Когда рассеется туман

Воспоминания, как дикие звери, бушующие в нас: от них не убежишь, их не уговоришь оставить тебя в покое, они всегда будут следовать за тобой, мешая достигать высот, заставляя каждый раз спотыкаться. Иногда мне хочется стереть некоторые воспоминания, забыть их навсегда, но это невозможно. Они настигают меня в те моменты, когда остаюсь наедине с собой, запирая их в четырех стенах. Не глядя на солнце, не услышав шелест ветра. В такие минуты в мое сознание вторгается Он, пытаясь извратить каждый кусочек воспоминаний, показывая счастливые картинки будущего, ожидающие меня, если бы выбрала другой путь. Так Он искушает меня, так предлагает мне свою сторону. Он коверкает память о счастливых событиях жизни, о тех, что должны принадлежать только мне, о том, что хотелось бы спрятать глубоко в своей душе, не позволяя никому к ним прикасаться. Но это невозможно. От тьмы нельзя скрыться, она всегда с нами, она находится в каждом из нас. В каждом человеке есть потайная комната, запертая на сто замков, в которой затаились демоны и страхи. Есть только один способ освободиться от них — открыть дверь и бросить им вызов. Но это сделать так сложно, что проще всего научиться жить со своими призраками, напоминающими нам о своих прошлых прегрешениях, чем от них освободиться. Не важно, сколько лет мы прожили на свете — ночь, покрывая мир мглою, приносит за собою многие страхи, что живут в нас с детства. Наши страхи могут сыграть с нами злую шутку, сменить путь, помешать решению идти дальше. Но обычно страхи скрывают от нас возможности, которые помогут обрести что-то новое: нас могут ждать изменения в судьбе, в семье, в любви. Эти возможности приходят к нам не каждый день. Так что, когда это происходит, нужно быть храбрым. Надо идти на риск. Хвататься за возможности, пока они есть. Так было и со мной. Я ухватилась за призрачную надежду, надеясь изменить все, убежав из Эдинбурга, оставляя там часть своей души, зная, что боль теперь будет всегда со мной. Я помню, как уезжала оттуда. Каждая минута запечатлена в моей памяти, как яркие картинки. Мое бегство нельзя назвать иначе, как предательством, ибо в первую очередь я думала только о себе. Спасала прежде всего свою драгоценную шкуру. Меня, наверное, оправдывает только одно — я отчаянно хотела жить, как все обычные люди, забыв о боли и страданиях. Вместо этого ад стал частью моих обычных дней, а еще позже он превратился в привычку. Бегство постыдно? Но все равно оно лучше, чем плен. Позор — это не значит быть свободным. На память мужчине, чья судьба проходит красной линией по моей, я оставила несколько исписанных мной желтых страниц, давая возможность узнать, где буду находиться. Он не нашел меня. Просто забыл обо мне, или решил не тратить свое время на мои поиски. Я ждала его несколько лет. Каждый вечер подолгу смотрела в окно, бросая внимательный взгляд на ухоженный сад нашего поместья. Позже ко мне пришло осознание: я ничего не значила для него. Вы скажете, что я бы могла сама найти его, зная его адрес и номер телефона. Да, могла… Вот только, когда у меня появлялась возможность сбежать из дома, я брала билет на ближайший авиарейс, не представляя, что ждет меня в дальнейшем. Я, конечно, далека от всех этих феминистических идей, но привыкла полагаться только на себя - мужчины всегда приносили много страданий в мою жизнь. Тогда мне казалось, что расставшись с чем-то важным в своей жизни, я смогу найти правильную дорогу, ответы на многие вопросы. Но ничего не произошло.. Меня нашли в Лионе, через два месяца после того, как я пересекла Английский канал(1). Вот так, впервые в своей жизни, я оказалась в доме для душевнобольных «Castle Craig Hospital»(2). В больнице с хорошей репутацией и дурными воспоминаниями для меня. Я помню все места, где побывала за последние восемь лет, названия всех больниц, имена всех докторов, минуты, проведенные наедине с собой в тесных комнатах, и шепот, сулящий мне идеальную жизнь без боли и страданий. Во всякой тесной палате пыталась найти свет, не давая тьме пробраться в каждый уголок человеческого естества. Я не покорилась ей, но моя душа уже не так чиста, как раньше. Мне было двадцать два - время, когда впервые мое внутреннее равновесие чуть не покачнулось в сторону мрака окончательно. Я знаю, что виновата в смерти матери. Теперь-то можно признаться: я убила ее, столкнув со старой крутой лестницы, наблюдая с улыбкой на губах, как она летит вниз; она разбила голову об стену, украсив ее своей алой кровью. Все во мне ликовало в ту минуту, будто я порвала толстые цепи. Я могла бы ей помочь, протянуть руку помощи, но вместо этого помогла ей упасть. Все списали это на несчастный случай, да и судить меня не могли: сумасшедших не сажают в тюрьмы, их запирают в специализированных клиниках, чтобы подавить их болезни. Мама сама взрастила во мне эту ненависть к себе. Ребенок даже самых худших родителей считает их лучшими. Впервые мама взялась за кнут, когда мне исполнилось шесть. Отец уехал на гастроли со своим очередным романом, и она знала, что я не скоро смогу ему пожаловаться. Удар пришелся по спине и плечам за невыученное стихотворение. Даже в ту минуту я любила ее, но со временем у этой любви появилась обратная сторона медали — презрение, росшее вместе со мной, и однажды, ставшее сильнее меня настолько, что порой его невозможно было контролировать. Ох, если бы я знала в детстве причину ее злобы, направленной в мою сторону.. я все поняла, когда моего отца с простреленной головой нашли на берегу моря. Полиция не смогла найти убийцу и все списали на самоубийство. Я была уверена в том, что это сделала моя мать, поэтому приехала в Лондон восемь лет тому назад, чтобы найти ответ на этот вопрос и еще несколько других. Но не думайте, что только злость жила в моем сердце. Когда-то я любила, и не один раз, но неизменно все заканчивалось печально, словно меня преследовал злой рок. Но разве могло быть по-другому в моей алчной семейке? Никто и никогда не женился в нашем роду по любви: мужчины выбирали девиц, желающих богатства, а девушки с нашей фамилией сводили своих мужей в могилу, доводя их до безумства или же до нищеты. Впервые огонек любви загорелся в моем мятежном сердце, когда я нашла в саду маленького черного котенка с яркими зелеными глазами. Нокс чем-то напоминает мне его, и каждый раз при взгляде на него, перед глазами встает страшная картинка, как родной для меня человек сворачивает шею моему любимому коту. На следующий день порог «Kilgraston»(3) переступила Элис Волланс. У каждого из нас случается страшный день, который делит наше существование на две части: на то, что было до этого дня, и то, что стало после. И стоит потом даже мельком вспомнить об этом психологическом шоке, нас всякий раз охватывает животный ужас, с которым мы ничего не можем поделать. Мне порой кажется, что это день, когда я проснулась после долго сна и увидела все то, что не замечала до этого. Мне было всего лишь одиннадцать. Нет, то зло не загубило все искорки нежности в сердце. Нет, это не произошло и потом, когда через пять лет я влюбилась. Он был секретарем отца. Молодой, красивый, с трогательным взглядом серых глаз, темными волосами, падающими на широкий лоб. Я целый год не смела к нему подойти, а Элис только посмеивалась надо мной. Он заговорил со мной однажды, завязалась вялая беседа, после чего мы стали каждую пятницу пить вместе чай после его работы с моим отцом. Этого чувства не коснулась пошлость. Правда, и оно закончилось. Однажды Питер сказал мне, что больше не хочет видеть меня, не хочет слышать мое имя, знать хоть что-то обо мне. Кто-то намеренно опутал меня ложью, и я знала имя этого человека. В тот вечер закончилось мое детство. В тот день, выйдя за ограду нашего дома, я встретила одну девчонку из школы с весьма дурными взглядами на жизнь, пошла с ней на вечеринку, где отдалась первому встречному парню, давшему мне выпить пинту пива. Только утром поняла, что натворила. Бог простил меня, по крайней мере, так сказал отец Фредерик, но я сама не могла простить себя очень долго. Из всего, созданного Богом, именно человеческое сердце в наибольшей степени излучает свет, но, увы, оно же источает и наибольшую тьму, ибо оно часто склонно принимать пороки за добродетель. Наверное, после всего произошедшего сердце должно было загрубеть, но этого не случилось. Я влюбилась снова. Он был шотландцем, как и я. С очень крутым нравом, но мне нравилась эта необузданность в нем. Мы тайно встречались год, а Элис постоянно нас покрывала. Но и это чувство рассыпалось: пока я поступала в Кембридж, Ангус развлекался в Глазго со своими друзьями. Он умер, упав с балкона, а в его крови нашли большое содержание алкоголя. Нельзя спасти безнадежного. Я знала о том, что он надолго не задержится на этой земле, и ничего не сделала, чтобы изменить ход его судьбы. То, что написано кровью на небесах — нельзя стереть. Только он сам мог себя спасти, но Ангус этого не захотел — выходит, моя совесть должна быть чиста, но почему-то меня снова не отпускало чувство вины. Через полгода убили отца, и моя душа словно опустела. Мне казалось все бессмысленным и ничтожным. Вся жизнь стала видеться чередой дурных событий. От суицида меня спасала клятва, данная Элис, и осознание греха. Впервые я решила свести счеты с жизнью в тринадцать, и больше не хочу этого делать, ощущать, как медленно жизнь покидает тебя, как замедляется пульс и мысли превращаются в жуткую черную массу. Нет, никогда не буду играть со смертью и протаптывать себе дорожку к дьяволу. Летом я отправилась в Лондон. Это был 2007 год. Три странных месяца в моей жизни и мужчина, оставшийся навсегда в моей памяти, покоривший мою душу и сердце. Не думайте, что сейчас буду рассказывать вам о тех днях, помогая понять ход всех событий прошлого. Пока я приберегу эти светлые воспоминания, так настойчиво рвущиеся наружу, для себя. Всему свое время. После тех дней я впервые узнала, что такое одиночество на самом деле. Оно, оказывается, может душить, как будто горло сжимает невидимая рука и нет сил сделать вдох, сердце бьется бешено, и грудь болит, а тело сотрясает дрожь. И хочется лишь одного — вырваться из тяжелых, давящих стен, и бежать, бежать, бежать... Куда угодно, но только бежать. Но мне негде было скрыться. Лекарства превращали меня в безразличное существо, не имеющее права голоса и соглашающееся со всеми. Поэтому каждый раз, возвращаясь из желтого дома, я делала вид, будто принимаю лекарства. Как только в мою покорность начинали верить все домашние, я могла под покровом ночи покинуть поместье. — Покорись, дорогая, — умоляла старая няня Фанни - женщина, вырастившая меня. — Я не могу, — она нежно перебирала пряди моих черных волос. Так обычно она делала, когда я была маленькой девочкой, находящей в темноте очарование, вместо обычных детских страхов. — Они изводят тебя, — продолжала настаивать она. — Ничем хорошим это не закончится, милая. — Я знаю, — в ее вишневых глазах всегда легко читалось беспокойство. Она тяжело вздыхала, понимая, что меня не переубедить. — В этот раз хуже, чем в прошлый, — это была ее любимая фраза. — Хуже, чем в первый раз, ничего быть уже не может, — это всегда мой последний аргумент. Обычно после таких слов я поднимала голову от ее коленей, давая понять — переубеждать меня сейчас просто бесполезно. — Милая, это не закончится добром. — В любом случае, жизнь в нашей семье не заканчивается добром, — пылко говорила, вспоминая историю каждой судьбы из нашего проклятого рода. Истории настоящих безумств, преступлений, пороков, кровосмешений, предательств. Яркие примеры, каким лучше никогда не следовать. Лучше умереть молодой, чем прожить всю жизнь в пороке, скрываясь во тьме, при этом нисколько не боясь наказания и кары Божьей. — Я должна сама прийти к Нему, няня. Но у меня нет Его в душе, несмотря на то, что она давно уже не так чиста, но я всеми своими помыслами нахожусь с Богом и буду с ним до конца. Никто и ничто меня никогда не переубедит отказаться от него. Я сбегу снова, на этот раз меня не найдут. — Не переоценивай себя, — я подошла к няне, коснулась ее темных волос с серебряными прядями. — Как ты можешь столько лет находится в этой паршивой, прогнившей семейке? Как ты можешь жить среди нас, зверей? — Кто-то должен делать эту работу, — ее губы тронула слабая улыбка. Сейчас я пишу эти строки вдалеке от своего старого домика в Колме. Многие чувства и эмоции уже успели притупиться и охладеть, и я могу спокойно поведать вам о том дне, когда одна моя неосторожность привела к разрушительным последствиям. После того ночного кошмара, когда из моего рта бежала вода, смешанная с кровью из легких, прошло всего лишь два дня. Я старалась не обращать внимания на своего гостя, предпочитая заниматься своими заботами и хранить молчание. Иногда я ловила на себе его внимательный изучающий взгляд, от которого порой мне становилось не по себе, будто он знал одну из моих страшных тайн и в глубине души осуждал меня. В такие минуты кровь приливала к вискам, руки начинали дрожать от волнения. Мне хотелось бежать, хотелось скрыться, лишь бы только не видеть странного взгляда Вильяма. Мы странно сосуществовали вместе. Он не хотел находиться в моем обществе, считая меня сумасшедшей, предпочитая каждый день напоминать мне о том, что меня ждет дом для душевнобольных. Он действительно так думал. Пытался найти наркотики в моем доме, решив для себя, будто все это время я намеренно его травила для того, чтобы он верил в «сказки». Мой страх быть найденной Им стал понемногу отступать, позволяя по ночам спать спокойно, пребывая в блаженных руках исцеляющего сна. Больше не видела черных бабочек, не ощущала запах гниющей плоти, не слышала шепот за своей спиной. Это было временное спокойствие. Всего лишь минуты и часы без преследования. От него нельзя скрыться, но можно ненадолго убежать. — Собираешь вещи, — настигли меня слова Вильяма, прозвучавшие как констатация факта. Я отпила немного чаю с ромашкой, даже не посмотрев в сторону своего собеседника. Он сел рядом со мной, вытаскивая из кармана брюк несколько самокруток, украденных из моей шкатулки с письмами для Элис. Как только я осознала это, комок страха застрял в горле, не давая свободно вздохнуть. Только бы он не читал письма и не рылся в шкатулке. — Мне долго собираться не нужно: необходимо взять с собой карты, руны, книги. Все остальное можно купить. Хорошо, что я не ограничена в средствах. Мне давно пора уезжать, — вдруг произнесла я, возвращая себе возможность говорить. — Здесь меня больше ничего не держит. — И куда? — спросил он, закуривая, и предлагая мне, но я отказалась. — Думаю, в Южную Америку. Мне есть чему поучиться у местных медиумов, — тихо ответила ему. — Правда, я не знаю испанский, но зато очень хорошо знаю латынь. — Откуда такая любовь к латыни? — Вильям затянулся, в его голубых глазах появилась задумчивость. — У тебя латинское имя, у кота тоже. Книги на латыни. Читаешь молитвы не на английском, из чего можно сделать вывод, что ты не относишься к Реформисткой церкви. Училась на факультете теологии. Так откуда все же такая любовь к латыни? — Мой отец любит латынь, — не знаю, почему применила по отношению к отцу настоящее время. Он лежит в холодной могиле уже больше восьми лет, и я даже не могу связаться с ним, ибо его душа никогда не принадлежала ему. — Его любовь к этому древнему языку передалась и мне. — Какое твое второе имя? — этот вопрос удивил меня. Зачем ему нужно знать это? Для чего? — Авила. — Птица, — перевел он с латыни. Да, Вильям, птица и сумерки. Так решил мой отец, назвав меня «Сумерками», и слегка облегчив мою жизнь, дал мне имя «Птица». — Я не особо люблю это имя, — почему-то прошептала я. — Отчего же? — Вильям снова затянулся, выпуская клубы ядовитого дыма. — У меня к несчастью нет крыльев, я давно их оторвала. Сама, своими руками. Когда покинула Британию в первый раз, — грустная улыбка появилась на моем лице. Боже, как же давно это было, но в тот день мне казалось, что это будет благом для всех, и, прежде всего, для меня самой. Как же я заблуждалась. — Я все больше и больше убеждаюсь, что ты из Англии, и, скорее всего, из Лондона, — сделал он вывод, зажигая в моем сердце еще один огонек страха. — Я была там лишь однажды, — я глубоко вздохнула. — Жила на Джордж-стрит в маленькой и очень тесной квартирке с плохой мебелью, но зато с очень дешевой платой. — И чем же ты там занималась? — тихо спросил Вильям, снова бросая на меня краткий взгляд. — Пыталась узнать кое-что о своей семье. Вымысел давно уже перемешался с правдой. Хотела узнать, как дьявол заманивает к себе людей, — снова глубокий вздох, чтобы прогнать беспокойство и медленно подступающий к горлу страх. Что-то происходит нехорошее. — Опять ты за старое, — пылко начал он свою обычно тираду. — Дьявола нет, как и Бога. Все это обычные сказки и ничего больше. — Даже после всего увиденного не можешь поверить, что все это существует, — закрываю глаза, ощущаю дуновение холодного северного ветра, поющего о переменах в моей бренной жизни. — Отвергая знания о дьяволе, человек открывает для себя широкую дорогу в его мир. Он всегда начинает со сладких речей, а заканчивает злом. Его сторону выбирают часто, потому что он ловко умеет манипулировать людьми. Мы всегда трудности воспринимаем от Лукавого, а легкость от Бога. Но все наоборот. — Если разобраться в сути вопроса, то все — грешники, праведников не бывает и быть не может, — сделал вывод мой собеседник. — Все же это не так. Дьяволу нужны бракованные души, ставшие на путь порока, принимающие что-то плохое, как благо для себя. Как наркотики, например. Конечно, многие думают, что ничего страшного не произойдет, если ты выкуришь косяк марихуаны или впрыснешь себе в вены кокаин. Может быть, это и так. Только ты уже встаешь на дорогу, ведущую к нему. Заблуждение, когда многие думают, будто контролируемое употребление не фатально, а воздержание не ведет к бессмертию. Наркотики губят, разлагают душу, делая ее дырявой, легкой добычей для темных сил. Хорошие люди так превращаются в плохих. Никогда не замечал, что у многих людей пустой взгляд? Это и есть признак порабощенности. Дьявол внутри нас. Только кто-то может бороться с ним, а другие — нет. — Большего бреда никогда не слышал в своей жизни, — усмехнулся он. — Странное высказывание для человека, который пытается войти в транс через боль. Не находишь, что ты уже чересчур заигралась? — С самого рождения я жила с чувством, что однажды упаду. Я много чего сделала или не сделала. Думала, что поступая порой так и никак по-другому, спасаю себя и дорогих мне людей. Сейчас я понимаю, что очень часто заблуждалась и не должна была многого делать, но прошлого уже не вернуть, можно только искупить его. Когда-то, много лет тому назад, мне было проще всего побороть в себе демона, алчущего крови. Но я сама виновата в том, что позволила Ему так глубоко проникнуть в мою жизнь и сознание. — Глупая девчонка, — процедил сквозь зубы Вильям, бросая сигарету на землю. — Так легко оправдать все свои ошибки с помощью деяния злых сил, сознания, отравленного дьяволом, разрушенную жизнь, потому что не захотела быть такой же паршивой, как и все остальные. Очень нравится разыгрывать из себя неудачницу, которая постоянно ищет себе оправдание. Я все понять не могу, какого черта ты скрываешься от всех? Хотя вряд ли ты злостная нарушительница. Нет, тут все гораздо интереснее и интригующе. Я все жду в последние дни, когда ты найдешь в себе хоть немного смелости и признаешься мне. — О чем ты? — сердце забилось, как у пташки, пойманной в клетку. Отец учил меня, что страх — это естественно. Это хороший инстинкт. Он так же сказал, что я могу решать, чего мне бояться, а чего нет. Но сейчас я боялась не демонов, не призраков, не толкований карт или рун, я испугалась, услышав презрение в голосе мужчины, которого я спасла. Где-то в моем сердце, в потайном уголке моего существа, живет эта мысль: мир может рухнуть в одночасье. Если я не буду знать, что является для меня самым важным в каждый момент, то не сумею противостоять своей тревоге, если постоянно не следить за своими страхами - они начнут множиться, и в мгновение ока они разрушат мой хрупкий мир. Сейчас я окончательно потеряла контроль над всей ситуацией. — О чем ты? — придавая своему голосу спокойствия, повторила я свой вопрос. — Ну, ты же медиум, а не я. Тебе намеки всегда понятны, — язвительно сказал Вильям, — так ведь? — О чем ты сейчас? — пытаясь душить панику в себе, почти крича, спросила я. — Ты прекрасно знаешь, о чем я сейчас говорю! Наивно было полагать, что ты успеешь отсюда сбежать, так ничего и не успев объяснить мне, — в его голубых глазах холод, раздражение, ненависть. В голосе слышна сталь. Это режет по живому. Нет ничего хуже, чем человеческое презрение. — Я не понимаю, — пробормотала я. — Я ничего не понимаю, Вильям. — Может быть прекратишь разыгрывать весь этот фарс, Ава?! Ты прекрасно знаешь, как меня зовут и откуда я. Хватит играть! Казалось, сердце сейчас выпрыгнет из груди. Оно бешено билось, как в агонии, словно это его последние удары и оно сейчас перестанет перекачивать кровь. Мне стало не хватать воздуха, страх и нахлынувшие воспоминания о прошлой жизни душили, парализуя тело, разрубая мысли на тысячи осколков, уничтожая меня, делая уязвимой и слабой. — Я не понимаю, о чем ты сейчас? — как заклинание повторила я. — Ты прекрасно все поняла, Ава, — снова он говорит это имя. — Как ты меня назвал? — голос дрожит, почти срываясь в бездну. — Ава. Ава Лавиния Джайлз, — четко, выделяя каждое слово, сказал Вильям. — Что скажешь на это? — Я совсем не понимаю, о чем ты сейчас? Ничего не понимаю. Ты с кем-то меня путаешь… Резко поднявшись, я бросилась бежать прочь. Во мне, как в бурлящем котле, кипело слишком много чувств. Это адская смесь: острая, разрывающая все внутри боль потери, паническое, до озноба, неверие в свои силы, отчаяние… Я зажмурилась, как будто мне нужно было пробежать через кладбище с привидениями и жуткими монстрами. Эмоции порабощали меня, я стиснула зубы и кулаки, ощущая, как ногти до боли впились в ладони. Так надо, иначе превратишься в беспомощное скулящее существо, которое неизбежно погибнет. Снаружи — ледяное спокойствие и выдержка. Иначе не выжить. Случилось то, чего я так боялась. Я так хотела, чтобы он все вспомнил, но не хотела видеть в его взгляде презрение и ненависть. Он вспомнил все…