*****
Александр Уэверли, на взгляд Ильи, обладал склонностью к позёрству и весьма напоминал этим Ковбоя. Кроме того, по взгляду, брошенному британцем на маленький костерок, Илья понял: тот, безусловно, догадался о том, что именно тут сожгли. Однако британские разведслужбы в совершенстве овладели навыком игнорировать слона в комнате, если это им было на руку. Потеснённые на мировой политической арене двумя монстрами — США и СССР — они извлекали для себя пользу из вечного противостояния спецслужб обеих стран, мастерски лавируя меж ними. Достаточная причина, чтобы Уэверли не сильно переживал из-за утери диска с технологией доктора Теллера. Британию вполне устроит складывающийся ядерный паритет. — Неплохо придумано, — вскользь заметил Уэверли, словно окончательно шлёпнув на дело штамп «В архив». — Я вот что хотел сказать. Тут возникли новые неприятности. Ну, я поговорил с вашим начальством, и раз уж вы стали хорошими друзьями… — Уэверли снова скосил глаза на огонёк, — они согласились, чтобы вы снова поработали вместе. Наполеон, до этого момента, видимо, пытавшийся разглядеть вдали собор Святого Петра, обернулся, и Илья встретил взгляд распахнувшихся в шоке серо-синих глаз. В отличие от него, Габи удивлённой никак не выглядела, зато явно испытывала неловкость. — Отбываем через час. Выпустив эту парфянскую стрелу, Уэверли удалился с гордо поднятой головой. На террасе воцарилась такая тишина, что стало слышно негодующее чириканье воробьёв, дравшихся на соседнем балконе из-за хлебных крошек. Все трое агентов пытались, каждый по-своему, освоиться в новой реальности. Габи решительно шагнула к столу с явным намерением тяпнуть вискаря. Наполеон вздохнул то ли облегчённо, то ли обречённо, окинул Илью с ног до головы странным взглядом и отставил недопитый стакан... Чувства самого Ильи классификации не поддавались. Работать и дальше с таким любителем, как Габи, да ещё учитывая оставшуюся между ними недосказанность, будет непросто. Что же касается Наполеона, то с ним неясного и тревожащего было ещё больше, хотя теперь говорить о нём как о любителе язык не повернулся бы. Сдаваясь, Илья одним глотком допил виски. Напарник в это время опять устремил взор в неведомые римские дали, но Илья не мог отделаться от впечатления, что, даже отвернувшись, ощущает его всем собой. Притяжение и раздражение, уважение и непонимание, доверие и сомнение, пульсация горячей крови и холодноватая отстранённость… не слишком ли много означает для него один человек? Агент, который играет не по правилам, потому что устанавливает свои. Мужчина, от взгляда которого пол в комнате вставал на дыбы, а стены начинали шататься — или Илье это просто чудилось. Полчаса назад он решил дать Наполеону Соло фору потому, что тот не выстрелил в него в Берлине, но, уничтожив ленту, знал, что по возвращению на родину не ждут его ни аплодисменты, ни красная ковровая дорожка. Генерал Дронов простофилей не был и спокойно отдал бы Курякина под трибунал. Это было одно из правил, прекрасно известных Илье: дружба дружбой, а служба службой. Тем не менее он не мог забрать диск себе, как не мог бы взлететь без крыльев или стать невозвращенцем. Смириться с худшим нелегко, и всё-таки Илья смирился. Но когда он это сделал, рука британского Адмиралтейства развернула поезд, на всех парах нёсший судьбу Ильи Курякина к пропасти, на сто восемьдесят градусов. Он до сих пор не мог в это поверить. Первой пришла в себя Габи, что было не удивительно, поскольку она-то новости, как пить дать, узнала чуть раньше. — Не знаю, как вам, ребята, — раздался звонкий голос, в котором снова слышалась граничившая с воинственностью дерзость, — а мне надо выпить. Кто-нибудь составит мне компанию или я опять с этим кем-нибудь подерусь? Илья развернулся, с облегчением принимая из рук девушки стакан. — Места для драки здесь гораздо меньше, чем в номере, — улыбаясь, ответил он и добавил про себя: «Тем более что там уже всё разгромлено». — Так что я составлю. — И я, — поддержал Наполеон, забирая со стола свой стакан, и лучи поднявшегося солнца легли на его выразительное лицо, бросив глубокую тень в глазницы и подчеркнув впадинку под нижней губой, — только объясните мне, драться зачем? — Да был у нас с Габи такой метод снять стресс, — небрежно пояснил Илья и заметил, как при этих словах в устремлённых на него глазах что-то сверкнуло, как, бывает, сверкает первая далёкая зарница на фоне предгрозового неба. «Я знаю способ поинтереснее», — будто шепнули ему на ухо. Илья чуть стакан из рук не выронил. — К слову, о драках, — ничего не заметившая Габи с нескрываемым наслаждением сделала глоток. — Раз нам придётся работать вместе, и, возможно, продолжительное время, думаю, имеет смысл кое о чём договориться. — О чём же? — невозмутимо спросил Соло, точно не он секунду назад смотрел на губы Ильи так, будто хотел слизать оставленную на них тонкую плёнку виски. — Да хотя бы о том, чтобы освободить меня от роли мамочки при двух великовозрастных балбесах, не способных разобраться в своих отношениях! — в сердцах рубанула Теллер, даже не догадываясь о том, какую бурю поднимает в душе Ильи. — Если вы будете затевать это ваше «я лучший! — нет, я!» по поводу и без повода, я не выдержу. — Обещаю, мы прислушаемся к этому в высшей степени разумному совету и обязательно разберёмся в своих… отношениях, — последнее слово Соло проговорил мягко-мягко, продолжая взирать на напарника как кот при виде полной миски сливок. На этот взгляд нервы Ильи отозвались зазвеневшей сталью. Как если бы кто-то касался их, словно настраивал под себя гитару, готовясь сыграть новую незнакомую мелодию. Наполеон отвёл прояснившиеся глаза от лица Ильи. — И начнём, пожалуй, прямо сейчас. Габи, ты не оставишь нас ненадолго, мы поговорим тут по-мужски? — она кивнула, допивая. — Встретимся внизу через пятьдесят минут. — Не громите номер и успейте собраться! — добавила Габи. — К вашему сведению, Уэверли ценит пунктуальность. — Тогда ему не к нам, — ехидно заметил Соло, — лично я почти всегда укладываюсь наспех. Но самолёт ещё ни разу без меня не улетал! — Смотри, чтобы рейс на Стамбул не стал первым, Ковбой, — пошутил Илья, пытавшийся стряхнуть морок. Что-то нахлынуло на него, и страшное, и радостное, и сладковато-терпкое, как густое, тёмное вино. Габи вышла с террасы, и когда стук её каблучков оборвался стуком хлопнувшей двери, стоявший неподвижно Соло отмер. — Какое, однако, напряжённое утро, Угроза, — лениво процедил он, расстёгивая манжеты рукавов рубашки, — я даже взмок. А ты? Илья помедлил, не улавливая пока, к чему клонил Наполеон, и, наконец, выдавил из себя: — Да, напряжённое. — Ты уже собрался или ещё какие дела остались? — Собрался, только… небольшой беспорядок в номере оставил. Наполеон склонил голову набок и забавно вздёрнул бровь. — Хм, беспорядок, говоришь. Тогда нет смысла коротать оставшийся час посреди него. У меня тут тишь да благодать. И солнце начинает припекать, — он на мгновение обратил взор к огненному диску и, когда перевёл глаза обратно на Илью, тому показалось, что грудь его обжёг оторвавшийся от светила огненный протуберанец. — Предлагаю с комфортом расположиться внутри и попытаться, как советовала наша дама треф, прояснить отношения. Как тебе такой план? Илья много чего мог бы сказать по поводу подобного плана, но язык будто к гортани присох. Соло выражался очень двусмысленно, и Илья боялся и понять его правильно, и не понять совсем. Поэтому он неосознанно сглотнул и просто кивнул. В комнате, по контрасту с залитой солнцем террасой, царил полумрак. Илья молча наблюдал, как Наполеон наполнил стакан содовой из сифона и, развернувшись на каблуках, подходил к нему всё ближе и ближе. Пока не оказался так близко, что Илья впервые заметил: у его синих глаз была небольшая особенность — пятнышко тёпло-шоколадного цвета на радужке левого глаза. Похожее на метку, оставленную поцелуем того протуберанца. Рука с посверкивавшим в такт движениям перстнем на левом мизинце пробежалась по пуговичкам жилета, и двуликий Янус подмигнул с перстня Илье, задержавшись на самой нижней. — Хочешь? — тихо вымолвил американец. Глаза его будто льнули к лицу Ильи; казалось, что этот взгляд медленно и сладко легкими тёплыми касаниями гладит его лоб, брови, спускаясь по щеке к уголкам рта. Пальцы Ильи в ответ задрожали от порыва немыслимой силы – обвести контур изогнутых луком губ, ощутить их упругость и мягкость. После паузы Наполеон поднял стакан: — Пить я имею в виду. Пить — хочешь? Илья, которого всё больше и больше терзала жажда, не имевшая никакого отношения к этой, уже переставал понимать, на каком свете находится, не мог отодвинуться, не мог даже руки поднять. Он мог только падать всё глубже и глубже в эту синюю пропасть, увлекаемый страстным желанием, которое, в конце концов, был вынужден признать. Соло удовлетворённо улыбнулся, поднося стакан к губам. Он отступил к кушетке и опустился на неё, не спеша облизнул губы, откинулся широкими плечами на спинку, свесив руку с подлокотника и опёршись ногой на низенькую скамеечку. Глаза, пожиравшие Илью, в полумраке влажно заблестели, в паху отчётливо обозначилась выпуклость, и сомнений больше не осталось. «Хочу лечь под тебя». Сказано было без слов, но абсолютно ясно. Илья не мог бы сказать точно, в какой именно момент вполне понятное желание защитить напарника переросло в стремление обладать им. Может быть, когда вынужденно прижался вплотную, чтобы не свалиться со скутера, и поймал себя на мысли, что хотел бы своим дыханием отогреть замёрзшие на ветру руки Наполеона. Может быть, когда безумствовал, слыша, как Соло наверху занимается любовью с Викторией, и на миг пожелал занять её место, чтобы самому ловить эти вздохи удовольствия. А может быть, лишь полчаса назад, когда ответил на то лёгкое полуобъятие и ощутил, как нежна горячая кожа крепкой шеи, как шелковисты завитки тёмных волос. Илья прикрыл глаза, всей своей отчаянно изголодавшейся по теплу душой мечтая притиснуть к себе, никогда и никуда не отпускать этот живой трепетный огонь. Но признать это не значило принять. Или значило? Пока он так стоял в нерешительности, глаза Наполеона, очевидно, уже всё для себя решившего, зло сверкнули. Он приподнялся на локтях и дерзко бросил: — Что, Красная Угроза, струсил?! Илью будто с разворота ударили по щеке. Голова его отдёрнулась, и в один шаг он подлетел к кушетке, намотал на кисть шёлковый синий галстук и рванул его на себя. Соло не сопротивлялся. Подавшись к нему всем телом ещё больше, откинул голову, подставляя беззащитное горло, а в глазах за полуопущенными веками всё ярче, всё призывнее горело желание. И — вызов. — Не смей называть меня трусом, Ковбой, — прошипел Илья. Упираясь рукой в спинку, а коленом — в край кушетки рядом с коленом Наполеона, он навис над ним так, что их жаркое дыхание смешалось и опалило щёки и губы обоих. — Или я… — Или ты — что? — хриплым шёпотом подхватил Соло. — Как там у вас в России на волков охотятся? Помнится, всего-то и надо за флажки волка загнать, и дело в шляпе. А ты боишься собственных красных флажков, неизвестно за каким чёртом поставленных, да, Угроза?! Кто же ты, если не трус! И словно вибрирующие струны, натянутые до предела, лопнули, оставив в воздухе лишь нестройный аккорд. В следующую секунду Наполеона вздёрнули ещё выше, его губы накрыл чужой рот, впился поцелуем так, что искры из глаз посыпались, и прежде, чем он успел осознать хоть что-то, последняя пуговица, жалобно треснув, отлетела с жилетки куда-то на пол. — Грёбаный Боже! — задохнулся он. Неумолимые руки сдирали с него рубашку, жадно оглаживая плечи, и Соло, опомнившись, с восторгом присоединился к этой вакханалии. Он вытряхнул Илью из куртки, лихорадочно нащупал застёжку наплечной кобуры и, стаскивая тонкую водолазку, наконец-то обрёл долгожданную возможность ощутить под ладонями желанное тело. Чёрт, хотелось всего и немедленно, и он притянул к себе идеальные даже на ощупь ягодицы, вжимаясь в охотно подавшиеся навстречу крепкие бёдра. С ликованием чувствовал, как набирает силу прижавшаяся к паху твёрдость, как охватывает Илью неукротимая дрожь… Горячие волны частого пульса на бледной шее под губами Наполеона, потемневшие глаза, превратившиеся в бездонные колодцы, рождающийся где-то в горле и пойманный на выдохе полустон-полурык… О, Наполеон прекрасно знал, какое своенравие опять пытается покорить, какая сила гнева или страсти может на него обрушиться! Но, кажется, понимание того, что перед ним настоящий вулкан, навсегда осталось для Наполеона вызовом, от которого кровь вскипала в жилах. «Давай же, отпускай себя на волю! Со мной можно…» — безмолвно молил он. То, что происходило, было немыслимо, идеально и воистину божественно… А Илья в минуту просветления ещё успел подумать: ну вот, поцелуй и случился, не с Габи, правда, да и не с женщиной вообще, но губы остались на месте, и отвращения никакого нет, совсем наоборот… затем и вовсе думать перестал. Чужие пальцы чуть надавили, обводя контуры члена прямо поверх ткани брюк, словно восхищаясь длиной и толщиной, и нахлынула адская смесь чувств. Прикосновение было упоительным, а спустя мгновение стало до жути необходимым. Илья вдруг осознал, что сам подаётся навстречу этим пальцам, этой горячей ладони, и отклик последовал незамедлительно: Соло окончательно забрал дело — а потом и каменный член Ильи — в свои руки. Он умело вёл в этом танце губ, рук и тел, а Илья пылко отвечал, осыпая градом поцелуев, кусая, стискивая до боли, и оба никак не могли уговорить себя не гнать лошадей во весь опор. Наполеон с размаха впечатал Илью в стену, крепко приложив затылком, но Илья даже внимания на боль не обратил, потому что Соло дёрнул пряжку его ремня и уже стягивал вниз чертовски мешавшие обоим брюки и бельё, ни на секунду не прекращая впиваться до дрожи и тут же нежно зацеловывать расцветающие на светлой коже метки. Наполеон совсем ошалел от вседозволенности и уступчивости Ильи, спускался всё ниже, ниже и уже собственнически оглаживал влажный от предэякулята член… И как ребёнок, получивший подарок на Рождество, приходил в восторг от того, насколько точным относительно размера и красоты оказалось его неуёмное воображение! Зажмуривший глаза Илья захлебнулся своим же воплем: Соло прижал его запястья к бёдрам, как в наручники заковав, его жаркий рот накинулся на изнемогавший от возбуждения пах… Кто кого толкнул к широкой кровати, ни тот, ни другой впоследствии вспомнить не смогли. Голодное нетерпеливое пламя продолжало пожирать обоих, плавя в одном тигле страсти, и любовники оставляли по пути сброшенные ботинки, брюки и носки, цепляясь друг за друга, как за единственную опору в хмельном, качавшемся мире. А потом окончательно лишившийся рассудка Илья стальной хваткой прижал руки Наполеона к матрасу и с успехом продемонстрировал, каким он может быть памятливым и прилежным учеником. Наконец он мог не сдерживать свою силу, не осторожничать, не бояться в буквальном смысле сломать кого-то! Его атака увенчалась успехом совершенно оглушительным: просто чудо, что служба безопасности «Плазы» не стала стучать в дверь или не додумалась вызвать полицию! Ведь Наполеон, в отличие от Ильи, свои стоны экстаза глушить не считал нужным…*****
Взмокшие, липкие, растрёпанные, раскрасневшиеся, но до кончиков ногтей довольные агенты развалились поперёк кровати, приходя в себя и пытаясь хотя бы зрение сфокусировать. Светловолосая голова Ильи покоилась на вздымавшейся груди Наполеона, чья рука с перстнем обнимала его широкую спину, что-то чертя пальцем на розово-персиковой коже и порой бездумно обводя старый шрам от пулевой раны под лопаткой. Илья слышал и чувствовал щекой, как часто-часто стучит чужое сердце, постепенно успокаиваясь, и тайком улыбался. Наполеон хотел — как он сказал? прояснить отношения? — вот и стало всё яснее некуда. — Вау, Илья! — раздался нетвёрдый сытый голос. Левая рука Соло скользнула на затылок любовника, ласково ероша и поглаживая влажные пряди. — Ты… я даже не знаю, как и сказать-то… Я, конечно, уже догадывался, что ты не так прост, но чтоб настолько… У меня слов нет. — А что есть? — не поднимая головы, меланхолично спросил жмурившийся от наслаждения Илья. — Предложение, — выдохнул американец. Он предпринял попытку приподняться и упал обратно, сражённый весом уютно устроившегося на нём Ильи, не желавшего отпускать свою добычу. — Больше никаких невест. Пусть Уэверли придумывает для тебя другую легенду. Лишь владевшая им истома помешала Илье рассмеяться в голос. Кажется, на него заявили эксклюзивное право обладания, проще говоря, его ревновали. На будущее. — Я рассмотрю твоё предложение, Ковбой. — Рассмотрю?! — с негодованием фыркнул немного отдышавшийся Наполеон. — Рассмотрю! Ха! Ты ещё скажи, что тебе не понравилось! Илья, наконец, нашёл силы поднять голову. С минуту вглядывался в лицо, на котором блуждала довольная улыбка, а затем внезапно привстал на колени и потянул протестующе застонавшего Соло к себе. — Неужто не видно, что я ещё не вернулся из страны грёз? — отбивался, смеясь, американец, но Илья сполз с кровати и легко вздёрнул его на ноги, а потом поставил перед висевшим над туалетным столиком зеркалом в позолоченной раме. — Что ты от меня хочешь на этот раз, Красная Угроза? — Хочу, чтоб ты взглянул туда, — произнес мягкий баритон над ухом, — и сказал мне, что там видишь. Соло перевёл взгляд на зеркало — и моментально закрыл глаза, но представшая картина уже врезалась в память. Поясной портрет в раме: они оба, с румянцем во всю щёку, разукрашенные ещё не сошедшими и совсем свежими синяками и вдобавок пламенеющими засосами. Впереди Наполеон, откинувшийся на мощную грудь и прислонившийся головой к виску Ильи, его оливково-загорелое тело красиво выделялось на фоне словно светящейся в полумраке светло-золотистой кожи напарника. Рука с длинными изящными пальцами, только десять минут назад игравшими на теле Соло, как на арфе, обнимала его за талию, а глаза — и серо-синие, и небесно-голубые — сияли так, что, вот ей-Богу, если бы Соло не зажмурился, то точно бы ослеп. Соло замотал головой и промычал что-то нечленораздельное, чувствуя во всём теле свободу и лёгкость, словно от игравшего пузырьками шампанского. И ни единого следа узлов и цепей. И никакого одиночества на душе. — Себя-то видишь, Ковбой? Так что меня тоже не надо недооценивать, — назидательно продолжал низкий голос с эротичной хрипотцой, и кончики тёплых пальцев слегка нажали на скулу. Соло внял этому молчаливому призыву и чуть повернул голову, встречая зацелованными губами припухшие губы, утопая взглядом в небесной сини. — И могу я тебе напомнить, что через пятнадцать минут нас будут ждать внизу с вещами? Лично мне до того надо успеть в душ! — Тебя донести туда на ручках? — саркастически поднял брови Соло. — Да ты сейчас и котёнка не донесёшь, — ухмыльнулся Илья, роняя напарника обратно на широкую кровать со смятым покрывалом. — Можешь полежать ещё немного. Но из пятнадцати минут одна уже истекла! — А я думал, как раз хватит времени на то, чтобы ты научил меня замечательному приёму «поцелуй в ушко», — мечтательно — и немного язвительно — заметил Соло. — Да хоть сейчас! — не менее язвительно парировал Илья. Он склонился к напарнику и не торопясь провёл кончиком языка по его ушной раковине, потихоньку спускаясь вниз, к шее и выемке над ключицей, отчего тот немедленно встрепенулся и рванул не удержавшего равновесие Илью на себя. — Ещё скажи, что не понравилось! Илья подхватил с пола свою одежду и скрылся в ванной, а Соло закинул руки за голову и задумчиво уставился на потолок. Кто бы ни устроил их дальнейшую совместную работу «на дядю», он заслужил вечную благодарность Наполеона Соло. Теперь он точно знал — если они с Ильей пожелают, то вместе смогут стать тем, чем не могли бы стать порознь. Чем-то новым, цельным и прекрасным. Это будет посложнее, чем когда-то с Минорой, вдруг подумал он, но к трудностям ему было не привыкать. Наполеон уже усвоил: ему не надо лёгкого счастья — ему надо его собственное. Пусть оно придёт к нему медленно, но верно.