Солнечные пятна

      Каменная стена камеры была холодной и неприятной на ощупь, прикосновение к ней заставляло вздрагивать, стучать зубами и судорожно поджимать пальцы, все двадцать. Но Селестия упрямо продолжала прижиматься к промерзшему камню, продолжала невидяще смотреть в противоположную стену маленькой камеры. Эти расположенные под дворцом казематы уже вполне могли претендовать на звание исторической древности и городской достопримечательности, но, как оказалось, вполне могли использоваться и по прямому назначению. Принцесса была здесь одна, безоружная, беспомощная, — и только холод оставался рядом с ней, казалось проникая не только в организм, но в саму душу. Однако этот же холод позволял прочистить сознание. Вопреки сложившейся ситуации, принцессе не хотелось забываться, а холод… она знала, что биокор* не даст ей замерзнуть до смерти.       Девушка намотала на палец рефлекторно подергивающейся руки прядь волос. Бледно-розовые. Конечно, у нее сейчас столько синяков и царапин, да еще и она сама совершенно не помогает их заживлению, расходуя энергию биологического ускорителя на поддержание температуры организма.       Девушка чувствовала себя ужасно, но… не хотела чувствовать себя лучше. Сейчас она могла отвлечься на боль физическую и притвориться перед самой собой, что не чувствует боль душевную, не ощущает себя окончательно раздавленной.       Селестия не хотела забываться, не хотела засыпать, не хотела даже просто закрывать глаза, ведь так перед внутренним взором снова и снова вставали отвратительные картинки недавнего прошлого: убитые… и убивающие гвардейцы, разорванные на части мертвые тела, чувство как будто раскаляющейся прямо в руке гранаты, взгляды злые, взгляды мертвые и… один совершенно безумный. Эти покрасневшие, фактически просто красные глаза она не забудет никогда.       Девушке не хотелось думать. Но вспоминать ей не хотелось еще сильнее. Не хотелось чувствовать, не хотелось… ничего. Уже. Кажется именно так приходит отчаяние. Она ничего не смогла сделать, и теперь ее страна погибнет. Однако глаза принцессы как и раньше были абсолютно сухи: ни одна слезинка не скатилась из уставших сиреневых очей. Жалеть себя — не выход, жалость к себе — это конец, а пока правительница жива, у страны есть… надежда. Плакать принцесса разучилась уже давно. Впрочем, как и надеяться: она всегда и всего добивалась своими силами и своей упорной работой.       Но кажется Селетия все же нашла выход из замкнутого круга: если вокруг только мрак, если последние дни хранят лишь смерть, то единственный свет — счастливое прошлое. Было же в ее прошлом что-то хорошее? Что-то, что принцесса могла назвать светом и счастьем? Узурпатор сказал, что такого не было. Он не мог быть прав!       Селестия стала планомерно погружаться в свою память: все глубже.       — Тия! — Звонкий голос позади. — Тия! Тия!       Это оказалось сложнее, чем кажется. Все случилось так давно…       — Тия, подожди!       — Не-а! Догони меня!       — Но я устала!       — Тебе придется меня догнать!       Солнечные зайчики прыгали по тропинке, постоянно изменяя свое положение вслед за листьями колышимых ветром деревьев, по этой же тропинке прыгала маленькая розововолосая девочка: малышке было лет семь, и она бежала даже не оглядываясь на спешащую за ней сестру, которой завтра исполнялось четыре. Мама велела Селестии развлекать малышку Луну, причем делать это в саду, чтобы младшая принцесса не заметила приготовления к празднику, ну или хотя бы им не мешала. Вот только старшей сестре уже порядком надоела непоседливая (и кажется гиперактивная) младшая.       Нет, Селестия ошиблась. Ей тогда было весело, но… это не хорошее воспоминание.       В тот день принцесса спряталась от сестры, и радостно хихикала наблюдая за метаниями постепенно огорчающейся, а потом и вовсе заплакавшей Луны. И семилетнюю Тию это радовало: надоевшая сестричка получила свое за то, что розоволосой пришлось потратить на нее время.       Сейчас, спустя годы, девушка понимала, что вела себя неправильно. Но ей же было семь лет! Вполне естественная реакция для ребенка!       Вот только она была наследницей короны и престола и должна была вести себя умнее.       Но ей было весело…       Селестия бесспорно любила сестру. Маленькую Лу-лу с непослушными голубыми волосами и яркой лазурью глаз. Любила! Но кажется не возвращала то тепло, что дарила ей сестричка.       На этот раз слезы подступили к сиреневым глазам как никогда близко.       Неужели узурпатор был прав?!       Детство Селестии было… счастливым. Со стороны. Все желания маленькой принцессы исполнялись, — она ни в чем не знала нужды, мать в дочке души не чаяла как и вся страна; Тия росла умной, активной, красивой и веселой девочкой. Со стороны. Малышка радовала воспитателей и учителей. И снова со стороны.       Нет, занятия отнюдь не казались Селестии чем-то тяжелым, все давалось достаточно легко, а порою было даже небезынтересно, но все равно девочку почти постоянно преследовала скука. Нет, Скукотища, и с большой буквы. Это в ее-то малые годы! Однако принцесса не позволяла себе… многого, да хотя бы и бегать по коридорам как все нормальные дети ее возраста, шутить над учителями (хотя порою очень хотелось!), кричать и смеяться — малышка очень близко к сердцу восприняла слова отца о том, что является наследницей престола, надеждой и опорой народа своей страны, — и вела себя соответственно. Правильно. Слишком правильно.       Уже много позже принцесса поняла, что могла позволить себе… некоторые послабления, но в детстве ей нравилось, что ею гордились и она стремилась получить как можно больше похвалы и внимания родителей, не видя иного развития событий. Да и не желая. Только… очень уж было скучно.       А когда появилась малышка Луна… Похоже только сейчас, сидя в насквозь холодной камере, Селестия смогла себе признаться что просто завидовала сестренке. До сих пор она упорно стремилась называть испытываемые тогда чувства и желания как-то по-другому, красивее, менее честно. Лу-лу делала все, что некогда хотела ее старшая сестра, и очаровательную малышку все равно окружали любовью и заботой. Это… было не честно! Но не могла же наследная принцесса кому-то жаловаться!       Или…       Стрелки больших часов на дворцовой башне только-только отсчитали половину пятого утра, но принцесса встала с рассветом и к этому времени уже была в саду. Может она пришла сюда в такую рань чтобы побегать, пока еще это место пусто и ускользает даже от внимания вездесущих слуг, но правда в том, что маленькая леди все равно чинно гуляла по дорожкам и любовалась цветами до красоты или уродства которых ей на самом деле не было никакого дела.       Селестия и сама не могла сказать зачем и почему каждое утро встает вместе с солнцем, просто так получалось. И в эти часы, не контролируемая… не наблюдаемая еще ни кем, девочка чувствовала какое-то подобие свободы и даже сама не понимала, почему распоряжается этим временем также как и всем остальным. Может привычка, а может характер, но даже на лице у принцессы была дежурная улыбка. Не сказать, что она совсем не радовалась: солнцу, утру, независимости, однако весело ей не было.       Да, она ходила в сад каждое утро в течение полугода, но смысла у этих прогулок не было. Пока однажды…       Откуда-то справа послышался шум: шелест листьев на ветках деревьев, будто их кто-то тряс, легкий незамысловатый мотивчик какой-то песенки (учительница музыки Селестии сказала бы, что ни слуха ни голоса у певца нет, но того это похоже волновало в последнюю очередь). Сначала принцесса решила, что просто садовник проснулся раньше обычного, когда прислушалась к голосу, что кто-то из слуг загулял с вечера, но когда любопытство взяло верх и девочка аккуратно сделала несколько шагов с дорожки, она смогла различить, что голосок-то детский. Вернее мальчишеский.       Еще несколько шагов, аккуратный взгляд из-за ствола дерева — и Селестия видит, как с одной из яблонь спускается мальчик примерно ее возраста, прихватив с собою приличное количество плодов. Воспитанной маленькой девочке даже слово «вор» не сразу в голову пришло, сначала она просто смотрела, как этот пацаненок собирает рассыпавшиеся при спуске фрукты назад в загнутую футболку. А потом принцессу возмутило: как он смеет из королевского парка воровать?! Он же тем временем закончил со сбором, сел прямо на землю под яблоню и, обтерев один из плодов о не так чтобы очень чистую футболку, вгрызся в этот фрукт.       Маленькая принцесса возмущенно сделала шаг к яблоне и уже открыла было ротик, чтобы начать обличительную тираду, но мальчик чутко заметил ее приближение и уже был готов сорваться с места — так бы и не успела девочка ничего сказать — но он поднял свой взгляд на Тию. И открыто улыбнулся.       — Привет. — Не увидел мальчишка угрозы в возмущенном лице ровесницы. — Хочешь? —Протянул он ей одно из яблок.       Селестия застыла, так и не произнеся ни звука: он предлагает ей ее же фрукты?!       — Вкусно. — Добавил он, хрустнув братом-близнецом предлагаемого яблока. И настолько вкусно умудрился это сделать… Селестия сама удивилась, насколько быстро рот наполнился слюной (что совершенно недопустимо для принцессы!), и как рука сама протянулась и схватила красный плод, и еще больше девочка удивилась, когда, откусив, обнаружила, что это конкретное яблоко самое вкусное из всех, что она когда-либо ела.       Да, это было светлое воспоминание. Глубоко-глубоко запрятанное светлое воспоминание. Тогда она чувствовала себя… почти обычным ребенком. Хоть раз. Ибо, для сравнения, семью свою принцессе сейчас вспомнить не удавалось вообще. Отец всегда работал, дочь его почти и не видела. Мать осталась только смутным силуэтом, прячущимся в уголках памяти, маячащим на периферии. Сестра… да, сестра.       Когда они с Луной остались вдвоем после той страшной аварии, Селестия, как старшая, взяла на себя заботу и о сестре, и о государстве. А ведь ей тогда было всего четырнадцать. И наверное именно тогда младшая принцесса стала для нее не сестрой, а… кем-то другим. Не то соправителем, не то подопечной, не то соперницей… Даже теперь Селестия не могла определиться. Или признаться самой себе. Зависть в те годы никуда не исчезла, просто затихла на время, приняла другую форму, повернулась другим боком: на повестке дня всегда оказывалась куча куда более важных и неотложных дел и на это неблагородное чувство просто не оставалось достаточно времени.       К тому же засевшая в душе гордыня именно тогда получила огромное зеркало для самолюбования, в виде восхищения и любви подданных, жителей Эквестрии. Конечно: молодая принцесса после трагической гибели родителей, взяла на себя все их обязанности и проводит успешную политику, да еще и в свете выглядит безупречно — газетчики не уставали тиражировать ее фотографии на первых полосах своих изданий.       Но это все со стороны… на деле, те два года были для девушки, еще почти девочки, очень сложными и невеселыми.       Для начала стоит упомянуть многочисленных советников. И претендентов на должности советников. И дальних родственников, пытающихся советовать. Только преданный секретарь Кибитц, служивший еще отцу принцессы, и не пытался влиять на политику, наоборот всячески помогая молодой особе в ведении королевских дел.       И кажется именно тогда она… Да, именно тогда…       — Не смей больше ко мне подходить! — Вскричала Селестия, отступая назад. Хотела бы стоять на месте, но не смогла. У принцессы в голове не укладывалось: да как он мог?!       А он меж тем только что признался ей в любви.       Развернувшись на каблуках, принцесса побежала назад в замок быстро как только могла. Прикрывая почему-то не закрывающийся рот рукой, Селестия наверняка распугала бы слуг, если бы в столь ранний час они вдруг выползли в господскую часть дворца, — она бежала, стараясь не стучать каблучками по полу, сдерживала подступившие к глазам слезы и почти задыхалась. Остановиться девушка смогла только прижавшись спиной к двери своей комнаты.       Развернулась и уткнулась в отделяющую ее от мира, столь хрупкую как казалось сейчас, преграду носом. После того как умерли родители, Селестия дала себе слово никогда больше не плакать. Решила, что не имеет на это права, что она должна быть сильной и… светлой: ради залившей подушку слезами сестренки, ради надеющегося на стабильность народа, ради самой себя.       Если быть до конца честной, то на поминальной службе, стоя с идеальной осанкой и прижимая к себе рыдающую Луну, не плакать принцессе было гораздо легче чем сейчас. Тогда ей было грустно, но на проверку, кроме новых обязанностей, ничего не изменилось: оказалось, что настоящую любящую семью она потеряла совсем не в автомобильной аварии. А теперь сердце рвалось на части и не было никого рядом, ради кого нужно было быть сильной.       Пожалуй, в эти минуты ей как никогда раньше, и как ни разу после, хотелось прижать к себе младшую сестру, единственного действительно родного человека. Выплакаться самой, или пусть лучше по какой-нибудь причине плачет Лу-лу, рядом Селестия сможет быть сильной. Образ Старшей, Матери для народа, всегда ей подходил. Она сама этот образ выбрала.       Селестия прикусила губу и вжала идеально-ровные ногти в ладони. Только сидя на холодном полу в каменном мешке старомодной камеры, она вдруг поняла: сестра была ей нужна.       Сколько же ошибок она наделала? И главное: только сейчас начинала понимать, что это ошибки.       Это было так больно, что девушка едва могла шевелиться: анатомия вдруг стала казаться лженаукой — ну как иначе объяснить, что от каждого малого движения болит где-то в груди. Предательство действительно оказалось страшнее всего, что до сих пор переживала принцесса.       А она ведь другом его считала, она делилась с ним тем, чего не знала даже ее собственная сестра, она дорожила им и их общением. А он… да как он мог?!       Девушка сглотнула очередной комок, спазмом застрявший в горле, и скривилась от нового приступа боли.       За ее рукой (и сердцем, но последнее менее существенно) охотились и до того, как принцесса стала действующей правительницей страны, просто раньше она этого не замечала, или предпочитала не замечать, теперь же девушка очень четко видела, что для многих из «правящей верхушки» она — лишь способ добраться до трона, получить больше власти, иногда денег. Ее пытались очаровать и «дедушки» лет двадцати пяти (и как им это в голову приходило?!) и ее ровесники (старательно науськанные родственниками) и даже едва ли не ровесники ее отца, но принцесса была достаточно разумна, чтобы не поддаться. Впрочем на самом деле там было две другие причины: большую часть времени она была просто слишком занята, а «ухажеры» считали ее слишком маленькой и наивной, чтобы получше скрывать свои мотивы.       И все же от друга она такого не ожидала. О, вот он хорошо свои мотивы скрывал! Селестия до самого последнего момента ему верила, и неприятное открытие полоснуло как ножом по душе. _______________________ * Биологический ускоритель (биокор) — новейшая разработка, что-то среднее между мутацией и технологией. Наносится на кожу как татуировка, сложная, многоуровневая… и встроенные в нее машины, нано-роботы, если угодно, развиваются вместе с организмом, ведь они имеют биологическую основу… наверное их можно назвать симбионтами (много чего полезного синтезируют, в организме проживая, вырабатывают энергию). Внешне наличие биокора проявляется как мерцание в волосах, иногда они становятся двух-трехцветными… и в зависимости от количества энергии сияние может меркнуть или вообще пропасть. Энергию биокор тратит на ускорение или даже улучшение заложенных в организме носителя способностей: многократно подстегивает естественную регенерацию, иммунитет, повышает тонус мышц, улучшает память, увеличивает срок жизни, у некоторых проявляются даже кое-какие полезные мутации вроде ночного зрения… Полезная штука. И дорогая, разумеется.