Сборник

Чангюна, как и любого другого человека, всегда возмущает ситуация, когда его заставляют делать что-то против его воли. - Почему я снова должен тащиться на твой бой?! - Потому что ты мой лучший друг, - коротко и сухо отрезает Хосок, пресекая все вопросы разом и заставляя собираться живее, ибо бой начнётся через час, а он даже в клетке ещё не побывал, чтобы осмотреться. Этот разговор, как религия, и Чангюн прекрасно знает, что его не оставят дома спокойно делать домашнее задание, а заставит идти. И даже если он категорически откажется, Хосок схватит его за шкирку и притащит сам. И дело не в том, что Хосок такой мудак и эгоист (что, впрочем, верно от первой до последней буквы, как по мнению Чангюна), а в том, что Хосоку трудно быть одному где бы то ни было: хотя бы один раз за бой он должен посмотреть на скрючившуюся на неудобном сиденье фигуру лучшего друга, который пытается выучить отрывок какого-то стихотворения под рёв толпы. Обычно в минуту данной слабости он пропускает важный удар, но зато потом подпитанный внезапным приливом сил отыгрывается на противнике полностью. В этот бой Хосок, как всегда, ищет сквозь прутья клетки лицо Чангюна, но взглядом выцепляет совершенно другое лицо, которое совсем не ожидал когда-нибудь здесь увидеть. И пропускает удар. А затем ещё и ещё один. Чангюн, обеспокоенный напряжённым криком толпы, снимает наушники и вглядывается в боксирующих, а в следующую секунду, забыв обо всём, летит вниз к клетке и матерится так громко, что будь рядом Хосок, то точно бы надавал по губам. Только Хосок слишком занят тем, что проигрывает новому бойцу, который превращает его лицо в кровавое месиво, а у Чангюна всё обрывается внутри, когда он видит безжизненный взгляд, направленный на него, и понимает, что Хосок больше не будет бороться. Бой прерывают, признавая победу новичка. Клетку открывает, и Чангюн проскальзывает в неё первым, подлетая к еле дышащему другу. Дежурящих, как на самых настоящих боях, медиков здесь нет, а толпе всегда наплевать на то, что происходит с бойцами после феерического зрелища, и Чангюн с ужасом понимает, что если бы сегодня всё же настоял на своём и остался дома, то Хосока в лучшем случае (если бы остался жив) так и оставили на полу клетки доживать последние секунды, в худшем (если бы.. Чангюн старается не думать об этом) выбросили бы охладевшее тело где-нибудь в заброшенном квартале. - Хён! Чёрт, хён! Открой глаза! - Чангюна полностью накрывает паника, и он не знает, что делать, кроме как трясти находящегося в бессознательном состоянии Хосока за плечи, пачкая пальцы в багровой крови. - Да какого хуя-то! Хён, если ты не откроешь глаза, я сам тебе сейчас уебу! Чангюн готов реветь от безвыходности, он оглядывается в поисках помощи, но видит только редеющую толпу, старающуюся свалить побыстрее, пока правоохранительные органы не заметили такое сборище народа в подполье. - Чангюн-а, - Чангюн шугается, услышав своё имя, и не верит, что этот хрипящий бас принадлежит Хосоку, который между тем осторожно сглатывает и медленно приоткрывает (насколько это возможно) глаза, - Чангюн-а, я запретил тебе материться. - А я тебе проигрывать, - привычно огрызается Чангюн, но ему на самую малость становится легче, и он давит желание притянуть хёна для удушающих объятий - понимает, чем это может тому аукнуться. - Квиты, - разбитые губы Хосока дрожат, пытаясь изогнуться в улыбке, но получается довольно плохо. Чангюн помогает ему добраться до раздевалки, разрешая полностью опереться на себя и запачкать кровью любимую бежевую толстовку. Встретившийся на пути организатор боёв искренне удивляется тому, что проигравший боец остался жив, и Чангюн бы обязательно ему врезал, если бы был уверен, что Хосок сможет стоять без его помощи. Он прислоняет всё ещё находящегося в полубессознательном состоянии парня к столу, а сам убегает в зал, где оставил свой рюкзак, в котором была припасена мини-аптечка: Хосок больницы ненавидел, и Чангюну пришлось пройти двухнедельный курс оказания первой помощи при медицинском университете. Хосок ведёт себя очень покорно и даже не шипит от боли, как всегда, когда Чангюн случайно (а иногда намеренно) задевал края открытых ран, вытирая влажным ватным диском кровавые подтёки. Он как раз заканчивает, осторожно стирая последние красные капли с левого наиболее пострадавшего бока Хосока, как тот резко вбирает воздух через ноздри - Чангюн замирает, думая, что сделал больно, - а затем медленно выдыхает и, не имея сил больше стоять, практически падает на скамью. - Хён? - неуверенно спрашивает Чангюн, которого Хосок обеими руками притягивает за талию к себе и ткнётся лбом ему в живот. - Он там был, - через огромную паузу, за которую Чангюн успевает оттереть кровавое пятно с рукава толстовки, хрипло сообщает Хосок. Чангюн было открывает рот, чтобы спросить "кто", но тут же его захлопывает, вспоминая знакомую рыжую макушку, сидящую за два ряда от него внизу, и по-лисьи раскосые глаза, хозяин которых по-детски радостно осматривал зал в самом начале боя: именно тогда Чангюна посетило чувство тревоги, но он обыкновенно его потопил, как делал всегда перед хосоковскими боями, а стоило прислушаться. - И увидел, какой я неудачник. - Неудачник, ещё мягко сказано, хён, - фыркает Чангюн и хочет свести всё в шутку, выходит, правда, немного нервно, - свалиться во втором раунде, даже для тебя позорно. Он хочет отстраниться и проверить беспокоящую его рану над глазом, но Хосок не даёт, впивается пальцами сильнее в его бок и лбом ткнётся сильнее - у Чангюна внутри всё завязывается в тугой узёл, который подрагивает каждый раз от любого движения хёна. Они стоят так некоторое время, пока Хосок полностью не восстанавливает способность мыслить разумно. - Пошли домой, - резко бросает, отстраняясь, и суёт закрытую аптечку в чангюновский рюкзак. - Но я ещё не закончил! - Дома закончишь, - Хосок снова становится тем самым мудаком-Хосоком, которому хочется прописать кулаком в челюсть. и неважно, что он получил сегодня в эту самую челюсть не один удар. - Ты стихотворение выучил? Твои оценки по литературе ужасны. Чангюн готов взвыть от несправедливости в этом мире и хочет, как маленький капризный ребёнок, топать ногами, но где-то глубоко внутри он рад, что его хён (пусть и такой мудак, но зато любимый мудак) вернулся и тревога снова притупляется, но совсем не уходит. Чангюн помогает Хосоку одеться, долго спорит с ним насчёт того, чтобы сменить свою любимую толстовку, частично запачканную кровью, на хёновскую кофту, и Хосок пользуется тем, что даже вот такой побитый и находясь в несколько шагах от состояния трупа, всё равно сильнее. Он сам (сжав зубы и резко выдыхая - делать активные движения дико больно) стягивает с сопротивляющегося Чангюна одежду и практически принуждает облачиться в свою кофту, толстовку же запихивает в рюкзак. - Ненавижу тебя, - сопит Чангюн, которому кофта немного большая и он тонет в ней, как пятилетнее дитё, стащившее у семнадцатилетнего брата футболку. Хосок долго отбрыкивается, бурча, что в состоянии и сам дойти без чужой помощи, но через три шага, хватается за руку Чангюна, который лишь глаза закатывает на все эти горделивые повадки и помогает идти, разрешая использовать себя в качестве живого костыля. Они выходят из подполья последними и попадают под сильнейший дождь, Чангюн снова матерится сквозь зубы, прислоняет Хосока к стене и пытается найти в списке контактов номер такси: он очень надеется, что денег, отложенных на обед, хватит, чтобы оплатить услуги таксиста. - Вас подвезти? - Чангюн отрывается от экрана телефона, услышав совсем рядом незнакомый голос, поворачивает голову и видит совсем рядом ту самую рыжую макушку, те самые лисьи глаза и широкую улыбку. Чангюн тут же переводит взгляд на вцепившегося пальцами в кирпичную кладку Хосока и понимает, что за сегодня теряет своего хёна второй раз.