Шесть лет

      Какими должны быть поцелуи? Нежными, плавными, растекающимися киселём по всему телу, обволакивающими клетки и нервы? Или страстными, жадными до судорог в челюсти и онемения губ? Я не знаю, какими они должны быть. Я не отвечу на этот вопрос — всё индивидуально. Но они должны быть желанными. Вызывать тянущие ощущения внизу живота и будоражить сознание.       Если я скажу, что я падал в тот вечер в его объятия, я совру. И если скажу, что боялся всего, как неопытный девственник - собственно, таковым я и являлся — тоже скажу неправду.       Да, доселе неизведанные желания и ощущения сильно влекли меня. И я действительно дрожал от нетерпения прикоснуться к нему. И я хотел, чтобы он касался меня так, как никто другой до этого.       Отведав, откровенно говоря, какой-то гадкой баланды, именуемой «супом» (я честно признался, что повар из него никакой), попивая вино, предусмотрительно купленное им накануне, мы плавно переместились в гостиную.       Я, как уже было упомянуто, непьющий — ну совсем не спиртоустойчив. Да и спьяну могу сболтнуть лишнего относительно своих настоящих предпочтений, а то и наглядно показать — не поведением, так взглядом. Проще говоря, однажды по пьяни пытался «склеить» своего же друга. И очень повезло, что он, тоже будучи нетрезв, оценил «шутку юмора», и мы вместе неплохо посмеялись. Поэтому с тех пор спиртного я не употребляю, а даже если и случается такое — совсем немного.       Вино тогда было просто необходимо как допинг. Как возможность хоть немного расслабиться и, наконец, начать говорить и действовать, а не глупо улыбаться на все его реплики.       Мы прикончили эту несчастную бутылку. И оценивая ситуацию нетрезвым взглядом, я хочу сказать, что выпил я намного больше, чем он.       У Вас никогда не было аллергии на шоколад? Или цитрусовые? Это что-то наподобие истории про парня, которому отец в детстве не покупал шоколадки, аргументируя отказ тем, что у него аллергия. И только в двадцать лет он узнал, что на самом деле никакой аллергии нет, и отец его попросту обманывал, избегая вечного нытья «папа купи» и тем самым экономя деньги. И я уверен, что жизнь, прожитая до этого момента без сладостей, показалась ему пресной. Детство - загубленным. Вы бы посочувствовали ему. И уж ясно, что после таких открытий «понеслась душа в рай» — надо было отожраться за все «неотожранные» годы.       Подобное было и со мной.       Не зная до этого мужского тела, кроме своего - казалось бы, что нового? - я, осмелевший от алкоголя, добрался до него, как голодный до хлеба. И стоило есть по чуть-чуть, иначе можно умереть от пересыщения, незнакомого организму доселе. Но кто об этом думал.       Не помня себя от затяжных и требовательных поцелуев, я тёрся об него всеми частями тела. И стыдно было открыть глаза — всё ново и неизвестно. И страшно пробовать первый раз и до головокружения хочется. Очень противоречивые чувства. Как говорит моя мать: «И хочется, и колется».       — Пойдём на кровать, — оторвал он меня от себя. И я, как сумасшедший — мозг полностью окутался пеленой возбуждения - с трудом разбирая смысл слов, сказанных им, трусцой побежал за его размашистыми шагами в сторону спальни.       Пациент готов. Анестетик принят. Можно приступать.       Как предусмотрительно было с его стороны подпоить меня до состояния, когда планета весела, но ты ещё вменяем. Потому что без анестезии это было бы гораздо труднее.       Где же были те радости секса? И откуда взялись эти печали?       Бережно свёрнутый моток наждачной бумаги - где-то десятки - вставленный в задницу, быстро отрезвляет сознание. Вот на что это было похоже. Пусть и осторожно, и совсем краешек. Не говоря уже о том, что вставил он его не с первого раза. И смазка в виде слюны мало способствовала лучшему проникновению.       До ужаса хотелось срать.       — Расслабься. Ты делаешь мне больно, — требовательно проговорил он мне на ухо, почти срываясь. Оглаживал мне лоб, загребая волосы назад.       Я почти ничего не слышал. И скрепя зубами, со всей силы зажмуривая глаза, я думал только о том, как бы мне всё-таки не совершить процесс дефекации и не заорать что есть мочи. Или не начать просить пощады. И не поведать ли ему, что сейчас я изгажу и его, и простынь, и вообще всю комнату. И это будет самым стыдным и ужасным моментом моей жизни. Хотелось оттолкнуть его. И дать в морду. Или хотя бы пнуть ногой. Это как рефлекс - если тебе делают больно, надо дать сдачи или убрать источник боли.       Я пытался выдохнуть, но спазм сковал все мышцы и жилы, как радикулит — не согнуться, не разогнуться. Я пытался отодвинуться, но он крепко ухватил меня одной рукой за голову, а другой поперек живота.       — Если ты будешь дёргаться, то ничего не получится. Расслабься. Дыши.       Вот таким его голос я никогда не слышал, до того момента. Таким голосом впору чмырить солдат на плацу и отдавать приказы.       И я выдохнул. И вдохнул. И снова выдохнул.       Набирающее обороты скольжение в заднице радости не прибавило, только показалось, что наждачка уже не десятка, а сотка. Я уговаривал себя дышать и расслабиться. Что всё скоро закончится — стоит только перетерпеть.       И, наконец, он высунул из меня член и, по всей видимости, кончил на простынь — я не видел. Мы лежали в позе «на боку».       Мне показалось, что это длилось добрых полчаса.       Вот уж действительно — была у Вас соринка в глазу. Мешала, колола. Её вытащили и сразу облегчение.