Сборник

- Надежда, - сквозь зубы негромко цедит Чангюн, избегая зрительного контакта. Его ладони против воли сжимаются в кулаки, настолько сильные, что кожа на костяшках становится белоснежной. - Мне остаётся только надеяться, что ты уйдешь из моей жизни и больше никогда в неё не вернешься. Я глупо - возможно- надеюсь на то, что боли, которая отравляет мою жизнь, станет меньше. Что я начну жить, а не тлеть, как выброшенный из общего костра на песок деревянное полено, от каждого твоего знака внимания. Может, я перестану быть тряпкой, и научусь держать эмоции под контролем, научусь не тратить время на людей, научусь видеть ложь. Скорее всего, мне понадобиться время, чтобы самому зашить все раны, что уже кровоточат реально. Ты видел мои руки? - горькая усмешка, после которой рукава белой рубашки закатываются, чтобы предоставить возможность лицезреть бледные шрамы на молочной коже вдоль рук до локтя. - Не видел, - ещё одна усмешка после увиденного шока в глазах напротив, - а знаешь кто видел? Кто видел, но молчал? Тот, кого я называл вторым любимым хёном; тот, кто вроде бы заботился обо мне; тот, кого ты трахаешь каждый вечер, а утром приходишь ко мне. Пауза, необходимая для того, чтобы перевести дыхание, подавить слёзы, уже собравшиеся в уголках глаз, и после продолжить: - Во мне, кажется, уже опустошенном этой игрой полностью, теплится лишь надежда. Надежда на лучшее будущее, в котором нет тебя; надежда, что мне удастся стереть огромный кусок памяти, не прибегая к помощи психотерапевтов; надежда, что всё это дерьмо не вернется ко мне, а я в свою очередь не вляпаюсь в такое же новое. Ты ведь не представляешь даже, каково это быть куклой? Правда ведь? - безумный смех и легкое безумие в глазах, некогда очень теплых и мягких, сейчас же холодных и режущих острее ножа. - Ты вроде бы человек, из ран течет кровь, в груди бьётся живое сердце, ты думать можешь даже, в периоды, когда не думают за тебя, а всё равно кукла. Потому что тебя используют, как куклу, а ты и не сопротивляешься. А знаешь почему? Потому что засевшая в там самом человеческом сердце любовь не позволяет этого сделать. Ах да, сказать забыл. Я люблю тебя, - как бы между прочим произносит Чангюн, улыбается пугающей широкой улыбкой и пожимает плечами. - Странно знаешь, что? Что твой розоволосый мудак узнал об этом раньше тебя. И самым умным решением, возможно, во всей его тупой жизни было то, что нас пора рассорить. Я радовался этому плану, как ребёнок... конечно, между порывами, его убить. Но он же второй любимый хён - нельзя, а то совсем неправильно как-то получается. А ещё странно, что он тебе не сказал: боялся, что уйдешь ко мне? Смешно. Мне не составить ему конкуренцию, даже если очень постараться, - Чангюн нервно проводит рукой по волосам, - а я старался, знаешь ли. Но всё впустую, только двух парней подцепил каких-то, которые считали себя невъебенно крутыми, а на деле оказалось, что из крутого только яйца, и то.. фи. Он проводит по волосам ещё раз и делает глубокий вдох, готовясь сказать важную вещь. Ту вещь, собственно, с которой и начался этот разговор. - Я прошу тебя, уйди. Я _прошу_, иначе если ты не уйдешь сам, я заставлю тебя это сделать и нам обоим не понравится то, как я это сделаю. Даже больше скажу - Кихёну не понравится тем более. Не толкай меня на шаг, на который я решился, но не обдумал до конца. Уйди сам, сбеги от безумного, и расскажи друзьям, которые будут задавать вопросы, что я сошел с ума. Ты же видишь - я безумен? - Чангюн пальцами указывает на свои глаза, где безумие уже давно стало трансформироваться в черные океаны боли, на которых оно, видимо, и было взращено уже очень давно. - Уйди и оставь мне надежду, с помощью которой я смогу выкарабкаться, я уверен. Уйди... Слово звучит настолько жалко и отчаянно, словно на него ушли последние силы, которые ещё были в теле Чангюна. Он оступается, кстати, и чтобы не упасть, опирается ладонью о стол, где всего лишь в паре сантиметров от мизинца лежит черный пистолет, дуло которого уже направлено на второго присутствующего в комнате. - Нет, - раздаётся твердым голосом, а Чангюн морщится, словно бы потерпев неудачу, и тянется пальцами к холодному стволу оружия. Он пытался. - Прости, хён, - чангюновский же голос не настолько тверд. Он предполагал такой ответ, но как говорил, не до конца обдумал своё решение, поэтому боится. А ещё боится боли. - И что.. убьёшь меня? - задаёт вопрос с усмешкой, присущей только Шин Хосоку, который никогда и ничего не воспринимал всерьёз, и на самом деле был тем ещё дураком, старающимся показаться умным. - Постараюсь. Чангюн берет пистолет в руку, которую затем вытягивает вперёд, наставляя на Хосока, не стремящегося скрыться или сбежать. Да у него в глазах даже страха нет, от чего мерзко почему-то. - Уйди, хён, - ещё одна попытка, жалкая на самом деле, потому что слёзы всё же начинают литься из глаз и катиться крупными каплями по чангюновским гладким щекам. - Нет, - всё так же просто отвечает Хосок и смотрит прямо на младшего, предполагая, что тот в него всё равно не выстрелит. И он прав в общем-то, ибо Чангюн слишком слаб, чтобы таким образом убивать свою любовь. Поэтому он убивает себя, и удовлетворенно улыбается перед этим, когда наблюдает, каким теперь страхом наполняются глаза Хосока, увидевшего, как Чангюн резко перемещает дуло пистолета к своему виску, и как истошно его любимый хён кричит, бросаясь к нему. Но не добегает каких-то пару шагов, когда раздаётся оглушительный выстрел.