Сборник

Чангюн не ждёт гостей и, когда в его палату заваливается шумный говорящий клубок, состоящий из его друзей, искренне удивляется и надеется, что они не протащились к нему тайком, как в прошлый раз. Ещё одного выговора и строгого режима от врача он не вынесет. - Как ты, малыш? - первым обнимает, конечно, Кихён, игнорируя недовольные ворчания за спиной и по-матерински чмокая Чангюна в макушку. От Кихёна пахнет выпечкой, морозной свежестью и ещё чем-то очень сладким, Чангюн прижимается щекой к мягкому свитеру на его животе и отвечает, что всё хорошо, не считая редких болей при движении. Кихён начинает причитать и рассуждать о методах лечения, как его ненавязчиво оттесняет собой Минхёк. У Минхёка всегда теплые и крепкие объятия, и находиться в них одно удовольствие. Будь воля Чангюна, он бы вечность вот так просидел в обнимку с другом и не отпускал от себя ни на шаг. Он обнимает Минхёка в ответ и тянет к себе, вынуждая присесть на кровать: от него пахнет мандаринами, а пальцы до сих пор неприятно липкие, точно он минуту назад чистил фрукты. - Чтобы выбрать самые вкусные, мне пришлось собачиться с этим торгашом, который хотел подсунуть мне гниль! - Но и чистить мандарин при нём не нужно было. - Иначе бы он не поверил!.. Чангюн-а, отдай этот Хосоку, я тебе сейчас вкусный почищу! Чангюн послушно кладёт согретый в руках мандарин в раскрытую хосоковскую ладонь, зачем-то извиняется улыбкой и пожимает плечами. Минхёк трещит, не переставая - о погоде, праздниках, людях, - изредка в его монолог вливается со своими ядовитыми замечаниями Кихён, которому сразу же затыкают рот кусочками фруктов. Чангюн с улыбкой на губах слушает и иногда поглядывает на сидящего рядом Хосока, который необычайно молчалив сегодня и не проявляет никакого интереса к словесному поносу, фруктам и вообще чему-либо, только покорно убирает в мусорку мандариновые шкурки, сгружаемые в его ладони Чангюном. -Ой, я же маркер притащил, - внезапно вспоминает Минхёк и вытаскивает из кармана пальто черный маркер, - думал на гипсе тебе порисуем, но как-то гипса-то я и не вижу. Чангюн лишь разводит руками, а недовольный разрушившимися планами Минхёк отбрасывает маркер на другой край кровати. - Мы ещё придумаем, что с ним сделать. Маркер удачно попадает в руки Хосока, но никто этого не замечает: Кихён продолжает мешать Минхёку рассказывать о новостях, а Чангюн греется в объятиях последнего и забывается в волшебно-мандариновой атмосфере настолько, что не чувствует холодного прикосновения к запястью. - Эй, ты чего творишь?! - атмосфера резко исчезает, а Чангюн испуганно дёргается от оглушающего крика Минхёка и только в тот момент чувствует, как крепко его запястье держат чужие пальцы, а на розоватой коже виднеются черные палочки и кружочки, которые, когда Хосок убирает руку, складываются в буквы и слова. - Я тоже хочу, - то ли восхищённо, то ли с завистью тянет Кихён и уже порывается забрать маркер, как внезапно захотевший кофе ("ой, Кихёни, мне сейчас так необходим кофе! Противный, пропахший лекарствами и больницей кофе! Прямо сейчас!") Минхёк оттаскивает его за капюшон к дверями и выталкивает в коридор, обещая оставшимся внутри, что они вернутся через минутку. - Хён, ты сегодня тихий, - решает начать разговор Чангюн и чувствует себя крайне неловко, оставшись один, без поддержки минхёковских теплых объятий. Хосок не отвечает, только задумчиво отворачивает широкий воротник чангюновского свитера, трогает холодными подушечками пальцев тёплую кожу, словно прощупывая её, а затем снова начинает что-то рисовать. Чангюн дышит через раз и старается не шевелится, от движений влажного маркера щекотно и так и хочется почесать, но он стойко терпит, позволяя разрисовывать себя, как новогоднюю игрушку. Хосок шумно дышит, и его тёплое дыхание согревает озябшую от холода больничной палаты шею; воротник оттягивается назад ещё, и Чангюн чувствует холодное прикосновения маркера к коже ключиц и рядом. Хосок рисует какие-то непонятные завитушки, отдельные буквы и, кажется, увлечён своим занятием, как малое дитя, которому доверили раскрасить один лист раскраски в одиночку. - Когда тебя выписывают? - заканчивает рисовать и, наконец, прерывает молчание, щёлкая колпачком. - Дня через три, - Чангюн ежится и пальцы автоматически тянутся к собственной шее в надежде, что-то нащупать, но не дотягиваются - Хосок коротко, но больно бьёт по пальцам и смотрит недовольно. - Мы постараемся вырваться. - Не надо, -Чангюну неуютно и он был бы счастлив, если бы сейчас открылась дверь и впустила внутрь Минхёка или Кихёна, а лучше обоих. - Меня возможно не отпустят с работы, но этих двоих ты не остановишь, - хмыкает Хосок, указывая кивком головы на дверь. Чангюн понимающе улыбается и пальцем водит по высохшим и немного стягивающим кожу буквам на запястье. Вернувшиеся в эту минуту Минхёк и Кихён всё так же крикливы и препираются насчёт секретного ингредиента в кофе. Хосок закатывает глаза на этот детский конфликт, наклоняется к Чангюну и шепчет на ухо, что они пойдут. Чангюн автоматически кивает и почему-то краснеет, когда Хосок в последний раз проходится своими холодными пальцами по рисункам на шее в прощании. После их ухода в палате снова становится скучно и одиноко, словно вместе с друзьями ушла и теплая волшебная атмосфера, оставив поле себя лишь лёгкий мандариновый запах, распространившийся по всей комнате. Чангюн тяжело вздыхает, случайно цепляясь взглядом за разрисованное запястье, всё же лезет пальцами к шее и подтаскивает к себе маленькое зеркальце. Разглядеть написанное получается не сразу - широкий воротник очень мешает, - но спустя время, всё же получается. " Мы тебя любим" красивым хосоковским почерком вычерчено на его коже, и много-много завитушек, узоров и отдельных предметов. Улыбка сама появляется на губах, и Чангюн старается не думать о том, что скажет завра на этот шедевр врач, и насколько долго нужно будет просидеть в душе, чтобы смыть въедливый маркер. " Я вас тоже" - через некоторое время, хорошо подумав, отсылает сообщение Чангюн. И почему-то только Хосоку.