***
Оказывается, он уже начал забывать, какого это стоять около двери и просить, чтобы тебя впустили. Впрочем, такими темпами ему необходимо начать привыкать к этому обратно. Франциск прекрасно понимает не самое радужное отношение Брагинского к нему. Они общаются достаточно долго на дружеский лад, переключаясь на постель лишь в тех случаях, когда России действительно это было необходимо. Винить в этом требует лишь его. Брагинский заранее начал обозначать границы, не говоря о них вслух, но достаточно жёстко показывая на деле. И главной этой границей была именно метка. Каким образом Иван умудряется жить на этом свете и избегать меток, остаётся полнейшей загадкой. Этот засос-укус держится на шее страны около трёх десятков лет, спадая с явной неохотой. И Бонфуа знает только двух стран, которые раньше оставляли на этой исполосованной шрамами шее отметины. А именно Золотая Орда, покоряющая всё и вся, и, на удивление, Соединённые Штаты Америки. Всё же Джонс был полноправным победителем Холодный войны и, несмотря на более гуманные способы, решил заявить свои права на бывший Советский Союз именно таким варварским путём. К слову, его метка спала раза в два быстрее, лет через тринадцать-пятнадцать, не оставив ни единого следа. Франция вздыхает, облокачиваясь о стену чуть правее двери, поднимая голову к стремительно темнеющему небу, выпуская изо рта облачко пара. Ноябрь месяц в России, кажется, выдался не самым тёплым, хотя он не раз слышал, что лето отсюда уходит достаточно поздно. Брагинский по ту сторону подозрительно затих, однако он чувствует его запах всё ещё слишком отчётливо, а это значит, что он находится где-то поблизости. — М-м-м, mon cher, ты ведь прекрасно понимаешь, что это когда-нибудь произошло бы? — интересуется сам у себя Бонфуа, не особо ожидая ответы. — Не-е-т, ты это знал даже лучше, чем я сам, — улыбается он, кося взгляд на дверь. — Я не уйду отсюда, ты ведь знаешь. Потом сам будешь объяснять, что у тебя на пороге делает закоченевший труп. Кажется, Иван протяжно вздыхает. По крайней мере его речь имеет хоть какой-то эффект, потому что дверь медленно открывается, обдавая его тёплым воздухом сдобной выпечки и тёплого молока. Брагинский смотрит на него с прищуром, но не с таким всепоглощающим недовольством, как это было вчера, и он невольно выдыхает. Хозяин дома окидывает его на последок нечитаемым взглядом, а затем послушно отступает, как бы намекая, что раз просил, то заходи, нечего холод запускать. Ну, он и заходит. — Я постелю тебе на диване, — чеканит Иван, поворачиваясь полубоком, словно что-то забыл. — Утром уйдёшь. — Mon amour, я ведь говорил чистую правду. Я никуда не уйду, — уже более твёрдо произносит Франциск, смотря на идеально прямую спину Брагинского. Казалось, что на протяжение всей истории он лишь её и видел. — Может, нам стоит попробовать всё сначала? Россия беззлобно фырчит, молчаливо отворачиваясь, однако Бонфуа успевает заметить, как по его губам скользит слабая улыбка. Невольно он хочет наплевать на обувь и на всю ситуацию в целом. Брагинский здесь, стоит рядом с ним, лишь протяни руку, и пахнет так привычно и маняще, что, кажется, больше ничего не надо. Однако Франция не двигается с места. Романтика романтикой, он, конечно, человек порыва, но как-то получить от русского краном за испачканные полы не хочется, поэтому он послушно наклоняется, снимая туфли и вешая накидку на крючок. В делах с Брагинским главное терпение, всё остальное придёт со временем. — Я испёк пирог, чай сам себе нальёшь, — нейтральным тоном произносит Иван, явно собираясь подняться на второй этаж и засесть в своей библиотеке, утонув на ближайшую ночь в книжном море. — Не беспокой меня. — Ты уйдёшь, не ответив на моё предложение? — театрально прикладывая руку ко лбу, интересуется Бонфуа, видя, как русский даже хода не сбавляет. — Твоя жестокость невольно ранит меня, но я дождусь. Франция улыбается сам себе, слыша тихий смешок в ответ. Он уверен, что у них всё наладится. Россия просто не умеет долго злиться особенно в те моменты, когда он делает что-то действительно от чистого сердца. Кстати, утром его так и не выгнали.Об истинных
5 июня 2016 г. в 23:26
Его истинным был Артур Кёркленд.
Это было ожидаемо, нет, не так. Это было чересчур банально. Они будто с самого начала были предназначены друг другу, несмотря на всё то дерьмо, что не раз возникало межу ними, они продолжали находиться в приятельских отношениях. И вот это было просто неудивительно, потому что каждый со стороны видел насколько же прекрасно они друг-друга дополняют. Наверное, не осталось в мире страны, которая бы не сказала им об этом. И именно это его и раздражало.
Грубо говоря, они не имеют свободы. Все эти разговоры о демократии и равноправии — глухой звук. Омеги всегда зависели от альф. Альфы всегда зависели от омег. Это как теория, давно доказанная и не имеющая больше никаких предположений. Наверное, единственными по-настоящему свободными в их кругах были беты. Практически невосприимчивые к запаху, они самостоятельно выбирали себе судьбу, не опираясь ни на глас общества, ни на какие-либо ещё критерии. И порой Бонфуа завидовал им.
Англия пах вкусно. С этим спорить было просто невозможно. Если бы кто-то знал, сколько сил требуется Франциску, чтобы ругаться с ним, а не завалить на диван и уткнуться в шею носом, вдыхая приятный аромат. Кёркленд пах достаточно специфично. Какими-то сушёнными травами, возможно, с корицей и солёным морем. Не сказать, что он был особым любителем трав и моря, но сочетание этих, казалось бы, обыденных вещей, давало просто невозможный результат.
А ещё Артур пах табаком.
Терпкий, щекочущий нос своей инородностью. Он никак не вписывался в основную картину, заглушая практически всё. Это был запах другого альфы. В такие моменты в Франции просыпались давно забытые инстинкты, которые сдержать было вдвойне трудно. Однако он проживает не первую сотню лет и прекрасно умеет контролировать себя, пусть и с огромными потерями. В конце концов, они оба выбрали свой путь, и он не имеет права указывать Артуру что и как делать, по сути они друг другу никто в плане отношений. Нет, официально они союзники, можно сказать, изредка даже друзья, но никак не пара, тем более не истинная.
— Значит, Брагинский, — задумчиво тянет англичанин, подобрав под себя ноги, расфокусированным взглядом смотря куда-то в сторону. Никакого этикета и чопорности, наверное, Франциску одному из немногих позволено видеть такого Кёркленда. — Никогда бы не подумал, если бы не был в курсе с самого начала.
— Судьба странная вещь, mon ami, — с лёгкостью отвечает Бонфуа, следя за тем, как изящные пальцы крутят чашку с остывшим чаем. У Ивана руки не такие. Они у него пусть и достаточно тонкие, но кожа на ладонях мозолистая, грубая. — Не будешь скучать по мне?
— Хм, я только рад, что ты, наконец, себе кого-то нашёл, — усмехается Англия, приподнимая уголки губ в совершенно ненасмешливой ухмылке, которая чуть блекнет. — Даже если этим кем-то будет Империя Зла.
— Теперь Эвен моя пара, я бы попросил не выражаться в его сторону, — Франция говорит достаточно мягко, однако Артур невольно дёргается, поддаваясь назад. Запах табака в комнате усиливается, похоже, срабатывает метка другого альфы, заставляя француза поморщиться.
— Пусть так, — с неохотой кивает Кёркленд, похоже, он всё же не может до конца смириться с таким выбором. — Ты ведь понимаешь, что длительные отношения с ним невозможны? Вы ведь пытались, если мне не изменяет память.
— Артур, я ведь не берусь говорить о том, сколько раз вы со Скоттом пробовали, — вежливо парирует Бонфуа, замечая, как зелёные глаза недовольно сужаются. Он не желает расставаться с Англией на такой печальной ноте, но тот, похоже, совершенно не хочет принимать факты такими, какие они есть. — Давай не будем начинать, хорошо?
Кёркленд морщится, плавно спуская ноги на холодный пол, отставляя от себя полупустую чашку. Франция по инерции поддаётся вперёд, желая взять в руки голые ступни, чтобы согреть, но вовремя одёргивает себя. Раньше они могли позволить друг другу подобные уступки, да что уж скрывать, они достаточно часто спали вместе, чтобы снять напряжение. Однако в последнее время, их отношения плавно сошли к лёгким касаниям. Артуру совершенно не нравится, когда Бонфуа оставляет на нём свой запах, впрочем, француз и сам не спешил помечать омегу, даже несмотря на всё желание. Не то это было, совершенно не то.
— Ладно, — мягко соглашается Англия, потирая переносицу, окидывая помещение быстрым взглядом. — Не хочу это говорить, но я всё же волнуюсь о тебе, жабоед, — он мимолётно улыбается, но даже этого хватает, чтобы Франциск мысленно растаял. — Если тебе нужно моё благословение, то ты его получил, а теперь свали обратно к Брагинскому. Я не думаю, что он обрадуется, учуяв мой запах на тебе.
Артур недовольно машет рукой, что позволяет Бонфуа спокойно поймать её, а затем развернуть кистью вверх, оставляя на небольшой ямочке, где кисть переходит в ладонь, короткий поцелуй. Кёркленд замирает, а затем шуточно пихает его в плечо, как бы указывая на дверь. Впрочем, он прав. Вчера утром его выгнали из дома русского в гробовом молчании, к тому же, выгонял не сам Иван, а давно знакомый Генерал Мороз, который, казалось, посматривает на него с неприязнью ещё с наполеоновских войн.
— Удачи, Артур, — кивает он, замирая около двери. Англичанин окидывает его цепким взглядом, а затем позволяет себе расслабиться, откидываясь на спинку мягкого дивана.
— Если у тебя ничего не получится, то возвращайся, — бормочет он, смотря в другую сторону. — Я просто хочу, чтобы у тебя был человек, к которому можно вернуться, — практически невнятно. — Но это не значит, что мне можно звонить в час ночи и изливать душу, понял, ублюдок?!
— Bien sûr, mon élu, — хохочет Бонфуа, спешно закрывая дверь.
Он лишь улыбается, слыша приглушённые проклятия в его адрес. Всё же Артур с годами совершенно не менялся.
Bien sûr, mon élu (фр) — Конечно, мой избранный.