*****
Югославия, Белград. 13 ноября 1965 года. На следующий день после того, как Александр Уэверли в Вене убеждал Наполеона Соло в необходимости отстранить Илью Курякина от участия в новом задании, самому Илье поступил вызов от Олега на прямой контакт. Разумеется, многофункциональной зажигалки уже не существовало, но обычные каналы связи по-прежнему действовали. В тот день они с Габи корпели над протоколами осмотра наполовину сгоревшего автомобиля и результатами первых экспертиз. Хоть и с трудом, Уэверли устроил всё так, что материалы попадали в руки его агентов с минимальной задержкой, и сейчас ими был целиком завален стол номера в отеле «Метрополь». Вообще же, в этом отеле Илью охватывало такое чувство, будто он никуда из Москвы не уезжал. И внешним обликом, и интерьерами «Метрополь» невероятно напоминал советские гостиницы — «Минск», «Университетскую» или «Спутник», выгодно отличаясь от них великолепным сквером, способным по разнообразию флоры дать сто очков вперёд средней руки ботаническому саду. — Габи, подойди-ка сюда, — позвал он вдумчиво изучавшую материалы пожаро-технической экспертизы девушку. — Тут в смывах из выхлопной системы следы каких-то несгоревших веществ, которых в норме в бензине быть не должно. Габи выбралась из-за стола и нагнулась над плечом Ильи. Перед ним лежала длинная бумажная лента, на которой прочертили графики самописцы газового хроматографа , и он кончиком карандаша обвёл на линиях два пика. — Очень интересно. Похоже на какие-то сложные эфиры органических кислот, вернее, на продукты их распада. Это из заключения химиков? — Илья кивнул. — Ты выводы взрывотехников читал? — Читал. Они однозначны — это не взрывчатые вещества. И кстати, ни на кузове, ни на деталях трансмиссии ничего такого нет, а вот на капоте изнутри почему-то есть, и на головке блока цилиндров, но снаружи. А у тебя? — Да вот только пытаюсь разобраться. Но сильно удивлюсь, если этих же веществ не будет обнаружено в цилиндрах или на форсунках. Не в выхлопную же трубу залили эту штуку! Илья отодвинул бумаги, привычным жестом скрестил руки на груди, и его лоб прорезала маленькая вертикальная морщинка. — Исключать нельзя даже этого. Может быть, мы просто не смогли пока понять цель подобного действия. Габи подумала и отрицательно покачала головой: — Не могу придумать ни одной. Эфиры легколетучи, но температура горения сравнительно с керосином или бензином низкая, как взрывчатка не годятся, потому что энергии при взрыве не хватит даже для того, чтобы выхлопную трубу разорвать, и они ничего не разъедают. Я знаю, что препараты на основе этилового и диэтилового эфиров используются для облегчения запуска двигателя. Ну, если машина долго стояла, или сырая погода, а аккумулятор разряжен, или температура резко упала, и в системе впрыска образовался конденсат… — Да, я тоже об этом приёме знаю, но вроде бы для таких холодов рановато, — с сомнением проговорил Илья. — Хотя неплохо бы узнать, какая погода стояла тогда в Белграде. — И заодно выяснить, не пользуется ли кто в правительственном гараже чем-то наподобие аэрозоля для быстрого запуска дизельных и бензиновых двигателей KW5415, — добавила Габи. — Причём выяснять придётся очень осторожно. По-моему, скоро собирался зайти Алекс, так растолкуй ему это. — Почему вдруг я? — подозрительно поинтересовалась Габи. — Мне всё равно надо пойти пройтись, голова как чугунное ядро, ничего не соображаю, — Илья с безмятежным видом возвёл небесно-голубые очи к потолку и побарабанил пальцами по предплечью: — Выпью где-нибудь чаю, а лучше пообедаю. — Насчёт обеда будешь разочарован, твой любимый кулинар наслаждается сейчас венской кухней, — не удержалась от подколки Габи. Илья хмыкнул и подмигнул девушке: — Для друзей я готов на многое, в том числе съесть что попроще, хоть картофель с чесноком и брынзой, хоть тушёную в йогурте ягнятину с луком. Мысленно похвалив себя за изобретательность, с которой решил насущнейшую проблему необходимого сейчас одиночества, и будучи уверен, что занятые своими делами Габи и Уэверли ему только спасибо скажут, Илья нацепил неприметную тёмно-зелёную куртку-парку, надвинул чуть ли не на самые глаза вязаную шапочку и направился к русской церкви Святой Троицы. Олег Дронов стоял у плиты, установленной на месте захоронения генерала Врангеля. — Ты долго, — сказал он вместо приветствия так, будто они расстались вот только. На самом деле виделись они редко, и в последний раз месяцев пять-шесть назад. Не то чтобы Илья скучал по своему куратору, но в душе был чисто по-мужски признателен ему за то, что не задавал неловких вопросов и не пытался отозвать из агентства. Дронов заложил руки за спину и кивнул в сторону выхода, приглашая за собой, а на улице свернул по неприметной дорожке в большой, заросший деревьями и кустарником сквер Таш. Илья молчал, искоса посматривая на Олега. Ему кажется или генерал постарел? Углубились морщины на лице, стала ещё более ироничной складка у рта, словно он начал ощущать груз прожитых лет… А ведь он ненамного старше Уэверли, но выглядит гораздо хуже, подумал Илья, против воли испытывая что-то вроде сочувствия к куратору. Тот бы очень удивился, узнав о подобных мыслях. — Садись, — коротко приказал генерал, — здесь нас подслушать трудно. Как у тебя с экспертизами? — Не без успеха, — пожал плечами, усевшись рядом Илья. — Однако материалов много, и то и дело возникает надобность в дополнительной информации. Вот сегодня встал вопрос, пользуется ли кто-нибудь в правительственном гараже ускорителями пуска двигателя. Ответа ждать придётся, возможно, день-два. — Это даже хорошо, — проговорил Олег и закинул ногу на ногу: — Ты знаешь что-нибудь о новом задании Соло? Илья, расслабленно откинувшийся на спинку скамейки и сунувший руки в карманы куртки, при этих словах выпрямился и насторожился. Ничего хорошего обычно не сулил тот факт, что Олег не только знал о планах возможного противника, но и рассказывал об этом ему, Илье. — Нет. А у него какое-то задание? В принципе в агентстве такое бывает, ничего необычного… — Не сейчас. Я полагал, Эд не будет сваливать это на А.Н.К.Л. и решит всё сам. Однако его агент, занимавшийся этим делом, глупейшим образом угодил в Вене в автокатастрофу и временно выбыл из строя, поэтому Уэверли подключил Соло. Говорил Олег спокойно и размеренно, как, впрочем, и всегда, но Илья очень хорошо изучил куратора. Задание приятным не будет. — У нас проблемы, Илья, — внезапно произнёс Дронов, подтверждая тем самым его дурные предчувствия. — Произошла утечка очень серьёзных сведений. Один из наших сотрудников, его псевдоним Чёрный ворон, переметнулся. — «Крот»? — Нет, пока что думать так нет оснований, хоть за это скажем спасибо, — усмехнулся генерал с какой-то горечью. — Просто человек, которому в руки попали некие сверхсекретные документы, и он сообразил, что может их выгодно продать. И что хуже всего, у меня есть все основания полагать, что он времени зря не терял и уже договорился о сделке. Сегодня перебежчик исчез из-под наблюдения, и исчез именно в Вене. Илья начал понимать, причём тут Соло. — Как обошли наших сотрудников, вы знаете? — Догадался, когда уже поздно стало. Использован трюк с двойником и запасным путём отхода. Классика, словом. Да, Наполеон освоил этот метод в совершенстве, сказал себе Илья. — Но, товарищ генерал, в таком случае перебежчика вместе с документами уже, вероятно, вывезли в третью страну. — Возможно, ты прав, но всё-таки остаётся вероятность, что он ещё в Вене. Я сразу послал в аэропорт двух агентов, которые знают его в лицо. Если только на автомобиле… но полагаю это маловероятным. Европа маленькая, кому и знать об этом, как не нашему бывшему сотруднику, — в улыбке Олега проявилось что-то волчье, — а документы он из рук не выпустит, пока не окажется в безопасности и с деньгами. Вот и нужно, чтобы ты немедленно этим занялся и установил, где перебежчик и где материалы. Ты знаешь Соло лучше других, тебе и карты в руки. — Ну, хорошо, положим, это я сделаю, — не спеша проговорил Илья, собираясь уяснить задание до конца. — Что дальше? Отобрать материалы и все копии? Притащить перебежчика к нам? Или… притаскивать не надо? — Не надо, — отрезал генерал. — Материалы и копии немедленно уничтожить, чтобы они в руки британцев или американцев не попали, но сложность в том, Курякин, что у перебежчика были время и квалификация в них разобраться. Если этот Ворон каркнет, где не надо, грамотному биохимику не составит труда воссоздать технологию производства по его подсказкам. Поэтому отпускать его на Запад нельзя, а тащить к нам ради одного удовольствия расстрелять предателя… мне лично даже пули на него жалко тратить. Много чести. Олег взглянул на Илью в упор, и тому почудился в глубине непроницаемо-тёмных глаз слабо мерцающий красноватый отблеск. — Уничтожить знания можно лишь одним способом. Ты понял, Илья? Это приказ. И на этот раз никакого «если», ситуация абсолютно не та! Просто вытяни всю информацию из перебежчика и заткни ему чёрный клюв навсегда. Вот теперь Илья понял всё. Убей, потому что так надо, потому что нет иного выхода. Потому что, чем бы предатель ни клялся, как бы ни божился, веры ему нет. Выполнять подобные задания ему редко, но доводилось. Раньше, до агентства. — Но мне надо как-то исчезнуть из Белграда, причём так, чтобы ни Уэверли, ни Теллер ничего не заподозрили. — Вот, возьми, — из рук в руки незаметно перешла маленькая коробочка с двумя таблетками. — Перед возвращением в отель рассоси красную, и не пройдёт и часа, как тебе станет так плохо, что придётся вызвать скорую. Синтеспан обеспечит симптоматику пищевого отравления часа на два, этого хватит. За это время я организую тебе перевод в инфекционное отделение, куда никого, даже британскую разведку, не пускают. Вторая, голубая, избавит тебя от действия первой, когда пожелаешь. Паспорт и билеты до Вены и обратно передам в аэропорту. Как отодвинуть Наполеона, придумай сам. Кстати, можешь не прилагать усилий и не прятать тело. Я в нужный момент подкину властям информацию о перебежчике, а репутация у нашей службы такая, что месть предателю не удивит никого. На всю операцию тебе двое суток. Ещё вопросы? — Нет, — коротко ответил Илья, опуская коробочку в карман. У него два дня на то, чтобы найти предателя и всего несколько часов на разработку плана, как при этом вывести из-под огня напарника. Если Илья откажется от выполнения приказа, последствия и для него, и для Наполеона будут катастрофическими. Над ним самим нависнет обвинение в измене, и с работой в А.Н.К.Л. точно будет покончено; кроме того, Олег даст аналогичное задание кому-нибудь другому, а тот о судьбе Соло беспокоиться не будет. У Ильи возникло чёткое ощущение, что генерал Дронов прекрасно осознавал это, потому и поручил дело ему. Поднимаясь в лифте на свой этаж, Илья положил красную таблетку под язык и засёк время. Начался обратный отсчёт полёта Чёрного ворона.*****
Австрия, Вена, улица Зеешлахтвег, 4. 14 ноября 1965 года. Этот участок, граничивший с одноимённым парком, власти Вены планировали застроить чем-нибудь общественно полезным, но уже не один год решали, что это должно быть — научный институт, медицинская клиника или высшее учебное заведение. Пока они судили да рядили, а подрядчики устраивали драки бульдогов под ковром за будущие контракты, владельцы небольших одно- и двухэтажных домиков постепенно продавали недвижимость тем, кто соглашался ждать окончательного решения вопросов и начала скупки земель, и перебирались кто куда. В результате всего несколько домов оставались заселёнными. Дом номер 4, двухэтажный и довольно непритязательный на вид, через подставных лиц уже пару лет арендовало для своих нужд А.Н.К.Л. Большая комната-спальня наверху, из окон которой можно было держать под наблюдением все подходы к дому, и совмещённая кухня-столовая на первом этаже с дополнительным диваном. С кем-то встретиться, не привлекая внимания, остановиться на несколько дней или даже недель, спрятать на время информатора или свидетеля — для всего этого жильё подходило как нельзя лучше. Именно сюда, прилично поплутав по улицам Вены и пару раз резко меняя маршрут, Соло привёз советского перебежчика сразу после полудня 13 ноября. Псевдонима объекта он не знал, а Чёрный ворон делиться этой информацией не собирался, но американца он сразу насторожил, и кто его знает, отчего. Кстати сказать, чёрным он нисколько не был, а был, наоборот, скорее русоволосым, да и вообще ничего отталкивающего во внешности объекта не наблюдалось. Довольно высокий, лет ему могло быть около пятидесяти, и, хотя он уже начал полнеть и лысеть, лицо у него оказалось приятным; он часто улыбался, открывая красивые ровные зубы. Соло инстинктивно принял аналогичную манеру общения, улыбчивую и ни к чему не обязывавшую. На вопрос о том, как объект желает, чтобы его называли, тот, не задумываясь, ответил: — Зовите меня Петром. А вас как? Наполеон, у которого имён в жизни набралось уже столько, что хватило бы на целый роддом, вдруг почему-то вспомнил Сома: — Зовите меня Ван. Поможете с готовкой? — Разумеется. Не то чтобы я думал, будто вы меня отравите, — Пётр нехорошо усмехнулся, — не в тот момент, когда рецепт записан только вот здесь… — и он постучал пальцем по виску. Наполеон уже знал, что Уэверли оказался прав относительно профессионализма объекта: перебежчик не просто разобрался в рецепте создания среды для бактерий — он вызубрил его наизусть и крепко запомнил все схемы и структурные формулы, уничтожив документы. Очень предусмотрительно, думал Соло. — Просто я давно привык сам себе готовить. Старые привычки умирают с трудом. — А у вас нет семьи или жены? — вырвалось у Наполеона. — Можете не отвечать, если я что-то не то спросил. — Теперь нет, — ответил Пётр, — её репрессировали ещё перед войной. Жену, я имею в виду. С того времени я и жил один… по большей части. Наполеон, попытавшись изобразить мужскую солидарность, игриво поднял бровь. Пётр ухмыльнулся. — У вас, похоже, насчёт Советов большое заблуждение, Ван. Поверьте моему опыту, секс у нас не проблема, если знаешь, где искать, к тому же практически бесплатный. Любовь и голод правят миром, — почти пропел он. — Слышали? — Фридрих Шиллер? — Максим Горький. Что-то во всём этом неправильно, размышлял Соло, готовя на обед спагетти под соусом карбонара. Неужели предательство начало вызывать в нём отвращение? В своё время ничего подобного по отношению к Габи Теллер Наполеон не чувствовал, хотя «железный занавес» в Восточном Берлине ощущался вполне материальным, а этот Пётр пробуждал смутную антипатию; возможно, дело заключалось в его глазах, напоминавших глаза Сандерса. Блёкло-голубые, они не улыбались, когда губы Петра растягивала улыбка, и остались цинично-холодными даже тогда, когда разговор зашёл о любви. В начале знакомства Илья Курякин тоже вызывал в Наполеоне сложные чувства, но и тогда при взгляде на каменно-невозмутимого русского ему ни разу не пришла в голову мысль ни о цинизме, ни о двуличии. Он делил невольное заключение с Петром, которое должно было продлиться до одиннадцати часов утра 15 ноября, однако накануне вынужден был покинуть дом, чтобы проветриться и купить продуктов. Петра, не так уж хорошо говорившего на английском, а на немецком почти никак, он оставил дома — по его речи всякому стало бы понятно, что перед ним иностранец. В райончике, где и коренные-то жители наперечёт, это непременно обратило бы на себя внимание. Беззаботно насвистывая, будто времени у него вагон, а дел совсем никаких, Наполеон захлопнул входную дверь и, с удовольствием вдыхая свежий, прохладный воздух, неторопливо направился в сторону Флориан-Хедорфер-штрассе.*****
Дом на Зеешлахтвег был проверен Ильёй одним из первых, и он сразу догадался, что цель перед ним. Поэтому поступил весьма прямолинейно: выбрал себе под засидку необитаемый дом напротив, тихо вскрыл отмычкой замок и расположился там. Энергопитание, газ и вода в нём были перекрыты, но Илья быстренько восстановил электросеть и нашёл вентиль на трубе с холодной водой. Свет ему был не так уж нужен, а вот электроплитка пришлась кстати. В целом бывали условия наблюдения и похуже, философски сказал себе Илья. Ворон был осторожен и клюв на улицу не высовывал, однако Лео, не испытывавший нужды в строгой конспирации, пару раз попался Илье на глаза. Пока всё было так, как рассказывал Олег. Илья намеревался дождаться, когда напарник зачем-либо покинет дом, но был готов прибегнуть к плану Б и выманить его оттуда. Времени на допрос понадобится немного — так считал Илья — поскольку дело иметь придётся не со специально подготовленным агентом, таким, как он сам, а с тыловой крысой из первого отдела. К тому времени, как Наполеон вернётся, всё будет кончено. Удача улыбнулась на следующий же день. Подождав, пока Лео обогнёт парк и скроется из виду, Илья вышел из необитаемого дома через заднее крыльцо и, отойдя достаточно для того, чтобы не быть обнаруженным, пересёк улицу и добрался до второго входа в дом номер 4, по традиции располагавшегося сзади и открывавшегося прямо в кухню. Но, как ни беззвучно двигался Илья, стоявший к нему спиной и медленно потягивавший пиво мужчина обернулся. Грохнула об пол стеклянная кружка, на выстилавшей кухню плитке мигом вспенилась запахшая солодом лужа. Чёрный ворон отшатнулся, цепляясь пальцами за край кухонной столешницы, а Илья почувствовал, как волосы у него встали дыбом, а затылок сразу взмок. — Илья, — раздался негромкий шёпот. Он не то спрашивал, не то подзывал: — Бог мой, сколько лет… Думал, ты погиб на задании… Услышав этот голос, возникший из глубин памяти, Илья на минуту будто оглох, ослеп и окаменел от смеси ужаса, горя и какой-то хищной радости. Радости тигра при виде законной добычи. Генерал Дронов попал в десятку, когда поручал именно Илье Курякину закончить дело Чёрного ворона. Потому что по ту сторону кухонного стола стоял живой и невредимый «семейный» куратор НКВД-МГБ Павел Шаленко.*****
Свою промашку Наполеон обнаружил, немного не дойдя до магазина: он так спешил вырваться на чистый воздух, что забыл бумажник на буфете в кухне. Он шёпотом чертыхнулся, но делать было нечего, пришлось идти обратно. Он открыл входную дверь ключом, на всякий случай позвал Петра по имени и, не очень удивившись отсутствию ответа, прошёл узким коридором в заднюю часть дома. Первым, что он увидел, распахнув дверь, было нелепо распластанное на полу тело объекта. Соло приобрёл на службе немалый опыт и не ринулся в кухню, а напротив, попытался отскочить обратно в коридор, однако тут же напоролся на гору каменных мускулов, обладавших к тому же мёртвой хваткой и крепкой ладонью, сразу запечатавшей рот. — Илья… — потрясённо выдохнул мгновенно узнавший эту ладонь Наполеон. — Не шуми, Ковбой, — чётко и тихо произнёс над ухом Илья. — Я тебя сейчас отпущу, ты возьмёшь то, за чем вернулся, и сделаешь вид, будто меня не видел. Ясно? Соло кивнул, пытаясь сообразить, что здесь происходит. Откуда Илья узнал о его задании и почему собрался вносить коррективы в выполнение? Тем временем стальные объятия разжались, и Илья отнял ладонь, окончательно освободив Соло. Тот, прежде всего, проверил пульс на шее объекта; он был жив, но без сознания. — Зачем тебе этот человек? — спросил Наполеон, по-прежнему стоя на колене. — Вернуть похищенные им документы? Внезапно сильные пальцы ухватили за плечо, и Илья рывком вздёрнул его на ноги. Брови Ильи сошлись к переносице, лицо словно тёмной тучей заволокло, а губы сжались в тонкую линию. Увидев выражение, не появлявшееся на этом лице уже давно, Соло похолодел. — Лео, не задавай вопросов! Бери то, за чем вернулся, и уходи! — Нет, — бросил Соло и, выпрямившись, коротким ударом снизу вверх попытался стряхнуть руки Ильи, но с таким же успехом он мог бы двигать стену. — Пока ты не объяснишь мне, что здесь, чёрт возьми, творится! — Единственное, что я могу тебе пояснить, это то, что, если ты не уйдёшь через две минуты, я буду вынужден принять меры, а мне бы этого не хотелось, — Илья перевёл дыхание и навис над Соло, встряхнув его за плечи: — Прошу, сделай, как я сказал. Это моё дело и мой… — Что-о-о?! Твоё дело? С каких это пор мы опять стали врагами, Эли? Мы партнёры, если ты не забыл, и вместе разгребаем то дерьмо, которое подбрасывает нам судьба! Я никуда не уйду, пока ты мне всё не расскажешь. Я упрям не меньше тебя! И Наполеон, наконец-то вырвавшись, схватил стул, прочно уселся на него и вызывающе скрестил руки на груди. Илья закрыл на мгновение глаза. В очередной раз всё летело в тартарары, на сей раз из-за Ковбоя. Но Илья понимал: попытка уговорить его уйти подобру-поздорову успехом вряд ли увенчается. Сейчас если кто здесь и нуждался в спасении, то исключительно сам Наполеон, вот только он об этом не догадывался… — Ладно, — покладисто сказал Илья, протягивая руку с подозрением покосившемуся на его ладонь Наполеону. — Ты хоть знаешь, как зовут этого человека? Наполеон встал и обернулся, окидывая глазами тело на полу: — Ну, он сказал, что его имя… Молниеносным движением рука Ильи с силой надавила на сплетение нервов в том месте, где шея переходит в плечо. Наполеон беззвучно осел, а Илья подхватил отяжелевшее тело и усадил обратно на стул. Голова напарника безвольно откинулась, и Илья испытал мгновенное острое сожаление: придётся ещё и связать его, и рот заклеить… и, пожалуй, повернуть лицом к стене. Так будет лучше для всех. Тащить Лео по лестнице на второй этаж, рискуя тем, что он, если очнётся не вовремя, сбежит или поднимет тревогу, Илья не хотел. Сдёрнув с кровати простыни и устроив всё, как надо, Илья занялся всё ещё лежавшим в отключке Шаленко. Принёс со второго этажа жёсткое рабочее кресло, обильно смочил водой, растянул и сложил вдвое кожаный ремень, обернул его вокруг шеи Шаленко и зафиксировал на трубе отопления, а затем полосами клейкой ленты примотал локти пленника к подлокотникам, лодыжки — к ножкам кресла и, наконец, заклеил рот. Прежде чем он покончит с Шаленко, тот должен выложить всё, как на духу, а для этого следовало хорошенько его припугнуть. Илья проверил обойму пистолета «ТТ», заменившего сейчас в наплечной кобуре привычный «вальтер р38», уселся верхом на второй стул и приготовился ждать. Они не виделись с декабря 1954 года, но не потому, что Илья этого не хотел. Наоборот, получив известие о грядущей реабилитации отца, он сразу заподозрил: Шаленко знал гораздо больше того, что рассказывал, — и очень захотел с ним встретиться. Мстительности в характере Ильи никогда не было, на том этапе он просто хотел поговорить. В конце концов, сотрудника НКВД нельзя винить за неразглашение служебных сведений, так он тогда думал. Однако по странному стечению обстоятельств — теперь Илья был склонен предполагать, что именно таким и был план — в 1955 году Шаленко как сквозь землю провалился. Илья наводил справки (с осторожностью, правда), но узнать ничего не смог и обратился за помощью к Олегу Дронову. — И зачем тебе это? — после продолжительного молчания спросил выслушавший его Олег. — Я хочу поговорить с ним, — ответил Илья, недоумевая, что тут может быть неясного. — Хочу знать о судьбе отца всё, что знает он. Возможно, он тогда не всё нам с матерью рассказывал, но откуда-то к нему доходили же вести о нём! Дронов задумчиво взглянул непроницаемыми глазами на светившееся надеждой лицо своего молодого протеже, и из груди его вырвался тяжёлый вздох. — А ты уверен, Илья, что хочешь знать… всё? Вдруг там скрывается то, чему лучше не показываться на свет Божий? Знаешь, как говорят — если у тебя в корзине гадюка, не поднимай крышку, пока не решишь, что с ней делать! — Я вас, товарищ полковник, не понимаю, — ошарашенно отпрянул Илья. — Мой отец будет реабилитирован, вы же сами знаете! Какие бы откровения не услышал я от Шаленко, этого они не изменят. «Дьявол всегда кроется в деталях», — мог бы ответить Дронов, но вслух проговорил: — Хорошо, я попробую выяснить, но ты будешь знать только то, что тебе можно будет знать. Ты понял? Илья прекрасно понял — инструкции и секретность важнее чувств и личных отношений. Специфика службы, ничего не поделаешь. Олег слово сдержал, и через три дня Илья узнал, что Павел Шаленко попросил перевод в один из сверхсекретных «почтовых ящиков», коих на просторах СССР развелась тьма-тьмущая. Название и местоположение этого п/я Олег сообщить наотрез отказался по, как он заявил, соображениям отсутствия допуска у Ильи к сведениям этой категории. Шаленко всегда был больше чиновником, нежели оперативником, и при других обстоятельствах его просьба Илью не удивила бы. Вскоре начались проблемы с матерью, Илье и вовсе стало не до Шаленко, но позже ему пришла в голову мысль: куратор-шахматист смотрел на несколько ходов дальше, нежели казалось с первого взгляда. Потому что, получив на руки свидетельство о реабилитации Николая Курякина, его сын, прежде всего, обратил внимание на дату смерти — 8 ноября 1942 года, а не 1952-го, и её причину — расстрел. Так где истина — в более ранней справке из архива или в свидетельстве? Илья полагал, что в свидетельстве, но это означало, что Шаленко много лет лгал им с матерью. При одной мысли о том, что делал он это нарочно, а не по незнанию, Илью охватывало настоящее бешенство; он с удовольствием выбил бы из Павла правду, выжал, если понадобилось бы. Вопросов накапливалось всё больше, да вот беда, задать их стало некому: личные дела репрессированных оставались под грифом «строго секретно», след Шаленко затерялся, а идею разговорить Олега Дронова Илья отмёл сразу как совершенно неисполнимую. Олег практически не пил, иных пороков, казалось, не имел и видел курсанта Курякина насквозь. А затем у Ильи нашлись более важные дела, нежели погоня за тенью прошлого. Пока, наконец, эта тень сама не шагнула ему навстречу.*****
Первое, что увидел Павел, придя в себя — опёршегося подбородком на скрещённые на спинке стула руки давнего знакомого, которого когда-то сам привел в органы госбезопасности. Он помнил Илью так хорошо, как, пожалуй, никого из своих «подопечных», и многое о нём знал. И теперь по холодному свечению льдистых глаз, по жёсткой линии крепко сжатых губ, по каждой чёрточке напряжённого тела видел, что за прошедшие годы львёнок превратился во льва, юноша — в мужчину, который без малейшего усилия скрутит его в бараний рог. Единственная надежда заключалась в стражнике. Однако… Павел скосил глаза… От американца со странным именем Ван пока толку было мало. — Не ищи выход, товарищ Шаленко, он не откроется, пока ты не расскажешь мне то, что я хочу знать, — по-русски сказал спокойный голос, и это каменное спокойствие было жутким, учитывая обстоятельства встречи и историю их знакомства. — А чтобы сократить время, вот первый вопрос. Где материалы, которые ты скопировал в научной лаборатории под Кустанаем? Говорить Павел не собирался, потому что сказать правду не мог: то, что обеспечивало его целостность и доброе здравие в руках американцев, с вероятностью, стремительно приближавшейся к единице, погубило бы его жизнь в руках своих. Илья придвинулся вместе со стулом ближе. — Заметь, я не буду вырывать тебе ногти, резать бритвой или делать ещё что-нибудь столь же показательное, — продолжал он. — Даже бить не буду, оставлю это мафиози. У нас, как ты знаешь, есть методы более… бескровные. Он встал и подсунул палец под влажный ремень, двойным кольцом охватывавший шею Павла. — Начинает подсыхать. Ещё не понимаешь? — Илья снова уселся на стул и воззрился на привязанного к креслу человека. — Слышал о гарроте ? Глаза Шаленко, до которого начало доходить, зачем на него надели кожаный ремень, расширились от страха. — Вижу, слышал. Если не заговоришь, тебя ждёт мучительная смерть от медленного, миллиметр за миллиметром, удушения. Пуля в лоб по сравнению с этим истинное удовольствие. Я посижу и подожду, надолго ли тебе хватит терпения, а после твоей бесславной кончины обыщу дом и всё равно найду материалы. Если они на микроплёнке, а скорее всего так и есть, то просто подожгу его. Думай, что выгоднее, но учти: когда петля затянется, я не смогу её снять, не повредив тебе горло. Кивни, когда решишь заговорить. Даже самый мужественный человек придёт в ужас, узнав, какой именно смертью ему придётся умереть. Павел инстинктивно забился, но только заставил ремень сильнее врезаться в горло. Может быть, если бы у него хватило храбрости на хороший, сильный рывок, перелом шеи мигом избавил бы его от необходимости умирать тяжело, сражаясь за каждую молекулу кислорода, однако он не считал дело решённым. У загнанной в угол крысы оставался ещё один ход — и пришедший в себя, судя по дёрнувшимся плечам, американец. Наполеон действительно к тому времени очнулся и, хотя не видел, что происходит у него за спиной, и не полностью понимал слова Ильи, говорившего вполголоса, положение объекта уяснил отлично. Русские, естественно, хватившиеся Петра, быстро догадались, куда и зачем он сбежал, и подвели контрмину. Учитывая данное ему Уэверли распоряжение, Соло не имел бы ничего против того, чтобы Илья уничтожил или вернул своим скопированные материалы в придачу с несостоявшимся перебежчиком. Однако жёсткие нотки в голосе Ильи выдавали решимость идти до конца, и это неприятно поразило и встревожило. Раньше он и мысли не допускал, что Илья способен хладнокровно запытать кого-нибудь до смерти, он всегда проявлял жестокость лишь в той мере, в какой это было необходимо. Что это — дотоле скрытая и внезапно обнаружившаяся в натуре его любовника черта или приказ? И как далеко простирается этот приказ, при выполнении которого он, Соло, оказался в роли нежелательного свидетеля? Теперь стало понятно, почему напарник просил его уйти и сделать вид, что ничего не видел. Позади раздались страшные сдавленные звуки, и Наполеону стало нехорошо. Ремень высыхал, всё туже сжимая горло пленника, и его попытки вдохнуть нельзя было слушать без содрогания. И самое главное, думал Наполеон, всё это зря. Никаких микро- или макроплёнок не было, но объяснить этого Илье он не успел. Он осторожно покрутил головой, разминая затекшую шею, и заметил то, на что раньше внимания не обратил. Илья усадил его на стул лицом к стене, слева от открытой двери в кухню, но если чуть повернуть голову направо, то в тёмном стекле дверной филёнки можно было увидеть, что происходит за спиной. И хотя представшая картина была примерно такой, какую Соло и рассчитывал увидеть, один немаловажный факт наполнил его душу радостью: Илья сидел лицом к лицу с Петром, а к нему была обращена широкая спина в знакомой тёмно-синей водолазке. Наполеон немедленно нащупал пальцами узел на связывавшей его руки полосе ткани и бросил все усилия на то, чтобы попытаться его распутать. Рот у Петра был заклеен, но Наполеон видел в отражении, как глаза перебежчика всё больше вылезают из орбит, как напрягаются челюстные мышцы в стремлении разорвать липкую преграду и вдохнуть живительного кислорода. Он не мог допустить, чтобы Илья по незнанию или из-за упрямства Петра, каким бы предателем тот ни был, совершил громадную ошибку, и сосредоточился на матерчатом узле своих пут. В верёвочных Илья знал толк, и, если бы в доме нашлась верёвка, Наполеон ничего бы не смог поделать, но широкие полосы хлопчатобумажного полотна можно было растянуть или частично разорвать. Он взмок, как мышь под метлой, но не сдавался, одним глазом наблюдая за напарником и замирая без движения всякий раз, когда казалось, что тот оборачивается. Илья на самом деле пару раз бросил взгляд за спину, сознавая, что Соло пришёл в себя, но связан он вроде был надёжно. Готовый от отчаяния схватиться за любую соломинку Павел оказался внимательнее. В голове у него уже мутилось, перед глазами прыгали цветные пятна, но, сидя лицом к американцу, он заметил, как тот возится с узлами. Это внушало надежду. Теперь важно было потянуть время, и он закивал изо всех сил. И вовремя: для того, чтобы расслабить петлю из подсохшей кожи, Илье пришлось воспользоваться острым кухонным ножом. Илья сорвал наклейку с губ Павла, отчего он невольно охнул. — Созрел для разговора? — невозмутимо спросил Курякин. Павел судорожно хватал ртом воздух. — Дай только немного отдышаться, Илья… — прохрипел он. Наполеон навострил уши: объект говорил так, будто знаком с напарником. — Я отдам тебе плёнки, но неужели ты не хочешь меня ни о чём спросить? Слышал, ты меня разыскивал. Врёт и тянет время, понял Соло, трудясь над путами. Однако что это ещё за новости о розыске, зачем Илье понадобилось это «недрёманое око КГБ» из какого-то Кастаная (Наполеон даже названия такого не слышал и не был уверен, что запомнил верно)? — Разыскивал, — ничуть не удивившись подобной осведомлённости, ответил Илья. — Мне любопытно, что из того, что ты нам рассказывал об отце, было правдой. — Я говорил то, что вы хотели слышать и что могли знать, — Соло поразился, услышав раздавшийся вдруг смешок. Пётр-то, оказывается, был не робкого десятка. — Теперь я тебя спрошу. Слышал о пятьсот пятнадцатом приказе? Вижу, что нет, в то время тебе и восьми лет не исполнилось. Куратор твой в курсе, разумеется, а ты даже его не догадался спросить. Или генерал Дронов откровенничать не пожелал? Разговор сворачивал на какие-то совершенно незнакомые Наполеону тропы, и он, исступленно рвавший ногтями полосу хлопка, на время утерял нить разговора, тем более что Пётр говорил тихо и вдобавок сильно подхрипывал. Мелькали упоминания о какой-то переписке, о каких-то указаниях КГБ… Внезапно духоту комнаты взорвал звук удара, и Наполеон, уже дёргавший намокшие от выступившего пота исполосованные ленты, ускорился. Ну, ещё чуть-чуть… — Почему же ты, suka, не сказал этого сразу?! — буквально взревел Илья, вскочив. — Хотя я знаю, почему… — Соло услышал тяжёлые шаги отступившего напарника, и в отражении было видно, как он, презрительно скрестив на груди руки, рассматривает Петра. — Это ведь так сладко, властвовать над людьми, гнуть и ломать их, как пожелаешь… — Кто бы говорил! — в ответе было больше яда, чем страха. — Сколько у тебя ликвидаций позади? А сколько просто походя убитых? — Упрек от походя предателя! — сардонически заметил Илья. — Не тебе судить о моей работе, а мне — о твоей, но матери ты бы мог сказать, ты же вроде… — Мог бы, — судя по звуку, пленник сплюнул кровь с рассечённой губы, — и кто бы мне за это спасибо сказал? Ты, который нос от меня воротил? Или она? Конечно, я же получил то, что твоему отцу стало недоступно! В тёмном зеркале будто метнулась чёрная пантера. Высокая фигура склонилась над мужчиной в кресле, и тот захрипел, безуспешно пытаясь освободиться от впившихся в горло сильных пальцев. Другой рукой Илья выхватил «ТТ» и с силой вдавил в пах сидевшего. Наполеон уловил едва слышный металлический звук, какой производит рычажок предохранителя. — Ты сейчас же отдашь мне все материалы или поймёшь, насколько я не мог тебя терпеть, уродская душонка! — рявкнул Илья. — Нет, — Пётр уже задыхался, — при мне их нет… — Они у тебя, гадёныш, ты не выпустил бы их из рук! И в этот момент Соло удалось, наконец, ссадив кожу, вытащить правую кисть из матерчатых оков. Сдёрнув скотч, отчего губы и щёки мгновенно обожгло, как утюгом, он крикнул: — Илья, стой! У него действительно ничего нет! Тот, изумлённый, отпустил пленника и повернулся. Павел понял, что всё пропало: американец, который мог стать его спасителем и гарантом безопасности, одной неудачной фразой уничтожил эту безопасность, не оставив от неё камня на камне. Илья, зная всё, что теперь знает и о чём догадался, и не имея больше причин щадить «семейного» куратора, не позволит ему жить. Павел напряг все силы, сконцентрировался, резко выдохнул и рванул правую руку вверх, не обращая внимания на пронизавшую всё тело боль. Деревянный подлокотник старого кресла не устоял и вылетел из крепления, и Павел, кинувший все фишки на зеро, как тот, кому нечего терять, быстрым движением ухватился за кисть руки, сжимавшую снятый с предохранителя пистолет. Грохот, от которого хотелось заткнуть уши, наполнил маленькую кухню, ноздри Соло немедленно защипало от порохового дыма, и в тёмном стекле, как в зеркале, он с ужасом увидел, что на стене, слишком высоко для сидевшего Петра, расплывается кровавое пятно.