, окунуться с головой в чувства, которым мешали ранее беспокойство за свою дальнейшую судьбу и вполне объяснимый страх. Она знала — за невозмутимым лицом, за обликом железного человека из Конторы кроются сострадание и верность, забота и поддержка и, может быть, даже ласка и любовь. Всё это она видела и ощущала вот только вчера, так отчего же… — Илья, — напрямик спросила она, предчувствуя нехорошее, — что случилось? — Когда? — не меняя тона, задал встречный вопрос русский и указал на низкий столик: — Когда ты вон там принимала решение, быть нам с Соло или не быть? И решила, что допустимо не быть? На Габи будто морозом дохнуло. Она и в самом деле тогда знала — это последний шанс рассказать, предупредить, и минуту колебалась. Он догадался, он обо всём догадался… — Илья, — начала она, пытаясь объяснить, оправдаться, — пожалуйста, пойми, у меня не было выбора. Курякин, наконец, повернулся к ней лицом, и она увидела застывшее на нём выражение. Ещё накануне Габи казалось, что он может растопить любое сердце, если посмотрит так тепло и открыто, как умеет, но сейчас взгляд льдисто-голубых глаз навевал мысли только о высоком небе над бескрайними просторами засыпанной снегом сибирской тайги. Равнодушно осмотрев её с ног до головы, будто видел впервые, Илья отошёл к окну, сложил руки на груди: — Выбор всегда есть, если есть доверие. Мы были на одной стороне. И стремительно развернулся, уперев взгляд прищуренных глаз, словно двустволку, прямо в Габи, и она поразилась тому, как тяжело, словно под горой булыжников, вздымается широкая грудь. — Ты знала о том, что на Соло был жучок? О себе я не спрашиваю, заметь, тут и так всё ясно. Так знала или нет? Она растерянно вцепилась в край халата, комкая ткань разом вспотевшими пальцами. Вчера о Наполеоне ни она, ни Уэверли даже не подумали, а ведь он отправился в самое логово, и если бы на нём не было маячка… Господи… Габи опустилась на банкетку, бессознательным жестом переплела пальцы и опустила на них запылавший лоб. И, несмотря на это, они горы ради неё сворачивали. Она с трудом сглотнула. Можно, разумеется, сказать, что знала, в конце концов, Илья ночью, когда пришла Виктория, сам ей об этом говорил… Однако она отчётливо сознавала, каким будет следующий вопрос, поэтому глухо произнесла лишь одно слово: — Нет. — Именно, — Илья обратил нечитаемый взгляд на город. — Та одежда и обувь, в которой он вернулся, были насквозь мокрыми так же, как и мои, чтобы можно было их опять надеть. Кроме того, я точно знаю, что ничего не говорил тебе о том, сколько маячков и куда поставил. Габи поняла, что всё рушится. Она должна была знать. — Но не слишком уж переживай, — продолжал Курякин так, словно анализировал прелюбопытнейший шахматный этюд. — С точки зрения профессионала тебя не в чем упрекнуть. От этого непривычно безразличного тона Габи захотелось забиться в угол. Ею овладело необъяснимое чувство: вроде бы она получила все, к чему стремилась — свободу от «железного занавеса» и гарантированное благополучие, а ощущение складывалось такое, будто самое главное она при этом потеряла, и потеряла безвозвратно. Габи молча ушла в спальню, переоделась, уложила вещи, захлопнула и застегнула чемодан. Может быть, всё-таки Илья просто обижен? Может, это пройдёт и можно что-то исправить? Зазвонил телефон. Она сняла трубку, сказала несколько слов и вышла с чемоданом в гостиную. — Собрался? Коридорный уже поднимается. — Да, пора по домам. А ты куда? — Я не вернусь в Восточную Германию. Илья кинул на неё ироничный взгляд и окончательно подвёл черту: — Да, для британской шпионки это была бы не лучшая идея. Габи закусила губу. Наверное, он прав, надо было сказать ему всё, как есть, это ничему не повредило бы. Ну почему она не доверилась Илье, ведь уже тогда она всё про него понимала! — Прости. Я хотела тебе сказать, но… Илья покачал головой, пресекая неловкий лепет: — Неважно. На твоём месте я поступил бы так же. «С точки зрения профессионала…» Лучше бы он на неё накричал, чем услышать такое, но, видимо, в его глазах даже крика она не стоила. Не стоила того, чтобы тратить на неё какие-то чувства. — Кстати, — вдруг вспомнил Илья, — Ковбой пригласил к нему выпить, если ты не прочь. Габи чувствовала, что не сможет находиться с ними как ни в чём ни бывало, у неё не хватит духу. Ей нужна хоть небольшая пауза. — Мне к Уэверли надо, — поспешно проговорила она, отворачиваясь, чтобы скрыть навернувшиеся слезы. Она сжала руку в кулак и почувствовала что-то мешающее. Кольцо-передатчик. Она так к нему привыкла, что машинально надела при выходе из ванной. Кольцо для невесты. Оно могло бы по праву принадлежать той Габи, которой доверяли. Ей оно теперь не принадлежит. Она протянула кольцо Курякину. Увидев её глаза, Илья опомнился, и у него дрогнуло сердце. Пожалуй, он был чересчур жесток, тыча её носом, как котёнка, и заодно вымещая на ней собственное разочарование и досаду за манипуляции. Габи выглядела так, будто её крепко подкосили его слова; дерзкая девчонка из автомастерской растеряла весь свой привычный задор. И хотя за последние сутки он узнал о себе много неожиданного, обижать Габи напоследок ему совсем не хотелось. В конце концов, что бы там за мотивы ни двигали девушкой, для него это была первая за долгие годы влюблённость. Узнает ли он по поцелую, какова она была бы на вкус? Сладостная и пьянящая? Лёгкая и безмятежная? С оттенком горечи или, возможно, отчаяния? Нет, не суждено… Потому что раздался звонок генерала, и мир Ильи Курякина заволокло чудовищным смрадом. Предал. Не сказал. Илья прилагал титанические усилия, но чёрный туман клубился всё гуще. Всё громче кто-то бил в бронзовый колокол, отключая сознание, зрение и слух. Последним, что слышал Илья, были слова Олега: — Ты понял? Действуй! От накатывавшего ужаса хотелось кричать. Семь лет, почти семь лет прошло с момента смерти матери, когда последний раз случалось подобное. Илья научился справляться, он и теперь сумеет… Пре-дал. Не-ска-зал. Колокол, оглушая, гудел всё настырнее. Не сумеет. Пре-дал. Не-ска-зал. Нет ни опоры, ни спасения. А он-то думал, что обрёл друга. Подозревал — даже больше, чем друга. Пре-дал. Не-ска-зал. Он-то, наивный, решил, что теперь не один. Обман, всё обман. Пре-дал. Не-ска-зал. Илья не слышал ничего, кроме этого колокола. Не ощущал ничего, кроме сдавившей грудь боли. Ни одна миссия, ни одно задание, ни один тест на выживание не обходились ему столь дорого, какие бы раны и шрамы после них ни оставались. В эту минуту его душа корчилась в таких муках, по сравнению с которыми ссадины на кулаках меньше, чем ничто. Очнулся Илья посреди разгромленного номера и с пистолетом в руке. Он знал, что должен закончить дело, даже если бы генерал Дронов ничего ему не приказывал. Речь шла не о его карьере и жизни — речь шла о стране, о родине, которой Илья служил верой и правдой. Но сможет ли он выстрелить? Даже не убить, этого и не требуется, но хотя бы просто поднять оружие на того, кто вытащил его из гавани. С кем работалось теперь так легко, кто, казалось, понимал его с полуслова. От одного взгляда на которого становилось теплее на сердце и почему-то тяжелело в паху. Найдёт ли в себе силы? Илья постучал в номер 807, зная, что ему надо сделать. Но так и не ответив на вопрос — а сможет ли. Ровно тем же вопросом терзался и Наполеон, потому что моментально увидел: с Ильёй что-то произошло, что-то в нём резко изменилось с тех пор, как они беседовали по телефону минут двадцать назад. Он не так смотрел и не так говорил, и даже молчал не так. Сейчас Наполеон мог легко угадывать эмоции человека, воспринимавшегося им — когда? всего три дня назад, в самом деле! — андроидом. И нутром почувствовал, что лёд под ним вдруг стал очень тонок, кстати вспомнив о странных звуках и каком-то грохоте, слышавшемся сверху минут десять назад. Мелькнула мысль спросить прямо, что случилось, но Соло мудро от этого воздержался. Иногда прямым вопросом можно спровоцировать прямой удар в челюсть или ещё что похлеще… — Проходи, — он отвернулся, стараясь вести себя как можно естественнее и не подать вида, что заметил состояние Ильи. В конце концов, им обоим вчера пришлось несладко. — Я как раз заканчивал. Налей нам чего-нибудь покрепче, думаю, мы это заслужили. Он говорил и говорил какие-то ничего не значащие слова, а внутри поднимался злой задор, и нервы связывались в узел бикфордовыми шнурами. Наполеон готов был об заклад биться, что это дело рук проверявшего крепость цепей Сандерса, и во что бы то ни стало хотел удержать Илью, наверняка не догадывавшегося, кто слил его начальству информацию о диске, от неоправданно жёстких поступков. И совершенно точно засёк момент, когда Курякин увидел белую коробочку — по его изменившимся глазам. Наполеон стоял, повернувшись к противнику-напарнику спиной, и думал о том, что они похожи сейчас на дуэлянтов со Среднего Запада, ожидавших только сигнала. Один на один. «Пришло время нестандартных ходов», — вдруг сказал он себе, и его настигло пьянящее ощущение куража, когда на карту ставится всё. Мелькнула мысль — если Илья сможет нажать на курок, мне всё равно, что меня ожидает, могила, тюрьма или каторга у Сандерса, и станет безразлична судьба мира, кто бы там ни победил в Холодной войне. Если не сможет, то тем более, потому что такой, как Илья Курякин, достоин того, чтобы ради него рискнуть сломать себе шею. Ведь он знал, что диск у меня, и мог выстрелить с порога, используя эффект неожиданности, но не сделал этого. Наполеон опустил обратно в чемодан вынутый было из кобуры пистолет и взялся за козырную карту. В любом случае он сам стрелять не будет. Только не это. — Чуть не забыл, — проговорил он и обернулся: — У меня для тебя кое-что есть. И кинул ему часы отца. Соло был с лихвой вознаграждён ошеломлённым взглядом Ильи и тем, что в его вынутой из-за пазухи руке оружия не было. Он, возможно, тоже стрелять не собирался, потому что при его-то реакции летящие часы были бы разбиты пулей вдребезги. Илья осмотрел их со всех сторон, словно не веря собственным глазам, а потом трясущимися пальцами застегнул ремешок на запястье и поднял взгляд на напарника. По залёгшей между бровями горькой складке, подрагивавшим губам, которые Соло сейчас зацеловал бы, если бы Илья это позволил, и больше всего по глазам Наполеон прочёл всё, что пережил и перечувствовал тот, кто стал ему дорог так, как одиннадцать лет никто дорог не был. — Ты знаешь мой приказ? Наполеон о нём с самого начала догадывался. — Такой же, как и мой. Убей, если надо, но добудь… — он сдёрнул с кушетки жилет, — это. Но теперь Соло не намеревался идти на поводу ни у Эдриана Сандерса, ни у кого-либо ещё. Схватив невзрачную коробочку, ради обладания которой сошлись в смертельной схватке разведки двух могущественных стран, он в несколько шагов преодолел разделявшее их с Ильёй пространство и остановился только на расстоянии вытянутой руки от напарника, не спускавшего с него взгляда, в котором тревожное надломленное выражение постепенно сменялось удивлением. Соло взялся левой рукой за кисть не сопротивлявшегося Ильи, перевернул её ладонью кверху, и тот окаменел, поняв, что ему вложили в руку. — У тебя будут крупные неприятности, — голосом, просевшим чуть ли не на октаву, проговорил он. — Далеко не столь крупные, как у тебя, Угроза, — тихо ответил Соло, накрывая коробочку второй ладонью. — В Сибири даже для человека твоего роста снег слишком глубок, — и крепко, до боли, стиснул пальцами запястье. Илья еле заметно покачал склонённой головой, слегка кашлянул, пытаясь справиться с собой. Наполеон чувствовал кончиками пальцев частую пульсацию, как будто большое и сильное сердце стремилось достучаться до него. — Нет, Ковбой, — низкий шёпот эхом прозвучал в ушах и нектаром разлился по телу Наполеона, — не возьму. Не у тебя. Текли и текли секунды, а мужчины так и стояли со сцепленными руками, не отводя друг от друга глаз, а на взволнованных лицах понемногу проступало одно и то же выражение, и одинаковые чувства заставили глухо и в унисон забиться уже два сердца. — И что же нам делать? — спросил Соло, переводя повлажневший взгляд на рот, которым мечтал завладеть хоть ненадолго. — Как поделить то, что разделить невозможно? — Помнится мне, — задумчиво ответил Илья, и губы его, искусанные и покрытые мелкими трещинками, впервые изогнула лукавая улыбка, от одного вида которой Наполеон чуть не стиснул напарника в объятиях, — на суде царя Соломона в подобной ситуации предложили один интересный вариант. Может, он и нам с тобой подойдёт. И обманчиво лёгким движением сжал белый корпус. Пластик громко хрупнул, и от этого резкого звука Соло вздрогнул. Будто запоздало прогремел выстрел из пистолета, поставивший, наконец, жирную точку. По бикфордовым шнурам нервов побежал огонь, и Наполеон несмело — сам себе удивился — скользнул обеими руками вверх по предплечьям Ильи, задержался на плечах и притянул к себе. Он обнимал легко и по-дружески, стараясь не поддаться этому сыпавшему искрами огню и не сжать крепко, не впиться поцелуем в губы, не содрать этот чертовски мешающий свитер с высоким горлом, и в ответ ощутил, как тяжёлая рука почти невесомым поглаживающим движением легла на спину, а затем что-то тёплое коснулось затылка. Наполеон с трудом проглотил стоявший в горле комок, на миг прикрыл глаза и подумал, что подобному мгновению редчайшего единения можно было бы длиться вечно, и даже пожелал бы этого, если бы не знал — страшнее всего обрывается то, что кажется вечным. Он в буквальном смысле держал в руках шанс, который, возможно, больше никогда ему не выпадет. Рядом с ним был мужчина, к которому тянуло так, что слабели колени и немел язык, тянуло каждой мыслью, каждой клеточкой, а он скован по рукам и ногам! Даже малюсенького шага сделать не мог, чтобы хотя бы выяснить — как Илья отнесётся к подобному? Если он сам осознал и принял своё желание, ставшее сейчас как никогда острым и неотступным, то это ещё не значит, что для русского всё оказалось бы таким же простым. Наполеон отстранился, мимоходом заметив взмах ресниц, охраняющих погибельную синеву, и на секунду сердце, которое вынуждали смириться и забыть, трепыхнулось. Ну что с того, что они больше никогда не увидятся?! Не лучше ли разорвать эти цепи, поддаться велению души и зову тела, чем потом без толку сожалеть о неслучившемся? Но всё-таки он разомкнул полуобъятия и, наверное, это был самый альтруистичный поступок Наполеона Соло за всю его жизнь: впервые он отказывался от желаемого потому, что боялся не за себя. Вытащив магнитную ленту из сломанного корпуса, он спросил Илью: — Зажигалка есть? Тот молча подал ему массивную металлическую зажигалку с причудливой гравировкой — пятилепестковой гвоздикой с маленьким рубином в центре. Они пили виски на балконе номера, рядом на столе догорали остатки разломанного диска — а с ним и планы обоих государств на мировое господство, — но Наполеон жаждал лишь одного. Будь у них время, хотя бы день… — Ты никогда не хотел стать свободным, Угроза? — внезапно выпалил он. Илья поставил стакан на столешницу, взял с неё свою зажигалку и, вынув из внутреннего кармана куртки плоский металлический портсигар, не торопясь, закурил. По воздуху поплыл аромат табака, напоминавший трубочный, Соло невольно втянул в себя воздух, волнуясь, а Илья всё молчал, смотря куда-то вдаль, на розовато-терракотовое море римских крыш, нежащихся под яркими лучами итальянского солнца, пока не затушил окурок в пепельнице. — И ты, Ковбой, уважал бы меня после этого? — донёсся голос смертельно уставшего человека. Соло помотал головой и хлопнул ладонью по перилам балкона. Упрямый, надёжный, верный Илья Курякин. Просто до ужаса невыносимый Илья Курякин, и такой до ужаса желанный. Он плеснул ещё чуть-чуть топлива в костёр. Гори-гори ясно, чтобы не погасло, как сказали бы, наверное, русские. — Работать с тобой пытка. — А из тебя шпион никакой, — прежним тоном парировал Курякин, но Соло готов был поклясться, что на секунду в глазах за стёклами пижонских солнцезащитных очков что-то блеснуло.