Пестики и Тычинки

По возвращении настроение снова скатилось ниже плинтуса. Фредерик болезненно схватил Кэрла за локоть и с каким-то безумством во взгляде спросил, где он был. Кэрл ответил, заикаясь от страха и смущения. Слишком поздно сообразил, что его будут искать, а он никому не сказал, куда пошёл. Но когда в своей комнате он стал промывать кисти, нахлынуло дерзкое чувство собственной правоты – ведь новоявленные родственники сами сбежали. Ушли и не сказали, чем ему заняться, куда можно пойти. К ужину он порядочно накрутил себя. Тихо ругаясь под нос, Кэрл был готов сражаться за своё право быть… кем? Свободным? Никто его на цепь не сажал. Да и запреты не оговорили. — Не веди себя, как избалованный ребёнок, — произнёс Кэрл сам себе. — Это точно. От чужого голоса Кэрл вздрогнул, подпрыгнув на месте, повернулся к стоявшему у косяка Нико и поморщился. Альфа был доволен, что напугал его, и улыбался до ушей. Улыбка у него была забавная, но Кэрл всё ещё помнил неприкрытое разочарование старшего брата при первой встрече, и внутри вновь стала скапливаться бурлящая обида. Хотелось сказать что-то злое и жестокое. — Ты рисуешь? — Нико рассматривал Кэрла с нескрываемым любопытством. Несколько минут назад Кэрл объяснял новому отцу, что рисовал у горного озера. Глупее вопрос нужно было ещё постараться придумать, ведь Нико наверняка всё это слышал. Но от его слов Кэрл почувствовал, что краснеет. Он не знал, о чём говорить, не представлял, как вести себя с альфами и было видно, что и Нико смущён. От его взгляда внутри что-то щипало и горело. Словно изжога началась. Захотелось спрятаться. Кэрл отвернулся, закрывая свои наброски и своё пылающее лицо. — Может, покажешь? Дрожащими пальцами он протянул Нико свою лучшую работу, хотя мгновение назад хотел выгнать его и прекратить это давящее общение. — Красиво. От комплимента запылали и уши. Кэрл посмотрел на грубый профиль и осторожно спросил: — Я тебе не понравился? — С чего ты так решил? — Нико обвёл его взглядом с ног до головы и заулыбался еще шире. Неловко подняв руки, Кэрл попытался остудить щёки и шею, а Нико положил ему на спину ладонь. Слишком горячую для его и без того опалённой внутренним смущением кожи ладонь. Сбрасывая её, Кэрл повернулся к нему лицом. — Ты очень красивый, — сказал Нико и встал ещё ближе. Кэрл не знал, что сказать на такое. В Таанни ему часто делали комплименты, но обычно он отвечал: «Ты тоже сегодня превосходно выглядишь». Или: «А твоя рубашка отлично подходит к цвету твоих глаз». Что он мог сказать этому альфе? Нико был мил, но не слишком симпатичен. Широкое лицо с грубыми чертами, словно шпателем ровнялось – чуть кривой приплюснутый нос, широкие лоб и серые брови, большие и плоские губы. Только глаза у него были интересные. Но пока Кэрл хлопал ресницами, думая, как повежливей ответить, Нико наклонился к его шее и прошёлся горячим дыханием от подбородка к ключицам, закончив обжигающим поцелуем в плечо. Кэрла от этого прикосновения словно током ударило: ноги стали ватными, почти не держали, внутри всё задрожало, стало страшно, и он с силой оттолкнул альфу. Нико непонимающе изогнул брови дугами, снова приблизился. — От твоего запаха голова кругом. Я думаю, ты – мой. Эти слова обескуражили, два дня Кэрл был уверен, что ему тут не рады и только и ждут, когда он втихаря исчезнет, так что заявление Нико шокировало. Срочно захотелось спрятаться. Никогда в жизни он не чувствовал себя настолько смущённым. Даже когда Берт, его одноклассник, полез с поцелуями. — Я только приехал, — отчаянно пискнул Кэрл, отходя от Нико и, чуть не споткнувшись, сел на постель, — и ты мне не нравишься! Кэрл совсем не это хотел сказать, но от страха мысли походили на взбесившихся куриц – их не получалось остановить и придать нужную форму. Нико помрачнел, опустил голову, пряча взгляд, и сразу стал выглядеть как обиженный ребёнок. Кэрл хотел объясниться, сказать, что надо всё обдумать, пообщаться и познакомиться ближе, но Нико подёрнул плечами и вышел. Кэрл ещё несколько минут сидел, выравнивая дыхание и собирая остатки самообладания. Его то окатывало холодом, то вновь возвращалось смущение, мыслить не получалось, в голове шумом отдавался последний конфликт с Фредериком, а о Нико хотелось просто забыть. Запихнув этот разговор поглубже, он спустился к ужину... За столом вся семья снова молчала. Кэрл боялся и слово сказать, чтобы не разрушить безмолвие. Старался не смотреть на Нико. Вообще ни на кого не смотрел, потому что от их тяжёлых взглядов было до тошноты неприятно. Кэрл не мог понять, что именно его задевает и расстраивает. Скорее всего – всё сразу. Общество альф давило, мрачная атмосфера дома пугала, и Кэрл чувствовал себя чужим. Он старался не вспоминать об оставленной семье, не сравнивать то, что было, и то, с чем он столкнулся в Ваанта, потому что сравнивать было нечего. Закончив с едой, Кэрл осторожно приподнял голову и поймал взгляд Нико – он смотрел так, словно пытался спалить на месте. Ночью не спалось. Кэрл разглядывал сквозь стекло звёзды и вспоминал, как пасмурно и мрачно выглядело небо у него дома. Точнее там, где раньше был его дом. О Таанни ему придётся забыть и стереть из своей памяти и сердца всё, что было связано с тем прекрасным и холодным местом. В Таанни, наверно, сейчас идёт град, и огромные комья снега бьют в стёкла, мешая братьям спать. Почему непогода обходит Ваанта стороной? Может, горные цепи не подпускают низкие грозовые облака? Может, местным повезло с выбором, и жители этого посёлка навсегда смогут остаться в этом комфортном и уютном раю? Жизнь в новой семье угнетала. Кэрл старался не задумываться о прошлом, но сердце выло от тоски по оставленному дому. Он сторонился людей, избегал разговоров и мучился от своего одиночества. Альфы казались ему странными, необычными и чужими. У них были свои привычки, свои жесты, даже язык был немного иной, и Кэрлу казалось, что у него никогда не получится с ними сдружиться. Через пару дней младшие братья стали проявлять к Кэрлу интерес, расспрашивали, постепенно налаживали контакты. Майки много болтал, рассказывал о себе и своих увлечениях, заглядывал в комнату и пытался веселить. Арне хитро улыбался, обнимал за плечи и предлагал свою поддержку. Но Кэрл чувствовал только неловкость и предпочитал быть один. Старшие же обходили Кэрла стороной. После разговора Нико тоже стал отчуждённым. Может, конечно, ему казалось, что это так, но находиться в обществе Ярвиненов становилось всё сложнее. Кэрл не хотел оставаться на ужин, с неохотой появлялся во время завтрака и предпочитал сбегать сразу после мессы в церкви. Если первое время он ещё пытался показать себя как примерный хороший омега, то к концу недели стал острым и колючим, как загнанный в угол дикобраз. Подстать всей семье… Ему не хватало оптимизма, чтобы в этой мрачной атмосфере отыскать хоть что-то положительное. Казалось, что Ярвинены похоронили себя заживо в своём унынии, а Фредерик потерял свою веру в завтра. Кэрл тоже не верил в завтра. От него ждали помощи, спасения, но ему не хватало сил выбраться из собственной депрессии, и он просто плыл по мутному течению новой жизни. Днём он рисовал или гулял рядом с полями, любовался горами и пронзительно голубым небом. Пару раз искупался в озере, но вода была слишком холодной, и Кэрл начал кашлять, так что решил прервать свои занятия плаваньем. Каждый вечер в горах его находил Нико и, словно надсмотрщик, отводил домой. От его внимательного взгляда и попыток прикоснуться Кэрл чувствовал себя неловко и старался придумать миллион причин, чтобы не оставаться наедине. Проще было сбежать, чем объяснять и ему, и самому себе этот странный почти неконтролируемый страх. Первая неделя в Ваанта закончилась внезапно обрушившимся летним зноем. Первый совместный выходной для Кэрла стал адским – слишком жарким, слишком солнечным и слишком гнетущим. От серых туч над господином Ярвиненом нигде не было спасения, и с каждым проведённым часом в этой тягостной атмосфере погода только ухудшалась. После обеда Кэрл буркнул, что идёт купаться, сбежал на улицу и впервые за день смог спокойно вдохнуть – так плохо от общества незнакомых людей ему никогда не было.