Шесть лет

      Ни дать, но взять — это было как раз обо мне. В том смысле, что дать в зад я не мог, но ублажить его — ещё как!       — Болит задница? — немного насмешливо поинтересовался он, когда мы сидели на кухне утром с чашками в руках, - я с кофе, а он с чаем, - и щедро задымляли её.       — Ага. Хочешь полечить? — я прямо намекал, что неплохо бы и мне как-то получить разрядку за всё время пребывания в его квартире. Ну Вы подумайте — я зелёный, горячий, заводящийся даже не с пол оборота, а только при вставлении рычага зажигания (как неоднозначно прозвучало). Да и он был рядом.       — Могу только дать таблетку, — лукаво заблестели его глаза, и голова немного качнулась в сторону паха.       Это было приглашением? Разрешением совершить с ним то, что он делал со мной?       Нет, я не жаждал мести и не хотел причинять ему боль. Но уже само осознание того, что «можно», шарахнуло током. Да, правда, за этот период моей жизни меня очень часто било током от ощущений и предвкушений. Я чувствовал себя исследователем, юным натуралистом, изучая всё и вся вокруг себя. И на ощупь, и на слух, и на вкус. И после познания самой малой толики ощущений я порядком осмелел.       — Что ты делаешь? — он резко посерьёзнел, когда мы шутливо, ненавязчиво, с дурашливыми поцелуями переместились на кровать, и я попытался стянуть с него штаны и пристроиться сзади.       — А что?       Сказать, что я не понял всей серьёзности его реплики — ничего не сказать.       — Нет, Вова.       Но в тот момент причину отказа я не стал выяснять. Ну подумаешь, не хочет человек. Да ещё и после того как насмотрелся на мои вчерашние мучения.       Только сейчас ко мне пришло осознание того, что это было элементарное неприятие моей сущности. Отрицание моих потребностей. Но об этом позже.       И тогда, получив отказ, мне ничего другого не пришло в голову, как всё-таки принять предложенную им «таблетку» — я понял всё, на что он намекал. Попросту говоря, я взял в рот.       Ещё будучи подростком лет эдак двенадцати-тринадцати, я уже понял, что я не совсем такой, как обычные мальчишки - мне было интересно, какой же член на вкус. Как он ведёт себя там, во рту? Каков, когда касаешься его языком?       Есть такой фрукт — хурма. И вот в хурме есть довольно-таки маленькие зёрна похожие на кофейные. И если увеличить это самое зерно раз в шесть и согреть до 38-39 градусов по господину Цельсию, получится самая натуральная головка. А если ещё и всунуть её в край банана — получится целый член. Но только для рта, больше ни для чего он пригоден не будет. Единственная разница в том, что на вкус член немного солоноват. Да и то только в уретре. А так довольно пресный.       Погружая его в рот, я не думал о том, как сделать приятнее, мне казалось, оно само собой неплохо получается. Я слушал его тихие постанывания, больше похожие на вздохи, и дрожал от возбуждения. Яйца уже болели и, наверное, собирались взорваться, ибо невозможно ходить со стояком по четыре раза на дню и ни разу не кончить.       Когда я только немного приспустил свои штаны, — хотел передёрнуть, - он изогнулся и, протянув руку, сам начал мне дрочить.       Эту ласку я не забуду никогда.       Мне хотелось стонать, но я не мог, потому что рот был занят. Мне хотелось, чтобы он сжимал кулак сильнее. Двигал рукой резче. Хотелось засунуть уже член хоть куда-нибудь, хотя бы в складку его тела под коленкой.       Оргазм не сносит крышу. Он даёт неимоверное тепло — кажется, что если в руки взять кусок парафина, он непременно начнёт плавиться. И облегчение — как будто выпил три литра воды, а отлил только спустя семь часов. Но лучше раза в два. И сумасшедшая легкость во всём теле, расслабленность. К небесам Вы не взлетите, но под потолком доли секунды поболтаетесь. Оргазм проясняет мозг. Хотя это опять-таки дело индивидуальное.       Потому что когда он кончил, то был больше похож на обколотого наркомана: веки полузакрыты, взгляд затуманен.       И пусть язык онемел, нижней челюсти как будто не стало, а щёки болели от постоянного вакуума во рту, это было счастье - видеть его таким и знать, что эту эйфорию причинил ему я.