Франция, Париж.
Июнь 1964 года.
Была суббота, и на Венсенском ипподроме публики хватало — не то что яблоку, виноградине упасть было некуда. Наполеон Соло и Илья Курякин пробивались сквозь толпу к трибуне Д сектора 4, то и дело извиняясь и расталкивая возбуждённый народ, потрясавший программками и на всех языках выкрикивавший ставки букмекерам «у бортика».
— Чёрт бы тебя побрал, Ковбой! — ворчал Илья. — У тебя прямо нюх на деньги, даже если их надо потратить, а не получить! Угораздило ж тебя пойти через букмекеров... Габи и Уэверли, небось, уже с комфортом расположились в кафе с видом на поле!
— Сколько я успел узнать нашего шефа, Угроза, в кафе лишний раз он старается не заходить, — авторитетно возразил Соло. — Опасается растолстеть, по-моему, в его-то возрасте это вполне реально. Пари держу, они торчат в первом ряду трибуны у перил. Там наверняка такой гвалт, что если кто-нибудь запоёт «Боже, царя храни» по-русски, никто и внимания не обратит, что Уэверли и надо. Зачем только он нас сюда вызвал, хотел бы я знать… Не отставай, вот уже и четвёртый сектор!
Предположение Наполеона оказалось верным. Габи Теллер в новомодном брючном костюме, как нельзя лучше подчёркивавшем ее стройную фигурку, и в шляпке-канотье с ленточкой в цвет одной из конюшен (в бело-малиново-кофейную клетку) держала у глаз мощный бинокль и от сдерживаемого азарта похлопывала по перилам другой рукой. Рядом с ней Александр Уэверли, — как обычно, в костюме, но с цветным жилетом и галстуком, — близоруко щурился из-под очков и обходился без бинокля, из чего Илья заключил, что именно Габи отобрала у него полезное устройство.
— Всем доброе утро! — произнёс Соло, не потрудившись понизить голос. В самом деле, если бы он даже заорал сейчас во всю мочь, на него бы не шикнули. Лошади дали фальстарт, и волнение на ипподроме достигло апогея. — Агентство переходит на самоокупаемость, и теперь мы будем играть на скачках, чтобы платить по счетам? Нарды, кстати, тоже могут приносить немалый доход!
Уэверли окинул обоих мужчин снисходительным взглядом, словно перед ним дети малые, а повернувшаяся на знакомый голос Габи прыснула. Действительно, выглядели напарники весьма забавно.
Во-первых, оба отрастили бороды. Во-вторых, Наполеон, облачённый в брюки свободного кроя, рубашку с рюшами, нечто вроде блузы с защипами и складками и, вдобавок, шляпу-федору , напоминал художника, только что вернувшегося с этюдов в Венсенском лесу. Одетый в брюки, заправленные в высокие сапоги, жакет с накладными карманами и поясом и неизменную кепку Илья, скорее, походил на человека, проезжавшего лошадь и неожиданно с неё сдёрнутого. Только шпор не хватало.
— Господи, кто это вас так вырядил? — смеясь уже вовсю, спросила Теллер. — Я чувствую, свою лошадь, Соло, ты Курякину одолжил!
Наполеон взглянул на Илью, словно говоря: «Уступаю тебе это право». Тот невозмутимо пояснил:
— Бороды — на спор. А одежда… мы же в отпуске, живём тут в Латинском квартале, ну и вот….
— И кто выиграет в споре? — насмешливо спросил Уэверли. — И на что спорили?
Илья ни с того, ни с сего вдруг порозовел и полушёпотом чертыхнулся по-русски. В ясном взгляде синеокого Соло, подобной стеснительностью не страдавшего, мелькнул задорно-предвкушающий огонёк.
— Кто первый не выдержит и сбреет бороду, тот и проиграл. А ставка — «американка» вслепую .
— Можете сжечь свои «американки», — непререкаемо объявил шеф А.Н.К.Л., — потому что побреетесь сегодня же, я проверю. Вы оба нужны мне в таком виде, чтобы вас можно было в приличное общество выпустить и не напугать там никого.
— Ну и отлично, — пробормотал Илья.
Наполеон окинул его таким взглядом, что тот покраснел ещё больше и отвернулся якобы посмотреть на забег.
— Теперь к делу, — на лету поймавший этот обмен взглядами Уэверли сделал вид, что ничего не заметил. — Я пригласил вас сюда для того, чтобы вы посмотрели на объекты, другой возможности может и не представиться. Только здесь можно глазеть сколько угодно в бинокль, и ни у кого это не вызовет никаких вопросов. Видите, вон на той стороне поля под башней трибуна для VIP-персон?
Илья поднёс к глазам свой цейссовский бинокль, Наполеон сделал то же.
— Да, вижу, — ответил последний, отмечая про себя разноцветное море летних нарядов от знаменитых домов моды и их хозяек, гораздо менее шумных, нежели толпа по эту сторону поля. — И кого мы ищем?
Уэверли отобрал у Габи бинокль, а та, скорчив кислую мину, вынула из сумочки свой, менее мощный, и навела его на скаковое поле.
— Ряд В, места 22 и 23, почти в центре. Брюнетка в бело-голубом костюме и справа от неё блондинка в серо-лиловом платье и вишнёвой шляпке.
Наполеон довольно быстро отыскал тех, на кого указал Уэверли. Обе дамы о чём-то сдержанно переговаривались, но большой бинокль частично закрывал лицо брюнетки. Она казалась небольшого роста и молодой. Формой округлого лица, матовой смугловатой кожей и чувственными полными губами она походила на итальянку или испанку. Это сходство ещё больше усиливали гладкие волосы цвета воронова крыла, уложенные в узел низко на затылке. Белая шляпка без полей в тон костюму в белую и голубую клетку «куриная лапка» подчёркивала черноту волос и оставляла на виду мочки ушей, с каждой из которых свисала жемчужина. Рукава полотняного жакета, явно сшитого на заказ, доходили только до локтя, а руки женщины, несмотря на тёплое время года, были затянуты в тончайшие длинные перчатки. На одном запястье красовался золотой браслет-цепочка, на лацкане жакета виднелась брошь в виде цветка с жемчужиной. Вторая, блондинка, была повыше и постарше; из-под отогнутых кверху полей шляпки виднелось очень оживлённое, умное и даже волевое лицо типичной полячки или немки. Лиловатого оттенка платье со сколотым аметистовой брошью вырезом как перчатка облегало фигуру, но было прикрыто свободной накидкой-тальмой без рукавов. Осанка, одежда, драгоценности и манеры выдавали дам высшего света.
Наполеон изучал обеих, пытаясь понять, какое отношение эти красавицы имеют к делам, которыми обычно занимается А.Н.К.Л., и опустил бинокль, намереваясь потребовать у шефа объяснений, как вдруг Илья изумлённо ахнул. Поспешно взглянув в бинокль, Соло тоже не удержался от тихого вскрика: брюнетка отвела бинокль, и её лицо с миндалевидными, широко поставленными глазами стало видно отчётливо.
— Сэр, но ведь это…
— Не надо, Соло, — удержал его Уэверли, — пока что никаких имён. Мне вполне хватит того, что вы оба её узнали. И посмотрите на мужчин, что сидят на ряд выше наших объектов.
Оба агента опять навели бинокли. Там сидели двое: очень представительный европеец лет сорока пяти—пятидесяти и пакистанец или перс чуть моложе, чья выправка говорила о его жизненном пути больше, нежели прекрасно сидевший костюм итальянского покроя цвета кофе с молоком.
— Кто это? — спросил Илья. — Ни тот, ни другой лично мне не знакомы. Однако если смуглый не службист, моя репутация ничего не стоит! Сэр.
— Бывший САВАК , скорее всего, — бросил Уэверли, — так что репутация останется при вас, Курякин. Хорошо разглядели эту четвёрку?
— Да.
Несмотря на сбой в начале, забег закончился благополучно, трибуны взорвались приветственными воплями, и даже Габи подпрыгнула от восторга:
— Гип-гип-ура! Молодец, Ксантиппа! Гип-гип-ура!
— Ты на кого-то поставила? — спросил Наполеон, окидывая глазами поле. Лошади… скачки… Он невольно тряхнул головой, отгоняя воспоминания.
— Да, на Ксантиппу из Клейборн Фарм, — девушка буквально танцевала от радости. — А в прошлый забег на их же Сократа, и оба выиграли! У меня комбинация!
Наполеону показалось, что он ослышался.
— Клейборн?
— Ну да, так тут написано, — Габи ткнула пальцем в программку. — Мне показались забавными эти имена — Сократ и его сварливая жена Ксантиппа, потому и поставила! Как чудесно!
Клейборн, думал Соло, ведь так называлась ферма Була Хенко. Интересно, жив ли он ещё, его ли это лошади…
— Там написано, кто заводчик? — потихоньку спросил он у Габи, пользуясь тем, что Илья и Уэверли обсуждали что-то вполголоса, опять поднеся к глазам бинокли.
— Да, конечно, вот, — девушка провела пальцем по строчке. — Бул Хенкок, Клейборн Фарм, Париж. А что, ты его знаешь?
Хенкок? Вероятно, Болек, перебравшись на Запад, подкорректировал фамилию. Так многие делали, решил Соло, но на вопрос Габи ответил:
— Нет, не знаю.
Он не отказался бы повидаться с Булом, но не теперь. Может быть, позже, когда придумает, как объяснить старому знакомому, кто он, Лео, ныне…
— Уходим, — скомандовал подошедший Уэверли, — прогуляемся-ка в Венсенском лесу, мне рассказывали про одну очень неплохую чайную…
Наполеон, который жить не мог без хорошего кофе, поставил брови домиком.
— На этот раз, Соло, обойдётесь без кофе, если его там нет. Надо поговорить.
Выйдя с ипподрома, они не спеша дошли до озера Миним и расположились на берегу, за столиками той маленькой чайной. Приличного кофе там, действительно, не оказалось, зато лакомка Наполеон получил бриоши, профитроли с шестью различными начинками и великолепные, тающие во рту вафли. Бриоши привлекли внимание и Габи, а Илья и Уэверли выбрали несладкий киш-лорен .
— Ситуация такая, — начал Уэверли, когда чай был подан, — как вы, может, слышали, около года назад в Иране происходили события, которые могли всерьёз изменить расклад сил на Ближнем Востоке.
— Вы имеете в виду попытки в июне и июле 1963 года свергнуть шаха Мохамеда Реза Пехлеви и не допустить проведение реформ, — уточнил Наполеон.
— Именно так, Соло, именно так. «Белая революция» до такой степени не вызывает восторга у тамошнего духовенства, что оно идёт на прямые провокации шахской полиции. Но всякая подобного рода деятельность требует, как мы знаем, двух вещей. Первое — явного и харизматичного лидера. За этим дело не стало, лидер всем известен. Имам Хомейни. Второе — финансирование, а здесь неясностей гораздо больше.
— Только не говорите, сэр, будто вы думаете, что это она…
— То, что я думаю, Курякин, пока что не имеет значения. Я знаю, ходили слухи, что шахиню Сорейю подкинули Мохаммеду Советы, но, ради Бога, не позволяйте пристрастному отношению диктовать вам образ действий! Так я продолжаю. Финансирование идёт, разумеется, из разных источников. Известно, что находящаяся преимущественно во Франции антишахская оппозиция тоже не дремлет, и мы подозреваем, или, если угодно мистеру Курякину, думаем, что у них тоже есть негласный лидер, в силу своего высокого положения или дипломатического статуса остающийся вне подозрений.
— Или вне обычных методов расследования.
— В точку, Соло. Теперь о той, кого вы видели на ипподроме. Бывшая шахиня Сорейя живёт поблизости от Елисейских полей, за ней сохранён титул Её Королевское Высочество, она невероятно богата, молода, красива и вращается в высших кругах света. Тот «службист» — её личный охранник Фархад Хайятт, приехал с ней из Тегерана в 1958 году и с тех пор неотлучно находится рядом. Поверьте, мимо него и мышь не проскочит, он неподкупен и неприступен и, кроме того, знает в лицо каждого имеющего доступ к шахине. Если на кого он и работает, то лишь на самого Пехлеви, однако, как сами понимаете, вряд ли мадам Эсфендиари, как принято теперь величать шахиню Сорейю, по доброй воле сделала бы его в таком случае своим доверенным лицом. Из-за этого человека мы не можем точно выяснить, что происходит в особняке Эсфендиари, а что-то там, несомненно, происходит. Что-то важное.
Уэверли помолчал и с нескрываемым наслаждением отпил из чашки:
— Ценой очень немалых усилий нам всё-таки удалось наладить сотрудничество с одним человеком в доме мадам, и вот он-то нам и сообщил, что она периодически тайно с кем-то встречается. Причём встречи происходят не в особняке у Елисейских полей, отнюдь! Ради этих свиданий мадам после какого-нибудь вечернего приёма или концерта исчезает на день-два вместе с тем самым доверенным охранником, а куда, не знает даже личная камеристка, поскольку исчезновения эти внезапны и никаких вещей Сорейя с собой не берёт. Проследить за ними тоже не получается, водитель всегда сбрасывает «хвост». Мы даже ухитрялись поставить на машину мадам передатчик, но либо охранник его обнаруживает, либо происходит ещё что-то, но след каждый раз теряется. Второй чрезвычайно настороживший нас факт кроется в том, что пару месяцев назад из дома исчезло ожерелье, одно из тех, что досталось мадам при разводе; она забрала его из банковского хранилища. Платина с бриллиантами и бирюзой…
Наполеон встрепенулся:
— О нём я слышал. Бриллиантовые звёзды и девять капель иранской бирюзы. Красоты неимоверной и стоит целое состояние! Четверть Америки скупить можно…
— Интересно, найдётся ли в этом мире что-нибудь ценное, о чём бы вы не слышали, Соло? Совершенно верно, но мадам и без того богатая женщина, чтобы без крайней необходимости продавать такую вещь.
— Понимаю, — медленно проговорил внимательно слушавший Илья, — с такой точки зрения выглядит весьма подозрительно. Использовать столь высокопоставленную персону в своих целях... умно. А эту драгоценность можно продать в частную коллекцию, и никто, кроме обеих сторон, про то и знать не будет. Действительно, похоже, что принцесса Сорейя как-то помогает тем, кто бунтует против иранского шаха, или видится с кем-то, кто в этом замешан. А раз исчезновения внезапны, то… уж не держат ли связь через охранника? Интересно… И мотив у неё есть, личный, правда, она ведь ни в каком качестве не сможет вернуться, у них же с шахом не было детей, как у принцессы Фавзии.
— Только и исключительно личный, Курякин, — подтвердил Уэверли. — Расставание с Мохаммедом, и это факт известный, далось ей настолько нелегко, что… В общем, депрессия, бесконечные переезды с места на место, будто она нигде покоя найти не могла. А сейчас, заметьте, она уже долгое время тихо-мирно живёт в Париже и в европейском обществе имеет положение выше многих его членов, даже самого благородного происхождения. Посещает светские мероприятия, выставки, благотворительные концерты, различные приёмы. Любит собак и очень интересуется лошадьми. Она сама хорошая наездница.
— А кто сидел с ней рядом? — спросил Наполеон.
— Это княгиня Татьяна фон Меттерних, давняя знакомая Сорейи, а её муж, князь Пауль, когда-то учился с Мохаммедом Пехлеви, и они много лет поддерживают дружеские связи. Это он сидел рядом с Хайяттом.
— С простым охранником? — наморщил лоб Соло. — Может, Хайятт никакой не охранник, а второй муж, только об этом мало кто знает?
Уэверли отрицательно покачал головой:
— Не думаю. Шахиня Сорейя получила за добровольное согласие на развод огромные отступные. Она увезла из Ирана семь вагонов личных вещей и драгоценностей! Шах своим личным декретом даровал ей титул, дающий право на дипломатический паспорт. Здесь явно усматриваются какие-то договоренности с шахом, и вряд ли монарший дом Ирана потерпел бы подобный мезальянс. Кроме того, мадам приняла католическую веру, а Хайятт мусульманин. Вероятно, обыкновение иранских женщин не появляться на публике в одиночестве достаточное объяснение, за несколько лет общество к этому человеку привыкло, да и на приёмах он, естественно, рядом с ней не стоит. Что, собственно, подводит нас вплотную к вашему заданию.
Наполеон и Илья синхронно подались вперёд, однако американец при этом не упустил случая закинуть в рот профитроль с шоколадным кремом.
— Через неделю, 21 июня, состоится приём в посольстве ФРГ, который устраивает княгиня фон Меттерних, и принцесса Сорейя, как имеющая немецкие корни по материнской линии, туда приглашена. Я тут сопоставил кое-какие даты. Два против одного, что она отправится на очередную тайную встречу, и поскольку этот приём — единственная возможность подобраться к ней лично, ваша задача, Соло, поставить на неё жучок…
Наполеон от неожиданности чуть не подавился профитролью и поспешил проглотить пирожное.
— Что?! Пристроить подслушивающее устройство на особу королевской крови? На приёме в посольстве? Это же дипломатический скандал, даже вы меня не прикроете в случае чего!
— А вы не допускайте этого «в случае чего», на то у вас и ловкие руки! Кроме того, будете работать вдвоём с Габи для отвлечения внимания.
Девушка, увлечённо скармливавшая крошки бриоши суетливым французским воробьям, при звуках своего имени слегка вздрогнула, а Илья метнул в её сторону настороженный взгляд, причём уже не первый.
— Агент Теллер сыграет роль Леониллы фон Фалькенберг, представительницы младшей морганатической ветви графов Сайн-Витгенштейн. Ведь сыграет, как думаете? А вы, Соло, будете её мужем.
Соло пожал плечами:
— Конечно, сыграет, сэр!
Габи весьма поднаторела в том, чтобы кого-нибудь играть, от горничной до виконтессы. Вообще, за время их совместной работы они много чего переняли друг от друга.
Габи учила мужчин танцевать, пользоваться театральным гримом, и, хотя Илья отлынивал от этого, как мог, зато с удовольствием копался с девушкой под капотами автомобилей. Илья давал обоим уроки рукопашного боя и научил Габи довольно сносно стрелять из пистолета; Наполеону же показал кое-что из технических новинок Института спецтехники КГБ, и тому окончательно стало ясно, почему жучки Сандерса были пренебрежительно названы «каменным веком». Наполеон привнёс в компанию шарм и лёгкость обращения, учил Габи и Илью разбираться в искусстве, тонких винах и носить дорогую одежду так, будто ничего другого они в жизни не надевали. Только он мог подначить — или упросить — Илью и заставить его выглядеть, как заправская модель с обложки модного журнала.
Габи, как раз-таки любившая преображаться в модель и, казалось, преуспевшая в этом куда больше Ильи, всё равно завидовала. Когда её партнёрам припадала охота покуражиться или Наполеон доводил напарника до опрометчивых обещаний, они «припижонивались» (как она про себя это называла) и шли куда-нибудь развеяться. Габи, наблюдая за ними, видела, как липнут взгляды женщин и мужчин к столь роскошным экземплярам. Когда счёт таким заинтересованным взглядам шёл уже на десятки, она собственнически утаскивала Соло потанцевать, просто чтобы показать присутствующим, кто тут главный. С Ильёй такой номер не проходил.
Однако, и это было удивительно, центром их маленького дружеско-любовного кружка был как раз Илья. Ради одного его одобрительного взгляда или слова Габи могла тренироваться сутками, чтобы спеть «Миленький ты мой», как полагается — чисто и с задором, а один неодобрительный — частенько удерживал шаловливые руки Наполеона, тянущиеся к какой-нибудь красотке или неприступному сейфу.
— Ты лишаешь меня всех привычных радостей жизни, Красная Угроза, — в таких случаях шептал он на ухо Илье, — и я требую с тебя компенсацию! В двойном размере и сегодня же ночью!
Илья розовел, но глаз уже не отводил:
— А ты сублимируй! Займись какими-нибудь финансовыми операциями, говорят, от них кайф не меньший.
Габи совершенно неожиданно свалилась им на головы на третьей неделе совместного проживания на вилле в Ханье. Просто вошла однажды со стороны садика в кухню, где напарники жарко спорили о том, сколько именно розмарина класть в маринад для бараньей корейки и нужна ли там мята. Наполеон считал, что не нужна, Илья полагал, что жирному мясу, такому, как баранина, мята только на пользу. К тому же греки её любили и выращивали минимум четырёх видов. Он же, в конце концов, не лимонную мяту предлагал туда положить!
При появлении девушки оба разом примолкли и воззрились на неё — Наполеон с приоткрытым ртом, Илья с поднятой рукой, которой притягивал его к себе для примирительного поцелуя. Габи обвела обоих смущённым взглядом.
— Парни, думайте, что хотите, но я без вас не могу! — и добавила, глядя, как разъединяются сплетённые руки: — Согласна жить в отеле, тут недалеко есть один, говорят, маленький и уютный, а то в госпитале я уже просто на стену лезу от скуки. И я прекрасно себя чувствую! Кстати, Уэверли нам отпуск дал для окончательной поправки здоровья, до Рождества!
Любовники переглянулись, словно советуясь, а затем Илья шагнул к напарнице.
— Давай я с тобой съезжу, помогу устроиться в отеле, а Лео… — Габи вопросительно наморщила лоб, — ну, Наполеон, пока замаринует ужин с чем хочет, хоть с мятой, хоть с гашишем!
— Будешь капризничать, сделаю медовый маринад! — повернулся к столу Соло. — И давись тогда рециной в одиночку!
— Рецина с медовым вкусом не сочетаются.
— А у тебя и не должны, — не остался в долгу Соло. — А теперь марш с кухни оба, пока я не рассердился.
Вечером они сидели за ужином, с аппетитом уничтожая великолепную запечённую корейку — мяту туда Соло всё-таки положил, но немного, — запивали её хвойным вином рецина, шутили и смеялись, старательно делая вид, что всё как прежде. Однако все трое понимали: «как прежде» уже не будет, две вершины треугольника сблизились, превратив устойчивую геометрическую фигуру в тонкую, как натянутый канат, прямую линию. От того, смогут ли они удержаться на этом канате, зависел весь успех их дальнейшей совместной работы в А.Н.К.Л.
А ночью Наполеон, растянувшись поперёк огромной кровати, привычно положил голову на живот Ильи и, наблюдая за огоньком тлеющей сигареты, спросил:
— Как думаешь, она смирилась?
— Не знаю, — вздохнул Илья, полусидя в постели и закинув руку за голову. — Такое непросто принять.
— Мы же приняли.
— Не за две недели. И нам не надо было лечить разбитое сердце.
Забегая вперёд, надо сказать, что проходил месяц за месяцем, и то Наполеон, то Илья ловили на себе внимательные, изучающие взгляды шоколадно-карих глаз. Словно девушка пыталась найти ответ на вопрос — что такого они нашли друг в друге, чего им не могла дать женщина? Ради чего подвергали себя опасности общественного остракизма или проблем на службе, если их тайна станет известна. И оба старались не допускать при Габи ничего такого, что могло бы поставить её в затруднительное положение и спровоцировать скандал.
Недели, оставшиеся до Рождества, все трое провели относительно спокойно. Илья занимался специальной гимнастикой, пробежками и тренировками, восстанавливая работоспособность мышц и иногда плавая. Наполеон даже смотреть на это не мог: температура воды на пляжах Ханьи в декабре не превышала +13 градусов. Габи ходила на сеансы массажа и испытывала на себе дыхательную технику цигун. Как правило, к вечеру гостиная виллы становилась местом общего сбора. Здесь Габи, казалось, забывала свои отвергнутые чувства, Наполеон не мучился от приступов ревности, а Илья окончательно переставал терзаться угрызениями совести по обоим поводам. А после ужина и до того, как кто-нибудь из мужчин — порой и оба — провожали её до отеля, девушка читала, уютно свернувшись в большом кресле, или играла в нарды с Наполеоном. Тот, ко всеобщей радости, продолжал изучение греческой кухни и составлял компанию Илье за шахматами, потихоньку приучая его и к нардам тоже.
Но в гостиной витало ещё и нечто неуловимо-тёплое, что невозможно было описать: безмолвная связь, трепещущие нити, сдерживавшие пылкую привязанность Лео и Ильи, страсть, поджидавшая момента перелиться через край. Втихомолку обоих пьянили тысячи желаний, а вслух… не произносилось ничего. Но мимолётный жест руки, отводившей волосы со лба занятого готовкой Лео, или долгий взгляд глаза в глаза, а иногда дыхание, обдававшее губы Ильи в тот момент, когда Лео показывал ему узел «тринити», были яркими вспышками в безмятежной гостиной и озаряли её, подобно лучам солнца, проникающим сквозь неплотно зашторенные окна.
Первое совместное Рождество любовники встретили в садике их маленькой виллы в компании Габи, глинтвейна и утки с вишнями в апельсиновом соусе. Вымощенная каменными плитами площадка с очагом в центре предоставила им редкую возможность разжечь костёр. Габи дали одеяло и вытащили для неё из дома кресло, а Илью, ничего в Рождестве не понимавшего, нарядили в синий свитер с оленями.
— Вот так, — сказал Наполеон, оправляя выглядывавший из выреза воротничок рубашки, — привыкай, Угроза. А будем на Рождество где-нибудь севернее, я тебя ещё и на коньки поставлю.
— Зачем? — спросил Илья, тяжело вздохнув, как человек, которому обещали показать невероятное чудо — снег в декабре.
— Это такой же символ Рождества, как и вот эти глупые олени, — Соло ткнул пальцем в одного, красного цвета, и притянул к себе донельзя растрёпанного Илью в уютном свитере. — Понимаю, вам там, в России, без этого праздника наверняка скучно…
— Я спросил, зачем ждать праздника, чтобы покататься на коньках, — терпеливо ответил Илья. — На них у нас в России, — он передразнил нравоучительный тон Соло, — катаются очень многие и независимо ни от какого Рождества. Я, кстати, тоже умею. И хотя мы действительно его не празднуем, искренне не понимаю, чем хуже Новый Год. Не заметил в тебе излишней религиозности, Ковбой!
— А когда ты за руль садишься? Или, тем более, Габи? — уперев руки в бёдра, вопросил тот. — Так пылко я даже в раннем детстве не молился!
— Э-э-э, не впутывайте меня в ваши споры, — подала голос девушка, вдыхая пряный аромат горячего глинтвейна, томившегося в котелке на широкой закраине очага. — Я надеялась, что вы хоть теперь грызться перестанете, да видно не судьба. А чем больше праздников, тем лучше! И мне обещали что-то dlya sugrevu…
Перед Новым Годом к ним неожиданно наведался Александр Уэверли, чем, откровенно говоря, поставил Илью и Наполеона в затруднительное положение: только слепой не понял бы, что вторая спальня виллы простаивает без дела. Но их шеф, казалось, ничего не заметил, да к тому же пробыл совсем недолго. Поздравил подчинённых, раздал всем сёстрам по серьгам — Габи в буквальном смысле, — после чего отбыл, прихватив девушку с собой.
— Тебе не показалось, что Уэверли о чём-то догадывается? — с опаской произнёс Илья, вертя в руках коробку с подаренным галстуком.
— Александр Уэверли учился в закрытой английской элитной школе, странно было бы, если б он не догадался, — Наполеон отобрал коробку, уважительно покивал головой при виде наклейки известной фирмы, вытащил шёлковый галстук классического синего цвета и приложил к лицу Ильи: — Будем рассчитывать на то, что полученное им английское воспитание не позволит вмешиваться в частную жизнь без спроса... Ты посмотри, он, видимо, где-то ткань заказывал или специально подбирал, тут выткан узор из твоих инициалов! Даже у меня такого нет… И твои глаза ярче становятся, аж больно смотреть!
И он потянулся за поцелуем, твёрдо зная, что любовник по привычке прикроет глаза.
— А у тебя что? — спросил Илья, с трудом оторвавшись от требовательных губ.
Соло молча показал ему запястье, и Илья восхищённо присвистнул:
— Оригинально! Где он это добыл?
— Да, эти часы не столько дорогие, сколько большая редкость, — Соло полюбовался тем, как переливается в лучах света гильошированный циферблат. — «Мариус Лекультр» начала века. Значит, на Новый Год мы одни… Это открывает перед нами массу возможностей!
В результате использовали они всего одну: приготовившись полакомиться заранее замаринованной в белом вине и томившейся в печи индейкой с овощами и ароматными травами, за полчаса до наступления 1964 года Илья и Наполеон вдруг рухнули в кровать и занялись любовью. Им так не хотелось отрываться друг от друга, что они не только наступление Нового Года пропустили — если бы не вполне понятный голод, они бы и про индейку забыли…
Работа началась сразу после Нового Года, словно преступный мир, как следует отдохнув на Рождество и встретив Новый год, с новыми силами пустился во все тяжкие. Кража драгоценностей британского королевского дома, пропажа ядов из лаборатории Научно-исследовательского биологического центра Люксембурга, диверсия на водозаборнике в Люцерне, непонятные стуки и привидения в замке под Карловыми Варами, обернувшиеся тайным сборищем неонацистов, — и всё это только за три первых месяца! А затем оживились шпионы всех мастей — от промышленных до политических — и анкловцы мотались из Генуи в Тунис, а оттуда в Лондон, Дублин и Рио-де-Жанейро. В конце концов, Уэверли сжалился и увёз Габи на краткосрочные каникулы в Брайтон, отпустив мужчин на все четыре стороны…
Как мы уже знаем, они выбрали Париж, по иронии судьбы оказавшийся местом очередного задания со всеми его артибутами: опасностью, хитроумным планом и необходимостью опять в кого-то преображаться, — только на этот раз в титулованных особ.
— Конечно, Габи сыграет кого угодно, сэр! — ответил Наполеон. — Из неё выйдет прекрасная графиня. А Курякин?
— А он, как уже не раз бывало, ваш шофёр. Так ему легче будет воспользоваться возможностью поставить маячок на машину мадам Эсфендиари. Только ради всего святого, Курякин, не попадитесь на глаза Хайятту! Раз он каждый раз каким-то образом избавляется и от слежки, и от передатчиков, значит, или шуток не понимает, или игра идёт по-крупному. Я не осмелюсь утверждать, — помолчав, понизил голос Уэверли, — что задание простое. В том-то и дело, что в нём слишком много неизвестных. Однако если мы правы и принцесса Сорейя входит в число заговорщиков или, по меньшей мере, им помогает, то в Иране со дня на день может случиться новый переворот. Нет никого опаснее обиженной женщины, и шах может убедиться в этом на собственном опыте, а весь ближневосточный регион — взорваться, как перегретый паровой котёл!
— Понимаем, сэр, — ответил, обменявшись взглядом с Наполеоном, Илья.
— Вот и хорошо. И немедленно побрейтесь, наверняка под этой обильной растительностью — светлая кожа. Постарайтесь за эти дни подзагореть, только не переусердствуйте, а то если с вас, Соло, на приёме начнёт облезать кожа, на мужа представительницы рода Витгенштейн вы будете мало похожи. Заезд в «Георг V» 20 июня.
— А не поздновато ли?
— Соло, это вам не Латинский квартал! Если только вы сами оплатите проживание за всех троих.
*****
В такси, вёзшем их от Венсенского парка, Илья ушёл в такие глубокие раздумья, что Наполеон встревожился. Не то чтобы за его напарником водилась привычка обсуждать дела при посторонних — конечно же, нет, — но он читал в нахмуренных бровях и залегшей меж ними маленькой складочке какую-то чрезмерную обеспокоенность. Будто Илья напряжённо что-то обдумывал, и это «что-то» было не из приятных. Однако Соло по опыту знал, что, прежде чем задавать вопросы, надо выждать. По отношению к работе Илья Курякин был кремень: пока он сам для себя что-то не уяснял, из него, бывало, и клещами ничего не вытянешь. И поцелуями, кстати, тоже.
Поэтому они переоделись, вернулись в центр и зашли в салон побриться и подстричься, а потом гуляли на солнышке в саду Тюильри и съели неплохой обед в ресторане поблизости. И всё это время перебрасывались шутками, беседовали на отвлечённые темы либо молчали, как друзья, не испытывающие нужды заполнять неловкие паузы в разговоре.
А вечером Илья поразил напарника тем, что, не говоря ни слова и приложив палец к губам, вынул из чемодана сканер электронных устройств и обошёл всю квартиру, тщательно и неторопливо проверяя все углы, шкафы, плинтусы и телефонный аппарат, а, закончив, выдохнул с некоторым облегчением.
— Что тебя беспокоит, Эли? — спросил Наполеон, которому, по правде сказать, стало несколько не по себе от подобных действий. Илья всегда отличался завидной предусмотрительностью, но при этом не принадлежал к тем, кого легко напугать. — Ты же проверял всё позавчера. Чьей прослушки ты опасаешься? Задание насчёт антишахского заговора мы получили только сегодня, вряд ли бы кто-то успел…
— Сейчас меня беспокоят не те, кто стоит за этим заговором, — тихо сказал Илья, присаживаясь на диван и похлопав по подушке рядом: — Сядь-ка поближе, Лео, есть разговор.
— С удовольствием, — Соло плюхнулся, куда было сказано, закидывая одну руку на колено Ильи, а другой подтаскивая низкий столик с пепельницей. — Не возражаешь, если я оскверню твоё обоняние «Кентом»?
— Кури на здоровье, — фыркнул Илья. — Понадобится. Я опасаюсь жучков Уэверли.
Наполеон, не сводя с напарника широко раскрытых от изумления глаз, попытался раскурить сигарету со стороны фильтра и предсказуемо закашлялся.
— Что за мерзость… — он перевёл глаза на огонёк зажигалки и, в свою очередь, хмыкнул: — И это ещё работа даже не началась! А почему Уэверли? Он хочет накопать на нас компромат? — Соло стиснул зубы. — Да я его удавлю собственноручно, несмотря на агентство, если он только заикнётся о том, чтоб таким способом держать тебя на крючке!
— Почему только меня? — ответил вопросом на вопрос Илья, посмотрев на Наполеона влажно блестевшими глазами. — Разве тебя нельзя держать тем же?
Соло пренебрежительно махнул рукой.
— Плевал я на его крючки. Мне и без того ещё четыре года под дудку Сандерса плясать, а за это время я удвою капиталы и запрячу так, что ни одно ЦРУ не найдёт. А если моя страна вдруг полезет к нам в постель, буду жить в Италии или Греции, заниматься куплей и продажей предметов искусства. И ты останешься со мной, Красная Угроза, и не возражай даже, — Наполеон притянул к себе Илью и уткнулся лбом тому в висок. У него внутри всё сковывало холодом при мысли, чем может обернуться для любовника дело по статье 121 советского Уголовного кодекса. — Денег нам хватит, ну её, эту роскошь, к чёртовой матери. Знаю-знаю, невозвращенцем тебе быть очень не хочется, но лучше уж им, чем… Всё-таки это я тебя втянул…
— Перестань, пожалуйста, — прошептал Илья, чуть повернув голову и прослеживая кончиками пальцев линию упрямо сжавшейся челюсти. Странно, но такие осторожные прикосновения сейчас ощущались чувственнее и интимнее самого жаркого секса. — Я не ребёнок, а мужчина, и отвечу за свои поступки сам.
— Я не хочу, чтобы честность заводила тебя так далеко, — возразил Наполеон, поднимая голову, взглядом запрещая Илье даже думать о том, чтобы сдаться. — Мы партнёры во всём! Всё, что происходит с тобой, происходит и со мной, ведь так?
— Хорошо, будем вместе разгребать то дерьмо, которое подбрасывает нам судьба, — Илья улыбнулся, отвечая на этот взгляд. — Но всё равно — никуда ты меня не втягивал. И пока что меня не отзывают, всё не так серьёзно… хотя с какой стороны посмотреть.
Он опять нахмурил брови и прикусил губу, машинально пожимая горячие пальцы:
— Я сейчас о другом. Ты обратил внимание на то, что Габи совершенно не интересовалась нашим разговором?
Наполеон моментально навострил уши и напряг память:
— А ты прав! Ни одного вопроса не задала, будто задание к ней никакого отношения не имеет… Ты думаешь… собственно, что ты думаешь?
— Ты что бы подумал на моём месте?
— Да то, что её уже ввели в курс дела, уж как минимум, — ответил Соло. — А как максимум, сделали это не просто так. Возможно, дали какое-то самостоятельное задание, помимо того, о котором говорил Уэверли. Но вот какое… Есть мысли?
Илья кивнул:
— Одна есть, и она мне очень не нравится. Иран — старое яблоко раздора между американцами и англичанами…
— Не считая твоих соотечественников, — вставил Соло, откинувшись на диванную подушку и возводя невинные глаза к потолку.
— Ты имеешь в виду тот исторический момент, когда отец шаха оказался самопровозглашенным монархом при поддержке англичан и императорской России? Или нынешний дрейф Пехлеви Второго в нашу сторону? — уточнил, иронически подняв бровь, Илья. — Впрочем, спорить не буду, все три стороны замешаны. В 1953 году англичан подвинули, и им досталось только сорок процентов иранской нефти, а до этого они получали всю. И, кстати, этот процент можно считать неплохим, учитывая, что, если бы Моссадык остался при власти, они вообще имели бы от мёртвого осла уши, как и Штаты. Нам иранская нефть ни к чему, своей залейся, но численность азербайджанской нации в Северном Иране превышает численность азербайджанцев у нас самих, это так, к сведению, — Илья наклонился к столику, вытащил из портсигара «Герцеговину Флор» и закурил: — Как думаешь, не замешана ли британская разведка в этих заговорах, нет ли у них джокера в рукаве? И ещё одно. Кроме личных вещей бывшей шахини Сорейи и её драгоценностей, в тех семи вагонах находился некий архив, вокруг которого, как я слышал, англичане давно описывают круги! А если и этого мало, вот тебе ещё факт. До 1953 года агентская сеть англичан в Иране была многочисленнее цэрэушной, а наш шеф Александр Уэверли — специалист по Ближнему Востоку и говорит на фарси. Ну-ка, разубеди меня в том, что этот спец не преследует никаких иных целей, кроме тех, что нам озвучил! — и Илья выпустил клуб ароматного дыма.
Серьёзно озабоченный Наполеон задумался. Если напарник прав хотя бы в одном из двух пунктов, то это значит, что в лице Габи они, возможно, столкнутся с членом команды, ведущим свою игру. Возможно ли такое? Соло был вынужден признать, что этого исключать нельзя.
— В создавшейся ситуации нам надо вести себя крайне осторожно, — раздумчиво проговорил Наполеон, вынимая из пальцев удивлённо дёрнувшегося Ильи «Герцеговину Флор» и затягиваясь. Он уже давно подозревал, что сталинские сигареты поднялись на призовое третье место списка его фетишей, касающихся Ильи. — Иначе по незнанию можем выступить в роли кота, обжёгшего себе лапы о каштаны для какой-нибудь обезьяны .
— Абсолютно верно, — заметил Илья, отбирая сигарету обратно. — Мы поставим жучки на машину и принцессу Сорейю — я в тебя верю, Ковбой — попробуем отследить маршрут, если она куда-нибудь поедет после приёма, выяснить, с кем она встречается, а дальше… Я не знаю, что мы будем делать дальше, но точно знаю, чего мы постараемся избежать. Постараемся никого не убить, ни во что не станем вмешиваться без крайней на то нужды и укажем в отчёте только то, что напрямую относится к заданию. А для этого, пожалуй, самое время воспользоваться нашей новой разработкой.
— Бесшумный пистолет ПБ?
— Его длинноствольный аналог с дротиками и снотворным. Умеешь стрелять по-македонски?
— С двух рук? Нет, до этого в моей работе не доходило.
— Значит, обычный оставишь в машине, а я буду тебя прикрывать. И теперь ты мне не возражай, Лео, впопыхах можно и не успеть переменить оружие, потому что, если я правильно помню, спецподготовка в САВАКе на очень высоком уровне. Почти как у нас.
— Да небось вы же их и обучали! — засмеялся Соло.
— А вот и нет, это вы их обучали, — хмыкнул Илья, — или МОССАД ! А Габи посадим за руль и под предлогом того, что может возникнуть необходимость экстренно смыться, запретим покидать машину. Очень неприятно подозревать в чём-то нашу напарницу, но чёрт возьми…
Напарники переглянулись. Оба прекрасно понимали, почему Илья не докончил фразу.
Нет никого опаснее обиженной женщины. Может быть, это окажется верным не только для шахиншаха Мохаммеда Реза Пехлеви.
*****
Вышедшую из спальни Габи приветствовал вздох восхищения. Наполеон, уже одетый в смокинг и полностью готовый к выходу, одобрительно свистнул, а Илья поднял вверх большой палец. Если это не была истинная представительница семьи Сайн-Витгенштейн, то непонятно, как тогда вообще должны выглядеть аристократки.
Соло недаром тратил время, муштруя Габи во время их совместных операций. Осанка, походка, высокая — но без вульгарного начёса — укладка, приталенное светло-бирюзовое вечернее платье от Баленсиага на чехле, расшитая перьями и стеклярусом пелерина из тёмно-синего бархата-флок на подкладке в тон платью, остроносые лодочки на каблучке, перчатки… Девушка была великолепна. Наполеон обошёл её кругом и осторожно коснулся губами нежной щеки.
— Ты настоящая графиня! Не хватает пары мелочей… — он вынул из кармана брюк плоский футляр и подал ей. Габи глянула и строго вопросила:
— Соло, где ты это взял? Если ворованное, я не надену!
Илья, в тёмном костюме, белой рубашке и тёмном галстуке — Наполеон, ясное дело, предпочёл бабочку — подошёл и заглянул ей через плечо. В коробочке блестели витиеватое ожерелье, будто сплетённое из золотых нитей, и такие же серьги.
Соло немедленно принял оскорблённый вид и вздёрнул подбородок:
— Никто ничего ни у кого не крал. Я оставил достаточный залог за них, главное не потерять. Но вообще-то я думал, что ты выберешь то открытое, диоровское. Здесь-то ожерелье ни к чему, сюда бы брошь…
— Секундочку, — произнёс вдруг Илья и скрылся за дверью. Недоумевающие Габи и Наполеон переглянулись, но буквально через две минуты Илья возвратился и протянул Габи небольшую прямоугольную коробочку, обтянутую полувыцветшим синим атласом:
— По-моему, это будет как раз кстати.
Габи и Наполеон обменялись вторым взглядом, ещё более недоумевающим, нежели первый.
— Открывай, там же не бомба, в конце-то концов, — нетерпеливо бросил Соло. Девушка дёрнула плечиком и сняла крышку.
К подушечке из такого же выцветшего атласа была пришпилена брошь с подвеской. Золотая оправа в виде двух рогов изобилия, два больших, глубоких, как море, аквамарина, небольшой, но чистой воды жёлтый топаз, цветной мелкий жемчуг и бриллианты. Габи от изумления даже рот приоткрыла.
— Обалдеть! Илья, это твоё? — наконец, выпалила она.
— В самом деле, — подхватил Соло, аккуратно отцепив сокровище от подушечки, — это ведь настоящее старое золото и такие аквамарины, каких я давно не встречал! Откуда они у тебя?
— Это бабушкина брошь, — пояснил Илья, любовно проводя кончиками пальцев по верхнему, овальной формы камню. — Пара моих вещей хранилась у куратора, в том числе эта брошь.
— У Олега?
— Да, она была в его сейфе, мне просто негде было её держать. А теперь там новые веяния, второй комплект ключей от сейфов всем велели сдать в особый отдел, и генерал сказал, что больше не может отвечать за неё. Совсем недавно прислал мне. Так и вожу пока в чемодане, а куда её ещё? Мы сегодня здесь, завтра там… А вот тут, — он взял украшение из рук напарника и приколол к вырезу платья, прямо в центре, — ей самое место.
Габи обернулась к зеркалу. Полочки застёгнутой у горла пелерины расходились, открывая сверкающую на груди брошь, и на фоне менее насыщенной по цвету ткани аквамарины невольно притягивали взгляды. Девушка поспешно надела серьги, затейливое плетение которых подошло как нельзя лучше к благородному оттенку старого золота.
— Спасибо, я тебе верну её, обязательно!
— Пора, господа и дамы! — Наполеон бросил взгляд на часы. — Илья, ты всё, что нужно, уложил в багажник?
— Не учи меня работать, лучше предложи руку даме, и спускайтесь минут через пять! — отбрил тот.
Время прибытия в посольство было просчитано Соло до минуты. Им с Габи надлежало появиться там, когда гости в основном уже соберутся, чтобы, поздоровавшись с князем и княгиней фон Меттерних — хозяином и хозяйкой раута — затеряться в толпе и поджидать случай быть представленными принцессе Сорейе. Но, как это часто случается, жизнь внесла некоторые коррективы. Ждать благоприятного случая не пришлось: когда они вошли, рядом с приветствовавшей гостей княгиней как раз стояла принцесса. Её словно вырезанный из красного дерева, почти не тронутый помадой рот изгибала лёгкая улыбка.
При близком рассмотрении принцесса Сорейя показалась Наполеону ещё красивее, чем на портретах или даже в бинокль. Невысокая, но стройная и изящная, с умопомрачительно тонкой талией, с мягким и тихим голосом, она, казалось, излучала тёплый солнечный свет, будто снизошедшая до простых смертных богиня. По её гладкому лицу без следов пудры, по очертанию чувственных и вместе с тем нежных губ можно было прочитать живой непосредственный нрав, темперамент, идущий от искреннего сердца. Она держалась очаровательно, однако с истинно королевской ненаигранной неприступностью. Но тот, кто хотел постичь секрет чар этой богини, должен был смотреть в огромные, чуть печальные сине-зелёные глаза сирены, в которых, казалось, отражались все тайны мира.
«Если бы у меня была такая королева, я не променял бы её ни на какую другую», — думал Наполеон, с удовольствием беседуя с ней о лошадях и собаках, о картинах, украшавших стены зала приёмов, и красивых местах, где он побывал (не уточняя, разумеется, в каком качестве). Габи с успехом поддерживала разговор, шедший на немецком, и Наполеон заметил, что взгляд Сорейи несколько раз устремлялся к броши с аквамаринами; она явно оценила украшение. Надо сказать, что сама принцесса была на этом приёме в чёрном вечернем платье в пол, украшенном по вырезу полосой горностаевого меха. Судя по всему, она любила жемчуг и знала в нём толк. Её стройную шею охватывало тройное жемчужное ожерелье с жёлтым бриллиантом, и по сильному блеску и бледно-золотистому оттенку жемчужин Наполеон немедленно распознал самый настоящий ориенталь; такими же были и серьги.
Сорейя вела себя безупречно, но, поговорив с ней несколько минут, Соло, неизвестно почему, почувствовал, что под царственной неприступностью, как под первым ледком, схватившим воду в спокойном озерце, скрывается лёгкое волнение. Словно она ожидала какого-то события или особого гостя. Наполеон заранее условился с Габи о том, что ей надо сделать, и та не подвела: уронила маленькую вечернюю сумочку к ногам принцессы, чем её «муж» и не преминул воспользоваться. Он наклонился и поднял ридикюль, сумев ловко прикрепить крошечный маячок к изнанке подола длинного платья Сорейи.
Наполеон находил устроенный княгиней фон Меттерних раут удачным. То и дело кто-либо из гостей или приглашённых музыкантов садился за рояль, совершенно новый и прекрасного тона, а в промежутках зал наполнялся оживлёнными разговорами и серебристым сдержанным смехом дам. Беседы крутились вокруг политики, не скатываясь до национализма, и политиков, не доходя до злопыхательства. Князь Пауль, кстати, неожиданно оказался знатоком автоспорта и на этой почве быстро нашёл общий язык с Габи Теллер.
А затем к роялю села хозяйка, и, пока все слушали первую часть бетховенской фортепианной сонаты №4, Наполеон, ожидавший второй части, которая нравилась ему больше, размышлял: если бы не это едва ощутимое нетерпение, ему никогда бы не пришло в голову, что принцесса Сорейя может быть замешана в таком грязном деле, как политический заговор. Тип женщины, который она собой олицетворяла, по его представлению, был создан для любви, брака, материнства, а никак не для утоления честолюбия, ненависти или мести; в её облике и манере общения царило тепло, а не пылал пожар страстей. С другой стороны, что он знал о том всенародном унижении, которому подверглась любящая жена и королева, вынужденная отречься от мужа и трона лишь потому, что не смогла подарить династии наследника? Разве мог мужчина понять, какие раны способно оставить подобное самопожертвование, какие обиды, быть может, ещё таятся в сердце такой женщины? Кто мог судить её?
Княгиня с блеском закончила первую часть сонаты, и гости вполне заслуженно наградили пианистку аплодисментами: Татьяна фон Меттерних играла замечательно, с чувством и в то же время с уверенностью опытной музыкантши. И именно в этот момент не то задумавшийся, не то замечтавшийся Соло очнулся и, машинально оглядев зал, сразу же сжался, как пружина — принцессы Сорейи в зале уже не было…
