«Let the whole world burn, we'll be loving till the first light of the day».
– Прости, мне больше не к кому идти, – первое, что говорит Тэхён, когда открывается дверь. Он не сомневался в том, что разбудит Сокджина – на часах что-то около четырёх утра, и, в общем-то, так оно и есть. Сокджин стоит перед ним на пороге, сонно щурится на правый глаз, невнятно кутается в полы нацепленного в спешке халата и никак не может совладать с поясом: один конец вечно ускользает из рук. Он хоть и выглядит растерянно, потому что не ожидал, если честно, что «можно мне приехать?» приравнивается к «можно мне приехать прямо сейчас?», но всё равно пропускает Тэхёна в квартиру и гостеприимно и очень по-сокджиновски предлагает кофе – за окном только расцвёл рассвет, и взбодриться совсем не помешает. Тэхён скромно качает головой и смято извиняется ещё раз. Он с каждой минутой начинает всё сильнее жалеть о том, что позвонил Сокджину: сегодня будний день, тому наверняка нужно на работу, и беспокоить его не хотелось совершенно. А ещё Тэхён чувствует себя настоящим дерьмом, когда вот так заявляется как ни в чём не бывало после того, что между ними произошло – он ведь даже не смог найти в себе сил и мужества, чтобы после того злополучного вечера набрать номер старшего и поговорить. Неважно о чём: спросить, как дела, что нового в кофейне или просто рассказать всю правду – что это не с хёном что-то не так, а с сердцем Тэхёна, которое уже давно и прочно покоится в чужой груди. При мыслях о Чонгуке болезненно сводит лёгкие и отчего-то становится сложнее сделать вдох; Тэхён так и не сомкнул глаз за эту ночь, всё лежал рядом с ним, успокаивающе гладил по взмокшим волосам, целовал в кончик носа – совсем невесомо, чтобы не потревожить и без того беспокойный сон – и смотрел, как в сумерках подрагивали его ресницы. Было очень трудно оставить Чонгука в номере одного. И если бы он вдруг проснулся, Тэхён вряд ли бы смог уйти. Плюнул бы на всё, пусть хоть земля трещит и разваливается на части, пусть небо падает на вершины заснеженных гор, пусть весь мир перестанет существовать – и будь, что будет, это бы не имело никакого значения. Ничего, кроме крепких объятий, из которых совсем не хочется выбираться. Лечь и умереть куда проще, чем бежать и жить, а ещё большой вопрос, что из этого предпочтительнее, но Чонгук, полностью лишённый всяких сил, так и не проснулся, даже когда Тэхён вытащил из-под него одеяло и укрыл сверху. Оставив на всякий случай короткую записку о том, что он скоро вернётся и просьбой не покидать номер, Тэхён сухим поцелуем коснулся лба Чонгука, взял ключи от его машины и, проведя ладонью по спутанным волосам на затылке, ушёл в надежде, что парень не проснётся в его отсутствие. Сокджин ещё раз уточняет про кофе и, получив всё тот же отрицательный ответ, жмёт плечами, мол, как хочешь, дело, конечно, твоё, и уходит приготовить порцию себе. Тэхён мнётся в коридоре какое-то время, а потом тенью проскальзывает за ним на кухню, неловко присаживаясь на крайний стул. Сокджин в своём этом халате и растрёпанными после сна волосами выглядит истинно домашним, уютным, таким... самым обыкновенным? Тем человеком, у которого дела распланированы на месяц вперёд: сегодня, вот, например, нужно зайти в магазин и забить полки холодильника, завтра – не забыть вычесать кота, чтобы шерсть не собиралась неказистыми клочками, самому потом заскочить в парикмахерскую и подровнять отросшую чёлку, позвонить родителям, придумать, чем заняться на выходных... Жить и никуда при этом не бежать – здорово, наверное, думает Тэхён. Ему действительно жаль, что он сам вряд ли сможет так когда-нибудь, но представься шанс исправить наделанные на пути ошибки, он едва ли воспользуется им. Одно неминуемо повлечет за собой другое, потянет за собой, а Тэхён больше ни за что не собирается разжимать свою руку, крепко держа в ней чужую ладонь. Засыпав кофе, Сокджин нажимает кнопку на кофеварке. – Слушай, – не обернувшись, неожиданно начинает он. – Извини за то, что я тогда вспылил, ладно? Тэхён поджимает ноги под стул и искренне не понимает, зачем Сокджин вообще всё это говорит: с чего бы ему чувствовать себя виноватым? Он не сделал ничего, за что стоило бы просить прощения, и это именно Тэхён повёл себя по-свински. – Не знаю, что на меня нашло. Я не должен был давить на тебя, – продолжает Сокджин. – И мне совсем не хотелось... – Не надо, – хрипло перебивает его Тэхён. – Всё в порядке, хён. Правда. Тот поворачивается и, кажется, не верит до конца; хотя зашкаливающая в воздухе неловкость снижается на несколько тонов, и от этого в самом деле легче. – Я бы не пришёл, если бы чувствовал обиду, – подтверждает свои слова Тэхён. – Мы просто... не правильно поняли друг друга? Так бывает, ничего страшного, – и он улыбается, стараясь своим видом дать понять, что всё действительно в порядке. – Так бывает... – соглашаясь, эхом отзывается Сокджин. Но натянутость улыбки на лице младшего не даёт ему расслабиться окончательно. Налив кофе в кружку, он садится за стол напротив: – Но ты пришёл, – и серьёзно спрашивает: – Что случилось? То, что «что-то» произошло понятно и так – у Тэхёна руки нервно дрожат, как бы он ни пытался это скрыть, взгляд бегающий и синяки под глазами из-за бессонной ночи, поэтому Сокджин не ходит вокруг да около и задаёт вопрос напрямую. Тэхён вздыхает и опускает голову. Слова на языке есть, но он никак не может заставить себя их произнести. Ему кажется, что он не имеет права обращаться с этим к Сокджину, но идти и правда больше не к кому. – Мне нужна твоя помощь, – почти шёпотом произносит он. Сейчас Сокджин видел перед собой того самого парня, что явился ему второй раз в жизни, придя в кофейню после закрытия, с видом, будто из него разом вытянули тепло и стеклом, застывшим в глазах, – лишь с той разницей, что тогда Тэхён не попросил его о помощи: быть может, потому, что они виделись до этого всего лишь однажды, а, быть может, он знал, что тогда Сокджин вряд ли смог бы ему помочь. Никто не смог. Хоть и горько осознавать, но Сокджин понял и принял, и просто молча был рядом, не позволяя рассыпаться на куски, но сейчас всё виделось совсем иначе. Теперь Сокджин был уверен, что он сможет помочь. Что он сделает что угодно, о чём его попросит Тэхён. – Так что же произошло? – он делает глоток из кружки. Кофе до сих пор слишком горячий, и язык неприятно жжётся. Тэхён нерешительно закусывает губу, но всё же продолжает: – Я не могу рассказать тебе сейчас всего. Это... Это небезопасно для тебя. – Что? Небезопасно? – глаза Сокджина невольно округляются. – О чём ты? Тэ... Но тот обрывает его на полуслове. Не стоило вообще начинать этот разговор. Хотелось быть честным (пусть и не до конца, но хотя бы попытаться), но лучше было придумать какую-нибудь безобидную ложь. Теперь Сокджин заметно занервничал, а этого Тэхёну хотелось меньше всего. – Не важно. Правда. Не волнуйся, хён, – обрывками тараторит он, пытаясь успокоить то ли старшего, то ли себя. И, прежде чем Сокджин успевает раскрыть рот, просит: – Можешь дать позвонить? Я быстро. Тот смотрит взглядом «Мы ещё вернемся к этому разговору» и, кивнув, уходит в спальню за телефоном. А Тэхён шумно выдыхает. Он больше не уверен в том, что прийти сюда было хорошей идеей. Сокджин отдает ему свой мобильник, а сам уходит в ванную принять душ. Тэхён сверяет по своему набранные цифры и, убедившись в правильности, нажимает кнопку вызова. Есть вероятность, что Хосок не ответит на незнакомый номер или и вовсе не услышит звонок, даже учитывая тот факт, что звук на его телефоне всегда включен, но вопреки скудным ожиданиям Тэхёна трубку всё же снимают. – Да? – раздаётся в динамике хриплый шепот. – Хосок, это я. Повисает непродолжительное молчание, потом слышится громкий шорох (видимо, Хосок выбирается из кровати), шлепанье босых ног по коридору и наконец: – Что за? Четыре грёбаных утра, Тэ. Где ты и почему звонишь с чужого номера? – Это телефон Сокджина, – односложно отвечает Тэхён. – Запиши потом себе. На всякий случай. Хосок на это негодует ещё больше, чем секунду назад. – Какой, нахрен, Сокджин? – не понимает он. – Что вообще происходит? – Значит, пока ничего не слышно? Это хорошо... – задумчиво закусив губу, едва слышно бормочет Тэхён. О случившемся с боссом Хосок узнал бы одним из первых, а раз он не в курсе, то какое-то время в запасе ещё остаётся, что не может не радовать. – Если не прекратишь говорить загадками, то я выпотрошу тебя, как только вернешься домой, – злобно обещает Хосок. В ответ он рассчитывает на откровение, а получает тихий полушёпот: – Я не знаю, когда вернусь домой. У Хосока пропадает дар речи. – Что?.. На мгновение повисает молчание, и Тэхён снова слышит шуршание в трубке – и он что угодно может поставить на то, что Хосок сейчас прижал телефон щекой к плечу и искал по всей кухне сигареты: кроме него их никто не трогает, но у Хосока старая привычка, плавно перетёкшая в вечный заёб, терять пачку или зажигалку, даже если они лежат перед глазами. Когда тот чертыхается сквозь зубы, Тэхён вздыхает: – На подоконнике, Хо… – Какого хуя, Тэхён? И вопрос явно не относился к местоположению сигаретной пачки. Хосок раздражённо закуривает, делает несколько затяжек одна за другой и открывает окно, а Тэхён сжимает телефон Сокджина в руке и тоже подходит к подоконнику. За стеклом – раннее утро, умиротворённое, спокойное, будто спящее, укрывшееся полупрозрачным серым туманом, и хочется навеки остаться в мягкой дымке, закрыть глаза и слушать предрассветную тишину, но. – Объяснять некогда, но не сомневайся, очень скоро ты обо всём узнаешь, – говорит он, нерешительно кусает губу и продолжает, прежде чем Хосок успевает что-то сказать: – Я звоню, чтобы попросить тебя не делать ничего. Не важно, что ты услышишь через пару часов, обещай мне, что ты не влезешь в это, Хосок. Но Тэхён знает его слишком хорошо, чтобы ожидать другой реакции. – Что за дерьмо, Тэхён? – выплевывает сигаретным дымом Хосок. – Понятия не имею, во что ты вляпался, но я не буду этого обещать, – и в его голосе слышится настоящее раздражение. Но Хосок никогда не умел злиться долго, поэтому уже в следующую секунду он говорит спокойнее и тише: – Говори адрес, я сам приеду, и мы всё обсудим. Мы со всем разберёмся, Тэхён, как раньше, помнишь? И Тэхёну очень хочется. Хочется не справляться с этим в одиночку, но он знает, что не имеет никакого права втягивать в случившееся Хосока, тем более – подвергать его опасности (и не его одного), да и пора бы уже вырасти из мальчишки, который только и умел, что тыкаться в нагрудный жилет друга, позволяя ему вечно прикрывать свою задницу. Сдерживаясь от того, чтобы не сказать «хорошо», он мотает головой собственному размытому отражению в оконном стекле: – Помню. Вот только как раньше уже не будет, потому что думать лишь о себе больше нельзя, – произносит Тэхён тише, чем шумит вода в ванной. Но Хосок всё равно слышит. – Почему это звучит так, словно нужно сделать какой-то выбор? – спустя недолгое молчание, отрешённо спрашивает он. – Ты уже давно выбрал. И это самое правильное, что ты делал в своей жизни. Тэхён не говорит ничего конкретного, расходится, будто кругами на воде, но Хосок отчётливо различает между строк беззвучное «будьте осторожны», «не предпринимай ничего» и не находит в себе сил больше настаивать – то ли потому что утро слишком странное, больше похожее на ночной кошмар, то ли потому что от мыслей, что в его кровати, завернувшись в одеяло, крепко спит и видит сны самое правильное, что он делал в своей жизни, сердце пропускает удар, что случись хоть одна крохотная оплошность, и то единственно верное в одночасье обернётся роковой ошибкой. – А Чонгук… – Он со мной. Сумасшедший диссонанс ожидаемо-неожиданного буквально взрывает Хосоку голову, и он выдыхает короткое: – Похоже, действительно пиздец. Тэхён горько усмехается на это и облизывает искусанные губы; те уже в кровь, и щипать начинает неприятно. В душе стихает вода, и Тэхён понимает, что разговор затянулся. – Мне пора. Позвоню, как только смогу, – говорит он и, прежде чем положить трубку: – Помни, что ты обещал не вмешиваться. – Я не обещал тебе этого, придурок, – отвечает Хосок и сбрасывает звонок первым. С той же точностью, с какой Хосок понял всё без слов, Тэхён знает, что тот не злится на него (умеет ли Хосок вообще да?), лишь, как всегда, волнуется, и брошенное напоследок «придурок» не что иное, как «ты всегда можешь на меня рассчитывать». Но Тэхён больше не может позволить себе этого. Летнее солнце всплывает над горизонтом ярким светом, и самые первые лучи нового дня стекают по подоконнику прямо под ноги теплом пролитого молока, но Тэхёну холодно невыносимо, что пальцы зябнут и хочется закутаться в одеяло, словно с него содрали кожу и выставили на улицу под порывы промозглого ветра, – а в мыслях, как на заезженной пластинке, только Чонгук-Чонгук-Чонгук, который остался в гостинице (полтора часа езды на машине, чуть меньше, если не смотреть на светофоры), которому тоже может быть сейчас _холодно_. Стоит только пропустить эту нить через сознание, и становится в тысячу раз невозможнее, чем секунду назад, – будто арктические льды пробрались под самую кожу, что кровь застывает кристаллами мёртвых камней и иней нарастает на ресницах, – Тэхён на мгновение плотно зажмуривается и после резко распахивает глаза, впиваясь растерянным взглядом в оконное стекло перед собой. Нужно поскорее всё сделать и вернуться обратно. Он должен как можно скорее вернуться обратно. Так, словно от этого может зависеть чья-то жизнь (представлять, что это реально чуть больше, чем полностью, категорически не хочется). Тэхёну вдруг становится трудно дышать, всего лишь на долю секунды, от всплеска бушующих чувств, что смешиваются в нем грязной морской водой после шторма, но невозможность сделать вдох пугает по-настоящему. Но ещё сильнее его пугает разговор с Сокджином, которого уже не избежать, потому что тот, вытирая полотенцем мокрые после душа волосы, стоит в дверном проёме кухни и выжидательно смотрит. – Ты так и не сказал, зачем пришёл. А Тэхён предпочёл бы не приходить – приползать, как побитая безродная псина, – вообще, и сказанными Хосоку словами о том, что больше нельзя думать лишь о себе, он пытался убедить не только его. Что вот то, что он сейчас делает, вовсе не эгоистичный порыв, взращенный на отчаянном в своей реальности желании спустить весь мир с крутого обрыва, лишь бы только спасти собственный островок счастья, а то, что называют «поступать правильно» и способностью переступить через свою гордость. – Я должен уехать из города. И мне нужны деньги. Тэхён, наверное, ещё никогда не чувствовал себя дерьмовее и более неловко, чем говоря это в лицо Сокджина. Ему хочется взвыть от своей же никчёмности, когда старший, всё ещё держа влажное полотенце в руках, не тратит время на раздумья и просто кивает головой: – Без проблем. – Ты не обязан, – чувствуя дрожь, выдавливает из себя Тэхён, на что получает лишь размытый взмах рукой, мол, не неси чушь. – Я всё верну, – стыдливо отводит взгляд, – точнее, мой друг вернёт. Его номер остался в твоём телефоне, можешь позвонить в любое время и... Он снова начинает нервно тараторить, и Сокджин, подойдя на несколько шагов ближе, успокаивающе опускает ладонь на плечо парня. – Тэ, – мягко произносит Сокджин, – всё в порядке, не волнуйся об этом. Я ведь тоже твой друг. Тэхён не говорит ничего о том, что происходит, почему он так резко срывается с насиженного места, зачем и ради кого, но Сокджин видит это по его взволнованному взгляду, чувствует, как под рукой мелко дрожит худое плечо, и вдруг понимает, словно промелькнувшей вспышкой: все надежды – ложные с первой секунды, и у него с самого начала не было ни единого шанса хоть когда-нибудь увидеть собственное отражение в этих волшебных глазах. Они знакомы не так давно, но Сокджин отчего-то уверен на полную сотню процентов, что Тэхён никогда бы не попросил помощи для себя – он бы скорее позволил мерзкой твари сожрать его заживо, чем опустился бы на колени. Тэхён похож сейчас на маленького потерянного щенка, который боится оглядываться по сторонам и не знает, в каком направлении сделать шаг, и Сокджину больше всего на свете не хочется его отпускать. В неизвестность, в неизбежность, слишком далеко для того, чтобы расстояние позволительной близости не исчезло совсем. Сокджин тихо вздыхает и убирает ладонь с чужого плеча. – Где ты будешь? – Пока не знаю, – честно отвечает Тэхён. За пределами города у него нет друзей или хотя бы просто знакомых, которым можно было бы доверять и спрятаться на какое-то время, а в гостиницах или мотелях слишком велик риск быть обнаруженными – ведь когда их с Чонгуком станут искать, регистрационные списки проверят в первую очередь, а потому вопрос о том, куда податься, всё ещё оставался открытым. Сокджин задумчиво сводит брови, а потом выходит из кухни и просит подождать минутку, скрываясь в тени коридора. Тэхён видит, как тот возвращается с блокнотом и ручкой, стоя, согнувшись над столом, что-то пишет на листке, затем вырывает его и протягивает парню. – Что это? – непонимающе хлопает глазами Тэхён. – Адрес моей сестры в Кванджу. Зная её, думаю, она не будет против. Тэхён смотрит на ровные буквы на бумаге и, как они складываются в слова, пытается сложить одно к другому в своей голове. Как, как он может взять что-то ещё? Нет, об этом не стоит даже думать. – Ты и так сделал достаточно, – почти шепчет Тэхён; рука отчего-то дрожит, когда он протягивает листок обратно, – если я приму ещё и это, то… Но Сокджин не даёт ему договорить. Накрывает прохладную ладонь своей и просит младшего поднять глаза. – Мне будет спокойнее, если я буду знать, где ты. Тэхён смотрит на него и тихо выдыхает, словно последнюю надежду: – Я буду не один. – Это я уже понял, – грустно вздёргивает вверх уголки губ Сокджин и убирает руку. – Я позвоню и предупрежу её, не беспокойся. Безысходно кивнув, Тэхён сворачивает бумажку пополам и прячет в задний карман джинс; вероятно, если он может что-то сделать для Сокджина в ответ, то он должен это сделать, даже если это вывернуто наизнанку – Тэхён всё ещё помнит то вспыхнувшее огненным пламенем, словно на экране боевика, ты мне нравишься, и во вторящем ему вдогонку мне так будет спокойнее определённо был смысл. Он решает, что остановиться у сестры Сокджина не такая уж и плохая идея – всего лишь на пару дней, пока они не придумают, что делать дальше. – Спасибо, хён. За всё, – и Тэхён действительно благодарен, смотря прямо сейчас в тёпло-карамельные глаза старшего, и он даже не в силах описать – насколько. Сокджин в ответ улыбается и взмахом руки откидывает влажную чёлку со лба: – Я же говорил, что можно без формальностей. Тэхён уходит по-свойски, как обычно – не прощаясь, только у самой двери, завязав шнурки, он выпрямляется, неловко, будто не зная куда деть, прячет руки в большом кармане толстовки и говорит ещё раз: – Спасибо. Сокджин улыбается, приятельски хлопает его по плечу и просит не пропадать совсем. В ответ Тэхён безмолвно, едва заметно кивает и выскакивает на лестничную клетку, на ходу натягивая на голову капюшон. И вряд ли он расслышал тихое: – Только будь осторожен, – сказанное прежде, чем за ним закроется дверь. Сокджину же требуется чуть больше усилий, чем обычно, чтобы привести дыхание в норму. Он почти уверен в том, что запомнит это раннее утро надолго. Утро, что сожгло его заживо.__
Переложив корзинку с продуктами в другую руку, Тэхён ещё раз окидывает внимательным взглядом стеллаж с сухими завтраками: медовые пчёлки, шоколадные шарики, целый зоопарк из мишек, жирафов и карамельных крокодилов, и кажется, что на этих полках есть абсолютно всё, кроме чёртовых космических звёздочек – единственного, что способно заставить маленького Хесана выпить стакан молока. Сыну сестры Сокджина всего четыре, он тихий, спокойный и почти не капризничает, но вместе с тем уже вполне понимает, что за, несомненно, полезную, но абсолютно невкусную брокколи на обед имеет полное право ждать что-нибудь сладкое на десерт: жизненная истина «ты – мне, я – тебе» облачается в детскую простоту и приправляется не по годам серьёзным взглядом в ожидании заслуженной награды. Сам Сокджин, кстати говоря, то ли забыл упомянуть о племяннике, то ли просто не придал этому факту значения, поэтому Тэхён искренне удивился, когда после долгих поисков нужного адреса (машина Чонгука вынужденно осталась в Сеуле, и добираться до места пришлось своими силами, а без встроенного навигатора жизнь внезапно оказалась на порядок труднее), дверь ему открыла миловидная девушка – шок номер два случился, когда Тэхён узнал, что ей почти тридцать, – а за её ногами прятался крохотный черноглазый малыш, заинтересованно, но немного пугливо выглядывая из-за коленок матери. Суджин приняла радушно, даже выделила им с Чонгуком отдельную комнату, велела чувствовать себя как дома и не задавала лишних вопросов. Несколько дней очень плавно и незаметно превратились в неделю, и с чувством безмерной благодарности хотелось хоть как-то отплатить добром за добро, поэтому пока Чонгук сидел с крошкой Хесаном, Тэхён помогал хрупкой Суджин таскать пакеты из магазина. …Сахарные звёздочки обнаруживаются на самой верхней полке, Тэхён хватает сразу две коробки, ругая себя, что не заметил сразу, и с чувством выполненного долга идёт искать девушку, чтобы помочь поскорее закончить с покупками и вернуться домой. Несмотря на то, что Чонгук пусть и медленно, но всё же постепенно приходит в себя, мужается и упорно старается вернуться на прежнюю высоту, Тэхёну всё ещё не по себе, когда его присутствия не ощущается рядом. // – Мама, мама! Смотри, Гуки нарисовал мне космический корабль! Едва стоит открыть дверь, как по коридору раздаётся топот маленьких ножек, и на Суджин ураганным вихрем налетает Хесан, улыбаясь от уха до уха и размахивая альбомом. Он восторженно показывает ей рисунок, со всей серьёзностью говорит, что когда станет космонавтом, то обязательно построит себе такой же корабль и будет летать на Луну каждые выходные. Суджин смеётся, треплет сына по волосам и уходит разбирать пакеты на кухню, а мальчишка, похваставшись картинкой и Тэхёну, преданно семенит следом, в надежде заполучить что-нибудь вкусненькое. Умилившись детской непосредственности, Тэхён идёт в гостиную, из которой доносились приглушённые звуки телевизора, в надежде найти там Чонгука – и не ошибается. В окружении разбросанных цветных карандашей, детских рисунков на вырванных альбомных листах тот сидел на полу и с совершенно непробиваемым видом смотрел, как панда По снова доказывал всем, что и неуклюжие медведи, любящие покушать, тоже могут стать настоящими воинами кунг-фу. – Гуки? Лицо Чонгука одномоментно перекашивает, и он поворачивает голову, хмурясь и злобно сцеживая: – Забудь. Тебе нельзя так меня называть. Прислонившийся плечом к дверному косяку Тэхён складывает руки на груди и язвительно усмехается. – Как я могу теперь забыть это? Чонгук шипит «отвали» и, выключив телевизор, начинает собирать карандаши в упаковку, а у Тэхёна даже от вида того, как он усердно складывает их по цветам от самого тёмного к самому светлому и задумчиво сводит брови, когда ловит секундный ступор, держа в руке зелёный и голубой, в груди расползается сгусток тепла – даже когда Чонгук был ребёнком, он им по-настоящему не был, не мог себе позволить, да и, наверное, не хотел, и вовсе не зная, что это такое. А теперь, когда Хесан утягивал его на детскую площадку во двор, когда они вместе вечером включали мультики для фона и строили из конструктора ракету, как носились по коридору, играя в догонялки, и когда Чонгук катал мальчишку на своих плечах, на его искреннюю улыбку смотреть можно было бесконечно. Суджин даже как-то сказала Тэхёну, что Хесан, вообще-то, редко подпускает к себе других людей, держится стороной и тихонько сидит в своей комнате, когда кто-то чужой приходит в гости, и то, что он с первого дня проявляет к Чонгуку повышенное внимание действительно удивительно. Тэхён же не видит в этом ничего удивительного – не потому, что сам такой же, и будь его воля, он бы вообще от Чонгука не отходил, а из-за того, что эти двое кажутся ему невозможно похожими, словно один и тот же человек, выхваченный из разных отрезков времени. Отлипнув от косяка, Тэхён подходит к Чонгуку, складывающему рисунки в ровную стопку, садится, подогнув под себя колени, и пальцами касается его щеки: – Как же мне тогда тебя называть? Нежное поглаживание и томный шёпот намекают недвусмысленно, взгляд из-под опущенных ресниц – тоже, но у Чонгука в отличие от Тэхёна с головой пока всё в порядке, и он убирает его ладонь, недовольно бурча: – Чокнутый совсем? Ребёнок же в соседней комнате. – Они скоро уходят на прогулку, – не собираясь так просто сдаваться, ластится Тэхён, подползая ближе. – Вот и подождёшь, – отрезает Чонгук. – Или можешь пойти вздрочнуть в туалете, раз так не терпится. Справляться с разгорающимся желанием трудно, с Тэхёном – сложнее в несколько раз, когда это одно и то же – сопротивляться не представляется возможным, особенно когда он подаётся вперёд и горячим дыханием обжигает мочку: – Не-ет, – вязко тянет Тэхён, – я хочу кончить от твоих рук. Проблемы не решаются по взмаху руки, растут только с каждым новым днём, превращаясь в снежный ком, – забываться вдвоём куда легче, и Чонгук сдаётся без борьбы и падёт, как стена бумажного замка. Перед Тэхёном всегда было сложно – невозможно – устоять, а сейчас Чонгук и вовсе хватался, словно за воздух, за каждую долю-каплю тепла, тянулся невольно, беззвучно прося быть рядом, и чувствовал, что если останется один, то задохнётся в то же мгновение. Но Тэхён никуда и не уходил, не собирался, только ещё теснее прижимался во сне к его груди и тихо сопел. Совсем как тогда, когда за окном бушевала гроза, а односпальная кровать была слишком мала для двоих... Тэхён не целует, просто прижимается губами к щеке, и смотрит из-под полуприкрытых век размазанным взглядом, щекоча висок ресницами. Чонгук чувствует, как чужая рука пробирается к паху, водит по ткани шорт вверх-вниз, с каждым разом надавливая чуточку сильнее. Он закусывает губу, чтобы не сорваться на несдержанный стон, но не мешает и не просит прекратить. Из коридора задним фоном доносится возня, детская болтовня, шаги из стороны в сторону, а потом голос Суджин, оповещающий, что они уходят на пару часов, и хлопок входной двери, после которого всё вокруг в ту же секунду погружается в тишину. Тэхён лукаво улыбается, медленно, издевательски языком проводит по щеке: – Теперь не нужно быть тихим, Гуки, – и сжимает ладонью его член. Чонгука не надо просить несколько раз. Он заваливает Тэхёна на спину, нависая над ним, уперевшись одной рукой, второй подхватывает его под поясницу, прижимая к себе. Тэхён и сам жмётся, выгибаясь дугой, руками обнимает за плечи и тонет в захлестнувшей его волне поцелуев, которыми Чонгук безустанно покрывает его лицо, шею и ключицы. От одежды избавляются быстро; Чонгук отбрасывает скомканные футболки в сторону и предстает античной статуей – воплощением идеальности пропорций и контуров, – а Тэхён протягивает руку и кончиками пальцев прикасается к зарубцевавшемуся шраму на его груди: маленький обряд, который словно напоминание о том, что самое дорогое всегда самое хрупкое. Чонгук перехватывает его ладонь, берёт в свою и целует каждый палец, каждый сантиметр, бережно, как будто в его руке сейчас главная драгоценность мира. И оно было так на самом деле, никто бы не доказал обратного. Успешные контракты, машины бизнес-класса, брендовые шмотки именитых дизайнеров, часы стоимостью в половину дома, фамильный вес, море доступных возможностей и тысячи дорог, по которым открыт путь – всё меркло, покрывалось слоем ржавчины, потому что в действительности никогда и не было не золотом, а простой железкой, и уходило под воду мёртвым грузом. Потому что единственным, что хоть когда-то имело значение, была широкая улыбка мальчика с большими глазами, так похожего на лягушонка. Того самого, что сейчас обнимал его так крепко, рукой зарывался в спутанные волосы и был ближе, чем всё вообще. Всегда. // Чонгук из последних сил борется с наступающей дрёмой, а Тэхён лежит на его коленях, раскладывая зомби одного за другим в онлайн-игрушке через телефон. В квартире умиротворённая тишина, разбавляемая только звуками выстрелов на минимальной громкости, и вдруг загоревшийся на экране звонок от Юнги становится полнейшей неожиданностью для обоих. Тэхён на автомате резко садится и тыкает Чонгука в бок, от взволнованности пихая телефон ему чуть ли не в лицо, теряется, что не сразу додумывается принять вызов. Он и не помнит, когда в последний раз виделся с Юнги или разговаривал с ним – и даже это весомый повод заподозрить неладное, даже не беря во внимание сложившуюся ситуацию, которая ещё только больше сгущает тучи. Юнги ведь не должен иметь к этому отношения? Не должен же?... Но тихий, с прокуренной хрипотцой голос из динамика заставляет в этом усомниться. – Вообще-то, я надеялся, что ты уже избавился от этой симки, – удручённо вздыхает Юнги, будто Тэхён вот прямо сейчас, ничего не делая, очень усложнил ему жизнь. Тэхён растерянно смотрит в глаза Чонгука, такие же, к слову, непонимающие, а в трубку, словно не веря, переспрашивает: – Юнги? – Да-да, здарова, давно не виделись, – вяло прилетает в ответ, а потом голос парня вдруг делается непривычно серьёзным: – Я по-быстрому. Знать не хочу, во что ты вляпался, но я кое-что услышал – случайно, ничего не подумай, – тут же поясняет Юнги, – и поэтому по старой дружбе просто хочу предупредить. А дальше как знаешь. Тэхён нервно сглатывает и почти не дышит. – Предупредить о чём? – Им известно, что вы покинули Сеул, – и отключается настолько быстро, будто у него действительно было крайне мало времени. Тэхён опускает руку и растерянно смотрит на потухший телефон. Выходит, Юнги что-то знает, выходит, что он – даже он – в курсе, что Тэхён не один, а ещё он говорит размытое «им», и становится совсем пиздецово. Повисает напряженное молчание. Не выдержав, Чонгук, который слышал всё, нарушает его первым: – И что нам теперь делать? Вопрос болтался в воздухе уже давно, с самого первого дня, как они сделали попытку залечь на дно, но никто не решался задать его вслух. Короткий разговор выматывает Тэхёна до невозможности, он опускается Чонгуку на грудь, буквально заставляя обнять себя, закрывает глаза и тихо выдыхает: – Спрятаться получше.